Чехов и сахалин: Антон Чехов. Путешествие на Сахалин и одноименная книга

Чехов: «Сахалин – это ад»

Подготовка к поездке

Идея поездки зародилась не внезапно — к ней привёл целый спектр событий, происходивших и в государстве, и в душе самого писателя. Антон Павлович живо интересовался судебными процессами в России — делами о хищениях в таганрогской таможне, о хищениях в Скопинском банке и другими. Писатель отразил свои наблюдения в рассказах «Суд», «Случай из судебной практики», а опыт студента-медика, присутствовавшего на экспертизе, помог написать рассказ «Мертвое тело».

Как объект исследования привлекала Чехова и жизнь осуждённых. Колонии на Сахалине были в конце 19-го века делом малоизученным (территория острова стала частью Российской империи только в 1875 году), оттуда поступала информация, которая часто не отражала реального положения дел. В книге «Остров Сахалин» Чехов неоднократно подчёркивал недостоверность фактической отчётности, которая значительно идеализировала положение дел на острове и служила цели создать благополучное представление о сахалинской колонии в печати.

Антон Чехов, (culture.ru)

Готовясь к своему путешествию, с января 1890 года до самого дня отъезда, Антон Павлович прочитал 65 статей, книг, газетных корреспонденций и трудов по истории зарубежной и русской тюрьмы и ссылки, а также по географии, этнографии и другим наукам, которые могли помочь ему всесторонне понять жизнь на Сахалине. Некоторые части своей будущей книги «Остров Сахалин» Чехов написал ещё до поездки, основываясь на собственных знаниях, которые не требовали наблюдения на месте.

Но не только гражданский долг и желание показать общественности сахалинскую действительность двигали Чеховым. Сам он уже несколько лет рефлексировал над собственным творчеством, переживал смерть старшего брата Николая в 1889 году и ощущал недовольство собой. Ближе к концу декабря 1889 года Антон Павлович описывал своё состояние в письме к близкому другу, издателю А. С. Суворину: «…очерков, фельетонов, глупостей, водевилей, скучных историй, многое множество ошибок и несообразностей, пуды исписанной бумаги, академическая премия, житие Потемкина — и при всем том нет ни одной строчки, которая в моих глазах имела бы серьёзное литературное значение.

Была масса форсированной работы, но не было ни одной минуты серьёзного труда… Мне страстно хочется спрятаться куда-нибудь лет на пять и занять себя кропотливым, серьёзным трудом. Мне надо учиться, учить всё с самого начала, ибо я, как литератор, круглый невежда; мне надо писать добросовестно, с чувством, с толком, писать не по пяти листов в месяц, а один лист в пять месяцев. Надо уйти из дому, надо начать жить за 700−900 р. в год, а не за 3−4 тысячи, как теперь, надо на многое наплевать, но хохлацкой лени во мне больше, чем смелости… В январе мне стукнет 30 лет. Подлость. А настроение у меня такое, будто мне 22 года». Поездка на Сахалин должна была стать важной точкой для переосмысления творческих задач.

Главное путешествие Чехова

Чехов переживал, что не получится полностью изучить остров и жизнь его обитателей — писателю перед путешествием не удалось добиться официального разрешения. «Вооружен только паспортом», — писал он Суворину 15 апреля 1890 года. Тот в свою очередь обеспечил писателя корреспондентским билетом от журнала «Новое время». Однако этого было недостаточно.

21 апреля 1890 года Чехов отправился пассажирским поездом из Москвы в Ярославль. «Когда отошёл поезд, то я нежно обняла мать, и только тут мы обе поняли, что расстались с нашим дорогим и приветливым Антошей надолго, и обе загрустили», — из воспоминаний Марии Чеховой, сестры писателя. Маршрут был запланирован таким: р. Кама, Пермь, Тюмень, Томск, Иркутск, р. Амур, о. Сахалин, Япония, Китай, Коломбо, Порт-Саид, Константинополь, Одесса, Москва. После Перми Антону Павловичу пришлось ненадолго задержаться в Екатеринбурге в ожидании ответа от пароходства Курбатова и «на починку своей кашляющей и геморройствующей особы». Позже он рассказывал доктору И. Н. Альтшуллеру, что, вероятно, именно во время путешествия он начал заболевать туберкулёзом. Узнав, что ближайший пароход пойдёт по рекам только через 20 дней, Чехов решил «скакать на лошадях» по, как он писал, «убийственным» сибирским дорогам.

В Томске он встретился с редактором газеты «Сибирский вестник» и с некоторыми её членами, начал фиксировать первые «дорожные впечатления»: «Свои путевые заметки писал я начисто в Томске при сквернейшей номерной обстановке». Затем «конно-лошадиным странствием» добрался писатель до Сретенска через вдохновенные сибирские пейзажи: «нежно-бирюзовый» Байкал и «превосходный край» Забайкалья. Проделав долгий путь на трёх пароходах, 11 июля Чехов наконец-то высадился в Александровской слободке на острове Сахалин и сразу отправил близким телеграмму: «Приехал. Здоров. Телеграфируйте на Сахалин».

Сахалинская каторга. (Pinterest)

Родные, друзья и знакомые внимательно следили за передвижениями писателя, а его отец Павел Егорович даже сокрушался, что газеты в основном писали про казака Д. Н. Пешкова, проехавшего верхом на своей лошади от Благовещенска-на-Амуре до Москвы и Петербурга.

Вскоре после прибытия Чехов был представлен местным чиновникам — начальнику острова генералу В. О. Кононовичу и начальнику Приамурского края генерал-губернатору барону А. Н. Корфу. При первой встрече Кононович произвёл на Чехова благоприятное впечатление, однако в дальнейших очерках можно встретить ироничные замечания о начальнике — уж слишком значительной была разница между его словами и действиями, например, «отвращение к телесным наказаниям» Кононовича и увиденные писателем сцены этого наказания на острове. Антон Павлович обнаружил на Сахалине множество «преступлений по должности», и, хотя не во всех был виноват Кононович, в 1893 году ему предложили уйти в отставку.

Основной задачей, которую себе поставил Чехов, стала масштабная перепись населения — за три месяца и два дня, проведённые на острове, он составил примерно 10 тыс. статистических карточек. Благодаря этому Антон Павлович смог посетить все тюремные камеры и лично поговорить с каждым каторжным. Изучал он и местных чиновников, а также состояние больниц, виды принудительного труда и наказаний.

Узнав, что у писателя нет официального разрешения на посещение колоний, Корф лично разрешил ему «бывать где и у кого угодно», но с единственным условием: не встречаться с политическими заключёнными.

Скорее всего, Чехов действовал вопреки строгому предписанию и внёс в свои карточки в том числе и осуждённых за государственные преступления — таких на острове находилось около 40 человек. Он узнал, что некоторым, благодаря «безупречному поведению», администрация позволяла работать на должностях, близких к специальности, например, писарем или школьным учителем. Часто политических ссыльных могли понизить «рангом». Хотя на глазах Чехова к ним не применяли телесных наказаний, он писал: «По слухам, настроение духа у них угнетённое. Были случаи самоубийства». По официальным документам были и не менее жестокие наказания.

Сахалин — это «ад»

13 октября 1890 года Чехов отплыл с Южного Сахалина на пароходе Добровольного флота «Петербург». Изначальный маршрут, который пролегал через Индийский океан, Суэцкий пролив и Одессу пришлось изменить из-за эпидемии холеры. Во Владивостоке писателю выдали заграничный паспорт на имя Antoine Tschechoff, и «Петербург», следуя под жёлтым карантинным флагом, зашёл в Гонконг, Сингапур, Коломбо и Порт-Саид.

В Южно-Китайском море команду настиг тайфун. Чехов смог изучить его, изучив до поездки статью У. Шпиндлера «Пути тайфунов в Китайском и Японском морях». Как писал Антон Павлович в «кратчайшем отчете» Суворину, Цейлон показался ему «раем», а заход в Сингапур он «плохо помнил». 5 декабря пароход причалил к берегам Одессы, откуда, выждав трёхдневный карантин, Чехов поездом вернулся в Москву. Он привёз «экзотические фотографии», трёх мангустов, купленных на Цейлоне, и (самое важное) «миллион сто тысяч воспоминаний», а также большое количество материала для книги.

Писатель начал «Остров Сахалин» ещё до поездки — именно тогда он проработал структуру книги: сочетание лирических и научно-публицистических очерков, авторских размышлений, чужих рассказов. Чехов постарался минимизировать биографические детали, которые указывали бы на личность автора. Он исследовал русскую каторгу, жизнь человека, обречённого на нравственные и физические страдания, выступал против произвола властей и физических наказаний.

Чехов ввёл образ Сахалина как «ада» и «рабовладельческой колонии», проведя параллель с крепостничеством. Он намеренно не акцентировал внимание на историях знаменитых заключённых, например, Соньки Золотой Ручки или «каторжной модистки» О. В. Геймбрук, чтобы не превращать повествование в «детектив». Чехов останавливался на том, что было характерно для обычного быта сахалинского заключённого, поэтому рядовому сахалинцу, Егору, посвящена целая — шестая — глава. В «Рассказ Егора» он «слил сотни рассказов», повествуя не столько о преступлении, сколько о личности и наказании сахалинского заключённого.

Сонька Золотая Ручка. (Pinterest)

После публикации книги «Остров Сахалин» колониями заинтересовались Министерство юстиции и Главное тюремное управление, которые отправили на остров своих представителей. Они назвали «положение дел» на Сахалине «неудовлетворительным во всех отношениях». Был проведён ряд частных реформ: отменены телесные наказания для женщин, изменён закон о браках ссыльных, увеличена сумма на содержание детских приютов, отменена вечная ссылка и пожизненная каторга.

Для Чехова путешествие стало периодом «возмужалости» и новым этапом в жизни. О Сахалине Антон Павлович написал совсем немного, но, как он позже отмечал, «а ведь кажется — всё просахалинено».

Сборник: Ким Ир Сен

Автор северокорейской идеологии и основатель КНДР, он и после смерти остаётся самым важным лицом в стране. Государством руководят его потомки.

• Статьи
• Азия
• XX век

«Там товарищ Ким Ир Сен»

«Там товарищ Ким Ир Сен»

Путь от партизана-нелегала к национальному лидеру с помпезным культом личности.

• Тесты
• Азия
• XX век

Что сказал бы тебе Ким Ир Сен?

Что сказал бы тебе Ким Ир Сен?

«Вечный президент» КНДР и после смерти остаётся духовным лидером и моральным ориентиром в стране. Какое из его изречений довелось бы услышать тебе?

• ЕГЭ
• Азия
• XX век

Ким Ир Сен

Ким Ир Сен

Насколько хорошо ты знаешь биографию национального лидера КНДР?

• Статьи
• Азия
• XX век

«Там товарищ Ким Ир Сен»

Путь от партизана-нелегала к национальному лидеру с помпезным культом личности.

• Тесты
• Азия
• XX век

Что сказал бы тебе Ким Ир Сен?

«Вечный президент» КНДР и после смерти остаётся духовным лидером и моральным ориентиром в стране. Какое из его изречений довелось бы услышать тебе?

• ЕГЭ
• Азия
• XX век

Ким Ир Сен

Насколько хорошо ты знаешь биографию национального лидера КНДР?

Рекомендовано вам

Лучшие материалы

• Неделю
• Месяц

• Статьи
• Европа
• XVI век

За что истребляли гугенотов? (18+)

• Статьи
• Европа
• XX век

Что, если бы Берия пришёл к власти

• Статьи
• Европа
• I век

За столом у Калигулы

• Статьи
• Европа
• XX век

Булгаков – правительству СССР

• Статьи
• Европа
• XX век

Мюнхенский сговор

• Статьи
• Европа
• XX век

Свержение Хрущёва

• Статьи
• Европа
• XVIII век

Стол для Екатерины II

• Статьи
• Европа
• XX век

Всё идёт по плану, или Почему в СССР не хватало еды

• Статьи
• Европа
• XVIII век

«Пётр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе» Ге

• Статьи
• Европа
• XVI-XVII вв.

Бунтарь в жизни и новатор в искусстве

• Статьи
• Европа
• XX век

«Жизнь за жизнь». История Рут Эллис

• Статьи
• Европа
• XV-XVIII вв.

Самые ужасные пытки (18+)

• Статьи
• Европа
• XIX-XX вв.

Ненасытная Виктория

• Статьи
• Европа
• XX век

Рождённые от немцев: плоды полового коллаборационизма

• Статьи
• Европа
• XIX-XX вв.

Александр Засс — сильнейший человек в мире

• Статьи
• Европа
• XIX-XX вв.

Циолковский: человек, который доказал, что смерти нет

• Статьи
• Европа
• XX век

«Пристрелят они тебя, Толя, как собаку»

• Статьи
• I до н.э. -XXI вв.

Бикини: история победившей наготы

• Статьи
• Европа
• XII век

Балдуин Прокажённый: юный король, рассыпавшийся на части

• Статьи
• Европа
• XX век

От чего умер Ленин?

• Неделю
• Месяц

• 📚 Статьи
• 👀 411610

За что истребляли гугенотов? (18+)

• 📚 Статьи
• 👀 361691

Что, если бы Берия пришёл к власти

• 📚 Статьи
• 👀 293872

За столом у Калигулы

• 📚 Статьи
• 👀 95275

Булгаков – правительству СССР

• 📚 Статьи
• 👀 95010

Мюнхенский сговор

• 📚 Статьи
• 👀 88558

Свержение Хрущёва

• 📚 Статьи
• 👀 59885

Стол для Екатерины II

• 📚 Статьи
• 👀 45548

Всё идёт по плану, или Почему в СССР не хватало еды

• 📚 Статьи
• 👀 36220

«Пётр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе» Ге

• 📚 Статьи
• 👀 25519

Бунтарь в жизни и новатор в искусстве

• 📚 Статьи
• 👀 4996329

«Жизнь за жизнь». История Рут Эллис

• 📚 Статьи
• 👀 1038181

Самые ужасные пытки (18+)

• 📚 Статьи
• 👀 803666

Ненасытная Виктория

• 📚 Статьи
• 👀 768293

Рождённые от немцев: плоды полового коллаборационизма

• 📚 Статьи
• 👀 627857

Александр Засс — сильнейший человек в мире

• 📚 Статьи
• 👀 508154

Циолковский: человек, который доказал, что смерти нет

• 📚 Статьи
• 👀 485370

«Пристрелят они тебя, Толя, как собаку»

• 📚 Статьи
• 👀 475899

Бикини: история победившей наготы

• 📚 Статьи
• 👀 450575

Балдуин Прокажённый: юный король, рассыпавшийся на части

• 📚 Статьи
• 👀 436991

От чего умер Ленин?

Зачем Чехов поехал на Сахалин? « Моя Планета» рассказывает

Есть ли в аду праздники, и если да, то какие? 130 с лишним лет назад Чехов поехал на «каторжный остров». Зачем? Мы нашли ответ в письмах и произведениях самого Антона Павловича.

Отправиться на каторгу? Это странно!

Фото: Wikipedia.org

Антон Павлович Чехов, русский писатель, прозаик, драматург, классик мировой литературы, врач

Каждый школьник знает, зачем Чехов в 1890 году поехал на Сахалин, большинство жителей которого были каторжанами, — спасать народ. Классикам положено.

А вот друзьям-современникам и исследователям причины столь многотрудного путешествия Антона Павловича были не столь ясны.

Брат, Михаил Чехов, рассказывал, что «собрался Антон Павлович на Дальний Восток как-то вдруг, неожиданно, так что первое время трудно было понять, серьезно он говорит об этом или шутит». Учитывая, что недавно он отказался от приятной поездки, «потому что в вагоне усиливается кашель», шутки эти родных не веселили.

Публицист Михаил Меньшиков вспоминал: «Все были удивлены. Куда, зачем? Молодой беллетрист, любимый публикой, талант которого создан «для вдохновений, для звуков сладких и молитв», — и вдруг отправляется на каторгу!»

Фото: Wikipedia. org

Антон Чехов (в центре) читает «Чайку» группе актеров и режиссеров МХАТа

Издатель Чехова Алексей Суворин считал поездку нелепой затеей и всячески пытался от нее отговорить: «Сахалин никому не нужен и ни для кого не интересен». Чехов отвечал запальчиво: «…вы пишете, что Сахалин никому не нужен и ни для кого не интересен. Не дальше как 25–30 лет назад наши же русские люди, исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги… а нам это не нужно, мы… только сидим в четырех стенах и жалуемся на то, что бог дурно создал человека».

Знаете, что значит мокрые валенки? Это сапоги из студня. Всю дорогу я голодал, как собака. Даже о гречневой каше мечтал

Сборы начались. «У меня такое чувство, как будто я собираюсь на войну, хотя впереди не вижу никаких опасностей, кроме зубной боли, которая у меня непременно будет в дороге». Были куплены полушубок, офицерское непромокаемое пальто из кожи, большие сапоги, револьвер и финский ножик «для резания колбасы и охоты на тигров». И Антон Павлович, предварительно проштудировав все, что мог найти, по истории, этнографии и тюрьмоведению, направился прямиком в «ад», как он потом не раз назовет Сахалин.

Путь в ад

Фото: Студия «Диафильм» Госкино СССР, 1980 год

Кадр из диафильма «Антон Павлович Чехов»

Дорога из Москвы заняла 81 день и была трудной. Одно путешествие через всю Сибирь чего стоит. В письме А. Н. Плещееву он пишет: «Все сибирское, мною пережитое, я делю на три эпохи:

1) от Тюмени до Томска 1500 верст, страшенный холодище днем и ночью… ветры и отчаянная… война с разливами рек… я то и дело менял экипаж на ладью и плавал, как венецианец на гондоле;

2) от Томска до Красноярска 500 верст, невылазная грязь; моя повозка и я грузли в грязи, как мухи в густом варенье;

3) от Красноярска до Иркутска 1566 верст, жара, дым лесных пожаров и пыль; пыль во рту, в носу, в карманах».

Приобретаются новые знания: «Знаете, что значит мокрые валенки? Это сапоги из студня». На смену интеллигентской рефлексии приходят простые чувства: «Всю дорогу я голодал, как собака. Даже о гречневой каше мечтал. По целым часам мечтал». Немудрено, что, преодолев эти экзотические, непривычные для него препятствия, Чехов горд: «Такое у меня настроение, как будто я экзамен выдержал».

Когда в девятом часу бросали якорь, на берегу в пяти местах большими кострами горела сахалинская тайга… Страшная картина, грубо скроенная из потемок, силуэтов гор, дыма, пламени и огненных искр

Но кроме трудностей физических были и другие. Как всякому человеку, попавшему в одиночку в незнакомый, кажущийся враждебным мир, Чехову было страшновато. «Офицер, сопровождавший солдат, узнав, зачем я еду на Сахалин, очень удивился и стал уверять меня, что я не имею никакого права подходить близко к каторге и колонии… Конечно, я знал, что он не прав, но все же от слов его становилось мне жутко и я боялся, что и на Сахалине, пожалуй, я встречу точно такой же взгляд».

Фото: Wikipedia.org

Фотография заключенных Сахалина из записок Чехова

Остров встретил неласково: «Когда в девятом часу бросали якорь, на берегу в пяти местах большими кострами горела сахалинская тайга. Страшная картина, грубо скроенная из потемок, силуэтов гор, дыма, пламени и огненных искр, казалась фантастическою. На левом плане горят чудовищные костры, выше них — горы, из-за гор поднимается высоко к небу багровое зарево от дальних пожаров… И все в дыму, как в аду».

Скучно, ваше высокоблагородие!

Фото: Wikipedia.org

Александровская тюрьма. Остров Сахалин

Теперь предстояло погрузиться в повседневную жизнь этого самого ада, привыкнуть к его будням. Вот «…кандальные каторжные… звеня цепями, тащат тяжелую тачку с песком… по сторонам плетутся конвойные с потными красными лицами и с ружьями на плечах. …звон кандалов слышится непрерывно. Каторжный в халате с бубновым тузом ходит из двора во двор и продает ягоду голубику».

Идешь мимо какой-нибудь постройки, тут каторжные с топорами, пилами и молотками. А ну, думаешь, размахнется и трахнет! Или, бывало, рано утром, часа в четыре, просыпаешься от какого-то шороха, смотришь — к постели на цыпочках, чуть дыша, крадется каторжный. Что такое? Зачем? «Сапожки почистить, ваше высокоблагородие»

Но в большинстве своем каторжане ходят по улицам свободно и встречаются на каждом шагу. Воры, убийцы, насильники, мошенники работают кучерами, сторожами, поварами, кухарками — никого это не смущает. Здешние дамы совершенно спокойно оставляют своих детей на нянек-каторжанок. Труднее приходится свежему человеку: «Идешь мимо какой-нибудь постройки, тут каторжные с топорами, пилами и молотками. А ну, думаешь, размахнется и трахнет! Или, бывало, рано утром, часа в четыре, просыпаешься от какого-то шороха, смотришь — к постели на цыпочках, чуть дыша, крадется каторжный. Что такое? Зачем? «Сапожки почистить, ваше высокоблагородие»».

Фото: Shutterstock.com

Три Брата, остров Сахалин

Лейтмотивом жизни является не страх, не тоска — скука. Узнав о намерении Чехова побыть на Сахалине несколько месяцев, начальник острова Владимир Кононович предупреждает: «…жить здесь тяжело и скучно. Отсюда все бегут… и каторжные, и поселенцы, и чиновники».

Так же как вся здешняя жизнь, скучны и томительны праздники. «По улицам, освещенным плошками и бенгальским огнем, до позднего вечера гуляли толпами солдаты, поселенцы и каторжные. Тюрьма была открыта. Река Дуйка, всегда убогая, грязная, с лысыми берегами, а теперь украшенная по обе стороны разноцветными фонарями и бенгальскими огнями… смешна, как кухаркина дочь, на которую… надели барышнино платье. Даже из пушки стреляли, и пушку разорвало. И все-таки, несмотря на такое веселье, на улицах было скучно. Ни песен, ни гармоники, ни одного пьяного; люди бродили, как тени, и молчали, как тени».

«Нет ни одного каторжного, который не разговаривал бы со мной»

Фото: Wikipedia.org

Каторжные

Программу себе Антон Павлович наметил плотную. Придумал форму, которая позволяла убить сразу трех зайцев: увидеть картину жизни острова в целом, пообщаться практически с каждым, а заодно получить ценные статистические данные — перепись населения. На такой вид контактов заезжего писателя с каторжанами начальство дало добро. На заранее отпечатанных бланках, кроме ФИО, возраста, места рождения, были вопросы о годе прибытия, занятии, грамотности, семейном состоянии, болезнях. Иногда ответы на даже самые простые вопросы давали пищу для раздумий и выводов.

«Случается, что православный русский мужичок на вопрос, как его зовут, отвечает не шутя: «Карл». Это бродяга, который по дороге сменился именем с каким-то немцем. Что касается фамилий, то по какой-то странной случайности на Сахалине много Богдановых и Беспаловых. У бродяг самое употребительное имя Иван, а фамилия Непомнящий»

Богдановыми — Богом данными — часто нарекали незаконнорожденных (прим. авт.). Подробнее о происхождении самых разных фамилий — в нашей статье «Ваша фамилия?».

«С какого года на Сахалине? Редкий сахалинец отвечал на этот вопрос сразу, без напряжения. Год прибытия на Сахалин — год страшного несчастья, а между тем его не знают или не помнят. Для меня было особенно важно получать верные ответы от тех, которые пришли сюда в шестидесятых и семидесятых годах… Сколько уцелело из тех, которые пришли сюда 20-25 лет назад?. .»

«Я вставал каждый день в 5 часов утра… Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым… мною уже записано около десяти тысяч человек… Другими словами, на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной».

Фото: Wikipedia.org

Заковка в кандалы Соньки Золотой Ручки

Встретил Антон Павлович во время переписи и легендарную, тогда 45-летнюю, Соньку Золотую Ручку: «Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым, старушечьим лицом. На руках у нее кандалы… Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке…»

Чехов посещал рудники, бараки и тюрьмы: «В Воеводской тюрьме содержатся прикованные к тачкам. Каждый из них закован в ручные и ножные кандалы; от середины ручных кандалов идет длинная цепь аршина в 3–4, которая крепится ко дну небольшой тачки». Присутствовал при наказании плетьми: «…после чего мне ночи три-четыре снился палач и отвратительная кобыла».

Не забывайте, Чехов — врач. Причем долгие годы он считал писательство занятием для души, а медицину — для заработка. Получалось, правда, зачастую наоборот. Ведь брать оплату с бедных он не мог — неудобно. Вот и на Сахалине: «В настоящее время на Сахалине имеется три врачебных пункта по числу округов: в Александровске, Рыковском и Корсаковском. Немного погодя я принимаю амбулаторных больных. Ни таза, ни шариков ваты, ни зондов, ни порядочных ножниц, ни даже воды в достаточном количестве. Местные больничные порядки отстали от цивилизации по крайней мере лет на 200». Несколько приемов больных в каторжных лазаретах Чехов провел именно как доктор.

В письме А. П. Суворину подытожил: «Сахалин — это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен вольный и подневольный… Жалею, что я не сентиментален, а то я сказал бы, что в места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как турки ездят в Мекку, а моряки и тюрьмоведы должны глядеть на Сахалин, как военные на Севастополь».

Перемены необратимы

Фото: Wikipedia.org

Титульная страница книги «Остров Сахалин» А. П. Чехова с пометками автора

Антон Павлович пробыл на «проклятом острове» три месяца и два дня (он всегда настаивал на этой точной формулировке) и еще восемь месяцев добирался обратно — через Суэц и Одессу.

Практически он сразу засел за работу. На книгу «Остров Сахалин» ушло пять лет. Поначалу дело шло тяжело. 28 июля 1893 года он признавался Суворину: «Я долго писал и долго чувствовал, что иду не по той дороге, пока, наконец, не уловил фальши. Фальшь была именно в том, что я как будто кого-то хочу своим «Сахалином» научить… Но как только я стал изображать, каким чудаком я чувствовал себя на Сахалине и какие там свиньи, то мне стало легко и работа моя закипела…»

Книга, написанная «своим», цивилизованным человеком изнутри чуждого, страшного и как будто бы несуществующего мира, вызвала в свете фурор

В книге 23 главы: «Общие камеры», «Кандальные», «Каторжные работы в Александровске», «Экс-палач Терский», «Казармы для семейных», «Дуйская тюрьма», «Каменноугольные копи», «Прикованные к тачкам» и т. д. Закончив, Чехов признался Суворину: «Я рад, что в моем беллетристическом гардеробе будет висеть и сей жесткий арестантский халат».

Книга, написанная «своим», цивилизованным человеком изнутри чуждого, страшного и как будто бы несуществующего мира, вызвала в свете фурор.

Уступив взбудораженной общественности, министерство юстиции и Главное тюремное управление отправили на Сахалин своих представителей — все подтвердилось. Таким образом, был запущен механизм послаблений: отмена телесных наказаний для женщин; назначение казенных сумм на содержание детских приютов; отмена вечной ссылки и пожизненной каторги. Кроме того, у писателя появились последователи. Сестра милосердия Евгения Мейер, основавшая на острове «работный дом», дававший работу и питание поселенцам, и общество попечения о семьях ссыльнокаторжных, прямо говорила, что поехала на Сахалин под влиянием книги Чехова.

Фото: Wikipedia.org

Антон Павлович Чехов

Что же сам Антон Павлович? Безусловно, поездка произвела в его жизни и образе мыслей решительные перемены, хотя он, бывший скорее язвительным, чем сентиментальным, своими чувствами и скорбными мыслями ни с кем не делился. Но в анкетах среди обязательных пунктов места рождения и учебы поездку эту упоминал всегда. К сожалению, похоже, что путешествие необратимо повлияло не только на образ мыслей Чехова, но и на его организм. Друзья считали, что именно «путешествие по отчаянным дорогам, в распутицу, на лодках между льдинами или пешком по колено в ледяной воде, под дождем и снегом», а также и напряженная литературная работа стали причинами «его преждевременной гибели».

На сайте могут быть использованы материалы интернет-ресурсов Facebook и Instagram, владельцем которых является компания Meta Platforms Inc., запрещённая на территории Российской Федерации.

Чехов

Россия

XIX век

знаменитости

Вопрос: что это?

Вопрос: что это?

Подсказка: место — Франция, время — XVII–XIX века

16 мая 2022

История фото: веревочная кровать

История фото: веревочная кровать

Наш современник протестировал «кровать» лондонских бездомных начала XX века и удивился, как им вообще удавалось спать. Рубрика «История фото» на «Моей Планете»

9 сентября 2020

127351

Вопрос: что это?

Вопрос: что это?

Подсказка: этим устройством мы пользуемся до сих пор, но модель с фото выпускалась в XIX веке для обеспеченных граждан

22 сентября 2021

Выяснилось, почему знаменитый дворец Альгамбра меняет свой цвет

5 октября 2022

Умер последний носитель алеутского языка в России

5 октября 2022

На Аляске выбирают лучшего жирного медведя

5 октября 2022

Исследование: погубивший динозавров астероид вызвал цунами высотой в 1,5 км

5 октября 2022

Самые редкие животные: топ-15

Существует ли самое большое число?

С дом и выше: самые большие волны в мире

10 самых больших пустынь в мире

Самые большие астероиды и их движение: топ-10

Самые густонаселенные страны мира

Кто живет в пустыне 

Читать онлайн «Остров Сахалин», Антон Чехов – ЛитРес, страница 2

Краткая география.  – Прибытие в Северный Сахалин. – Пожар. – Пристань. – В Слободке. – Обед у г. Л. – Знакомства. – Ген. Кононович. – Приезд генерал-губернатора. – Обед и иллюминация.

Сахалин лежит в Охотском море, загораживая собою от океана почти тысячу верст восточного берега Сибири и вход в устье Амура. Он имеет форму, удлиненную с севера на юг, и фигурою, по мнению одного из авторов, напоминает стерлядь. Географическое положение его определяется так: от 45° 54 до 54° 53 с. ш. и от 141° 40 до 144° 53 в. д. Северная часть Сахалина, через которую проходит линия вечно промерзлой почвы, по своему положению соответствует Рязанской губ<ернии>, а южная – Крыму. Длина острова 900 верст; наибольшая его ширина равняется 125, и наименьшая 25 верстам. Он вдвое больше Греции и в полтора раза больше Дании.

Прежнее деление его на северный, средний и южный неудобно в практическом отношении, и теперь делят только на северный и южный. Верхняя треть острова по своим климатическим и почвенным условиям совершенно непригодна для поселения и потому в счет не идет; средняя треть называется Северным Сахалином, а нижняя – Южным; строго определенной границы между двумя последними не существует. Ссыльные в настоящее время живут в Северном, по реке Дуйке и по реке Тыми; Дуйка впадает в Татарский Пролив, а Тымь – в Охотское море, и обе реки на карте встречаются своими верховьями. Живут также и по западному побережью, на небольшом пространстве вверх и вниз от устья Дуйки. В административном отношении Северный Сахалин делится на два округа: Александровский и Тымовский.

Переночевавши в де-Кастри, мы на другой день, 10 июля, в полдень пошли поперек Татарского пролива к устью Дуйки, где находится Александровский пост. Погода и в этот раз была тихая, ясная, какая здесь бывает очень редко. По совершенно гладкому морю, пуская вверх фонтаны, гуляли парочками киты, и это прекрасное, оригинальное зрелище развлекало нас на всем пути. Но настроение духа, признаюсь, было невеселое, и чем ближе к Сахалину, тем хуже. Я был непокоен. Офицер, сопровождавший солдат, узнав, зачем я еду на Сахалин, очень удивился и стал уверять меня, что я не имею никакого права подходить близко к каторге и колонии, так как я не состою на государственной службе. Конечно, я знал, что он не прав, но всё же от слов его становилось мне жутко, и я боялся, что и на Сахалине, пожалуй, я встречу точно такой же взгляд.

Когда в девятом часу бросали якорь, на берегу в пяти местах большими кострами горела сахалинская тайга. Сквозь потемки и дым, стлавшийся по морю, я не видел пристани и построек и мог только разглядеть тусклые постовые огоньки, из которых два были красные. Страшная картина, грубо скроенная из потемок, силуэтов гор, дыма, пламени и огненных искр, казалась фантастическою. На левом плане горят чудовищные костры, выше них – горы, из-за гор поднимается высоко к небу багровое зарево от дальних пожаров; похоже, как будто горит весь Сахалин. Вправо темною тяжелою массой выдается в море мыс Жонкьер, похожий на крымский Аю-Даг; на вершине его ярко светится маяк, а внизу, в воде, между нами и берегом стоят три остроконечных рифа – «Три брата». И всё в дыму, как в аду.

К пароходу подошел катер, таща за собою на буксире баржу. Это привезли каторжных для разгрузки парохода. Слышались татарский говор и брань.

– Не пускать их на пароход! – раздался крик с борта. – Не пускать! Они ночью весь пароход обокрадут!

– Тут в Александровске еще ничего, – сказал мне механик, заметив, какое тяжелое впечатление произвел на меня берег, – а вот вы увидите Дуэ! Там берег совсем отвесный, с темными ущельями и с угольными пластами… мрачный берег! Бывало, мы возили на «Байкале» в Дуэ по 200–300 каторжных, так я видел, как многие из них при взгляде на берег плакали.

– Не они, а мы тут каторжные, – сказал с раздражением командир. – Теперь здесь тихо, но посмотрели бы вы осенью: ветер, пурга, холод, волны валяют через борт, – хоть пропадай!

Я остался ночевать на пароходе. Рано утром, часов в пять, меня шумно разбудили: «Скорее, скорее! Катер в последний раз уходит к берегу! Сейчас снимаемся!» Через минуту я уже сидел в катере, а рядом со мной молодой чиновник с сердитым заспанным лицом. Катер засвистел, и мы пошли к берегу, таща за собой две баржи с каторжными. Изморенные ночною работой и бессонницей, арестанты были вялы и угрюмы; всё время молчали. Лица их были покрыты росой. Мне припоминается теперь несколько кавказцев с резкими чертами и в меховых шапках, надвинутых до бровей.

– Позвольте познакомиться, – сказал мне чиновник, – коллежский регистратор Д.

Это был мой первый сахалинский знакомый, поэт, автор обличительного стихотворения «СахалинО», которое начиналось так: «Скажи-ка, доктор, ведь недаром…» Потом он часто бывал у меня и гулял со мной по Александровску и его окрестностям, рассказывая мне анекдоты или без конца читая стихи собственного сочинения. В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко. То, что было вчера мрачно и темно и так пугало воображение, теперь утопало в блеске раннего утра; толстый, неуклюжий Жонкьер с маяком, «Три брата» и высокие крутые берега, которые видны на десятки верст по обе стороны, прозрачный туман на горах и дым от пожара давали при блеске солнца и моря картину недурную.

Гавани здесь нет и берега опасны, о чем внушительно свидетельствует шведский пароход «Atlas», потерпевший крушение незадолго до моего приезда и лежащий теперь на берегу. Пароходы останавливаются обыкновенно в версте от берега и редко ближе. Пристань есть, но только для катеров и барж. Это большой, в несколько сажен сруб, выдающийся в море в виде буквы Т; толстые лиственные сваи, крепко вбитые в дно морское, образуют ящики, которые доверху наполнены камнями; настилка из досок, по ней вдоль всей пристани проложены рельсы для вагонеток. На широком конце Т стоит хорошенький домик – контора пристани – и тут же высокая черная мачта. Сооружение солидное, но недолговечное. Во время хорошего шторма, как говорят, волна иногда хватает до окон домика и брызги долетают даже до мачтовой peu, причем дрожит вся пристань.

Возле пристани по берегу, по-видимому без дела, бродило с полсотни каторжных: одни в халатах, другие в куртках или пиджаках из серого сукна. При моем появлении вся полсотня сняла шапки – такой чести до сих пор, вероятно, не удостоивался еще ни один литератор. На берегу стояла чья-то лошадь, запряженная в безрессорную линейку. Каторжные взвалили мой багаж на линейку, человек с черною бородой, в пиджаке и в рубахе навыпуск, сел на козлы. Мы поехали.

– Куда прикажете, ваше высокоблагородие? – спросил он, оборачиваясь и снимая шапку.

Я спросил, не отдается ли тут где-нибудь внаймы квартира, хотя бы в одну комнату.

– Точно так, ваше высокоблагородие, отдается.

Две версты от пристани до Александровского поста я ехал по превосходному шоссе. В сравнении с сибирскими дорогами это чистенькое, гладкое шоссе, с канавами и фонарями, кажется просто роскошью. Рядом с ним проложена рельсовая дорога. Но природа по пути поражает своею бедностью. Вверху на горах и холмах, окружающих Александровскую долину, по которой протекает Дуйка, обгорелые пни, или торчат, как иглы дикобраза, стволы лиственниц, высушенных ветром и пожарами, а внизу по долине кочки и кислые злаки – остатки недавно бывшего здесь непроходимого болота. Свежий разрез земли в канавах обнажает во всем ее убожестве болотную перегорелую почву с полувершковым слоем плохого чернозема. Ни сосны, ни дуба, ни клена – одна только лиственница, тощая, жалкая, точно огрызенная, которая служит здесь не украшением лесов и парков, как у нас в России, а признаком дурней, болотистой почвы и сурового климата.

Александровский пост, или, короче, Александровск, представляет из себя небольшой благообразный городок сибирского типа, тысячи на три жителей. В нем нет ни одной каменной постройки, а всё сделано из дерева, главным образом из лиственницы: и церковь, и дома, и тротуары. Здесь резиденция начальника острова, центр сахалинской цивилизации. Тюрьма находится близ главной улицы, но по внешнему виду она мало отличается от военной казармы, и потому Александровск совсем не носит того мрачного острожного характера, какой я ожидал встретить.

Возница привез меня в Александровскую слободку, предместье поста, к крестьянину из ссыльных П. Мне показали квартиру. Небольшой дворик, мощенный по-сибирски бревнами, кругом навесы; в доме пять просторных, чистых комнат, кухня, но ни следа мебели. Хозяйка, молодая бабенка, принесла стол, потом минут через пять табурет.

– Эта квартира у нас ходила с дровами 22 рубля, а без дров 15, – сказала она.

А когда час спустя вносила самовар, сказала со вздохом:

– Заехали в эту пропасть!

Она девушкой пришла сюда с матерью за отцом-каторжным, который до сих пор еще не отбыл своего срока; теперь она замужем за крестьянином из ссыльных, мрачным стариком, которого я мельком видел, проходя по двору; он был болен чем-то, лежал на дворе под навесом и кряхтел.

– Теперь у нас в Тамбовской губернии, чай, жнут, – сказала хозяйка, – а тут глаза бы мои не глядели.

И в самом деле неинтересно глядеть: в окно видны грядки с капустною рассадой, около них безобразные канавы, вдали маячит тощая, засыхающая лиственница. Охая и держась за бока, вошел хозяин и стал мне жаловаться на неурожаи, холодный климат, нехорошую, землю. Он благополучно отбыл каторгу и поселение, имел теперь два дома, лошадей и коров, держал много работников и сам ничего не делал, был женат на молоденькой, а главное, давно уже имел право переселиться на материк – и все-таки жаловался.

 

В полдень я ходил по слободке. На краю слободки стоит хорошенький домик с палисадником и с медною дощечкой на дверях, а возле домика в одном с ним дворе лавочка. Я зашел купить себе чего-нибудь поесть. «Торговое дело» и «Торгово-комиссионный склад» – так называется эта скромная лавочка в сохранившихся у меня печатном и рукописном прейскурантах – принадлежит ссыльнопоселенцу Л., бывшему гвардейскому офицеру, осужденному лет 12 тому назад Петербургским окружным судом за убийство. Он уже отбыл каторгу и занимается теперь торговлей, исполняет также разные поручения по дорожной и иным частям, получая за это жалованье старшего надзирателя. Жена его свободная, из дворянок, служит фельдшерицей в тюремной больнице. В лавочке продаются и звездочки к погонам, и рахат-лукум, и пилы поперечные, и серпы, и «шляпы дамские, летние, самые модные, лучших фасонов от 4 р. 50 к. до 12 р. за штуку». Пока я разговаривал с приказчиком, в лавочку вошел сам хозяин в шёлковой жакетке и в цветном галстуке. Мы познакомились.

– Не будете ли добры отобедать у меня? – предложил он.

Я согласился, и мы пошли в дом. Обстановка у него комфортабельная. Венская мебель, цветы, американский аристон и гнутое кресло, на котором Л. качается после обеда. Кроме хозяйки, я застал в столовой еще четырех гостей, чиновников. Один из них, старик без усов и с седыми бакенами, похожий лицом на драматурга Ибсена, оказался младшим врачом местного лазарета, другой, тоже старик, отрекомендовался штаб-офицером оренбургского казачьего войска. С первых же слов этот офицер произвел на меня впечатление очень доброго человека и большого патриота. Он кроток и добродушно рассудителен, но когда говорят о политике, то выходит из себя и с неподдельным пафосом начинает говорить о могуществе России и с презрением о немцах и англичанах, которых отродясь не видел. Про него рассказывают, что когда он, идучи морем на Сахалин, захотел в Сингапуре купить своей жене шёлковый платок и ему предложили разменять русские деньги на доллары, то он будто бы обиделся и сказал: «Вот еще, стану я менять наши православные деньги на какие-то эфиопские!» И платок не был куплен.

За обедом подавали суп, цыплят и мороженое. Было и вино.

– Когда приблизительно идет здесь последний снег? – спросил я.

– В мае, – ответил Л.

– Неправда, в июне, – сказал доктор, похожий на Ибсена.

– Я знаю поселенца, – сказал Л., – у которого калифорнская пшеница дала сам-22.

И опять возражение со стороны доктора:

– Неправда. Ничего ваш Сахалин не дает. Проклятая земля.

– Позвольте, однако, – сказал один из чиновников, – в 82 году пшеница уродилась сам-40. Я это отлично знаю.

– Не верьте, – сказал мне доктор. – Это вам очки втирают.

За обедом же была рассказана такая легенда: когда русские заняли остров и затем стали обижать гиляков, то гиляцкий шаман проклял Сахалин и предсказал, что из него не выйдет никакого толку.

– Так оно и вышло, – вздохнул доктор.

После обеда Л. играл на аристоне. Доктор пригласил меня переехать к нему, и в тот же день вечером я поселился на главной улице поста, в одном из домов, ближайших к присутственным местам. С этого вечера началось мое посвящение в сахалинские тайны. Доктор рассказал мне, что незадолго до моего приезда, во время медицинского осмотра скота на морской пристани, у него произошло крупное недоразумение с начальником острова и что будто бы даже в конце концов генерал замахнулся на него палкой; на другой же день он был уволен по прошению, которого не подавал. Доктор показал мне целую кипу бумаг, написанных им, как он говорил, в защиту правды и из человеколюбия. Это были копии с прошений, жалоб, рапортов и… доносов.^[10] – А генералу не понравится, что вы у меня остановились, – сказал доктор и значительно подмигнул глазом.

На другой день я был с визитом у начальника острова В. О. Кононовича. Несмотря на усталость и недосуг, генерал принял меня чрезвычайно любезно и беседовал со мною около часа. Он образован, начитан и, кроме того, обладает большою практическою опытностью, так как до своего назначения на Сахалин в продолжение 18 лет заведовал каторгой на Каре; он красиво говорит и красиво пишет и производит впечатление человека искреннего, проникнутого гуманными стремлениями. Я не могу забыть о том удовольствии, какое доставляли мне беседы с ним, и как приятно в первое время поражало постоянно высказываемое им отвращение к телесным наказаниям. Ж. Кеннан в своей известной книге отзывается о нем восторженно.

Узнав, что я намерен пробыть на Сахалине несколько месяцев, генерал предупредил меня, что жить здесь тяжело и скучно.

– Отсюда все бегут, – сказал он, – и каторжные, и поселенцы, и чиновники. Мне еще не хочется бежать, но я уже чувствую утомление от мозговой работы, которой требуется здесь так много, благодаря, главным образом, разбросанности дела.

Он обещал мне полное содействие, но просил обождать: на Сахалине готовились к встрече генерал-губернатора, и все были заняты.

– А я рад, что вы остановились у нашего врага, – сказал он, прощаясь со мной. – Вы будете знать наши слабые стороны.

До приезда генерал-губернатора я жил в Александровске, в квартире доктора. Жизнь была не совсем обыкновенная. Когда я просыпался утром, самые разнообразные звуки напоминали мне, где я. Мимо открытых окон по улице, не спеша, с мерным звоном проходили кандальные; против нашей квартиры в военной казарме солдаты-музыканты разучивали к встрече генерал-губернатора свои марши, и при этом флейта играла из одной пьесы, тромбон из другой, фагот из третьей, и получался невообразимый хаос. А в комнатах у нас неугомонно свистали канарейки, и мой хозяин-доктор ходил из угла в угол и, перелистывая на ходу законы, мыслил вслух:

– Если на основании статьи такой-то я подам прошение туда-то, и т. д.

Или же он вместе со своим сыном садился писать какую-нибудь кляузу. Выйдешь на улицу, тут жарко. Жалуются даже на засуху, и офицеры ходят в кителях, а это бывает не каждое лето. Движение на улицах здесь гораздо значительнее, чем в наших уездных городах, и это легко объяснить приготовлениями к встрече начальника края, главным же образом – преобладанием в здешнем населении рабочего возраста, который большую часть дня проводит вне дома. К тому же здесь на небольшом пространстве сгруппированы: тюрьма более чем на тысячу и военные казармы на 500 человек. Спешно строят мост через Дуйку, воздвигают арки, чистят, красят, подметают, маршируют. По улицам носятся тройки и пары с колокольчиками – это готовят для генерал-губернатора лошадей. Такая спешка, что работают даже в праздники.

Вот по улице, направляясь к полицейскому управлению, идет толпа гиляков, здешних аборигенов, и на них сердито лают смирные сахалинские дворняжки, которые лают почему-то на одних только гиляков. Вот другая группа: кандальные каторжные в шапках и без шапок, звеня цепями, тащат тяжелую тачку с песком, сзади к тачке цепляются мальчишки, по сторонам плетутся конвойные с потными красными лицами и с ружьями на плечах. Высыпав песок на площадке перед домом генерала, кандальные возвращаются тою же дорогой назад, и звон кандалов слышится непрерывно. Каторжный в халате с бубновым тузом ходит из двора во двор и продает ягоду голубику. Когда идешь по улице, сидящие встают и все встречные снимают шапки.

Каторжные и поселенцы, за немногими исключениями, ходят по улицам свободно, без кандалов и без конвоя, и встречаются на каждом шагу толпами и в одиночку. Они во дворе и в доме, потому что они кучера, сторожа, повара, кухарки и няньки. Такая близость в первое время с непривычки смущает и приводит в недоумение. Идешь мимо какой-нибудь постройки, тут каторжные с топорами, пилами и молотками. А ну, думаешь, размахнется и трахнет! Или придешь к знакомому и, не заставши дома, сядешь писать ему записку, а сзади в это время стоит и ждет его слуга – каторжный с ножом, которым он только что чистил в кухне картофель. Или, бывало, рано утром, часа в четыре, просыпаешься от какого-то шороха, смотришь – к постели на цыпочках, чуть дыша, крадется каторжный. Что такое? Зачем? «Сапожки почистить, ваше высокоблагородие». Скоро я пригляделся и привык. Привыкают все, даже женщины и дети. Здешние дамы бывают совершенно покойны, когда отпускают своих детей гулять с няньками бессрочнокаторжными.

Один корреспондент пишет, что вначале он трусил чуть не каждого куста, а при встречах на дороге и тропинках с арестантом ощупывал под пальто револьвер, потом успокоился, придя к заключению, что «каторга в общем – стадо баранов, трусливых, ленивых, полуголодных и заискивающих». Чтобы думать, что русские арестанты не убивают и не грабят встречного только из трусости и лени, надо быть очень плохого мнения о человеке вообще или не знать человека.

Приамурский генерал-губернатор барон А. Н. Корф прибыл на Сахалин 19 июля, на военном судне «Бобр». На площади, между домом начальника острова и церковью, он был встречен почетным караулом, чиновниками и толпою поселенцев и каторжных. Играла та самая музыка, о которой я только что говорил. Благообразный старик, бывший каторжный, разбогатевший на Сахалине, по фамилии Потемкин, поднес ему хлеб-соль на серебряном блюде местного изделия. На площади же стоял мой хозяин-доктор в черном фраке и в картузе и держал в руках прошение. Я в первый раз видел сахалинскую толпу, и от меня не укрылась ее печальная особенность: она состояла из мужчин и женщин рабочего возраста, были старики и дети, но совершенно отсутствовали юноши. Казалось, будто возраста от 13 до 20 лет на Сахалине вовсе не существует. И я невольно задал себе вопрос: не значит ли это, что молодежь, подрастая, оставляет остров при первой возможности?

На другой же день по приезде генерал-губернатор приступил к осмотру тюрем и поселений. Всюду поселенцы, ожидавшие его с большим нетерпением, подавали ему прошения и словесно заявляли просьбы. Говорили каждый за себя или один за всё селение, и так как ораторское искусство процветает на Сахалине, то дело не обошлось и без речей; в Дербинском поселенец Маслов в своей речи несколько раз назвал начальство «всемилостивейшим правительством». К сожалению, далеко не все, обращавшиеся к барону А. Н. Корфу, просили того, что нужно. Тут, как и в России в подобных случаях, сказалась досадная мужицкая темнота: просили не школ, не правосудия, не заработков, а разных пустяков: кто казенного довольствия, кто усыновления ребенка, – одним словом, подавали прошения, которые могли быть удовлетворены и местным начальством. А. Н. Корф отнесся к их просьбам с полным вниманием и доброжелательством; глубоко тронутый их бедственным положением, он давал обещания и возбуждал надежды на лучшую жизнь.^[11] Когда в Аркове помощник смотрителя тюрьмы отрапортовал: «В селении Аркове всё обстоит благополучно», барон указал ему на озимые и яровые всходы и сказал: «Всё благополучно, кроме только того, что в Аркове нет хлеба». В Александровской тюрьме по случаю его приезда арестантов кормили свежим мясом и даже олениной; он обошел все камеры, принимал прошения и приказал расковать многих кандальных.

22 июля после молебна и парада (был табельный день) прибежал надзиратель и доложил, что генерал-губернатор желает меня видеть. Я отправился. А. Н. Корф принял меня очень ласково и беседовал со мной около получаса. Наш разговор происходил в присутствии ген. Кононовича. Между прочим, мне был предложен вопрос, не имею ли я какого-либо официального поручения. Я ответил: нет.

– По крайней мере нет ли у вас поручения от какого-либо ученого общества или газеты? – спросил барон.

У меня в кармане был корреспондентский бланок, но так как я не имел в виду печатать что-либо о Сахалине в газетах, то, не желая вводить в заблуждение людей, относившихся ко мне, очевидно, с полным доверием, я ответил: нет.

 

– Я разрешаю вам бывать, где и у кого угодно, – сказал барон. – Нам скрывать нечего. Вы осмотрите здесь всё, вам дадут свободный пропуск во все тюрьмы и поселения, вы будете пользоваться документами, необходимыми для вашей работы, – одним словом, вам двери будут открыты всюду. Не могу я разрешить вам только одного: какого бы то ни было общения с политическими, так как разрешать вам это я не имею никакого права.

Отпуская меня, барон сказал:

– Завтра мы еще поговорим. Приходите с бумагой.

В тот же день я присутствовал на торжественном обеде в квартире начальника острова. Тут я познакомился почти со всею сахалинскою администрацией. За обедом играла музыка, произносились речи. А. Н. Корф, в ответ на тост за его здоровье, сказал короткую речь, из которой мне теперь припоминаются слова: «Я убедился, что на Сахалине „несчастным“ живется легче, чем где-либо в России и даже Европе. В этом отношении вам предстоит сделать еще многое, так как путь добра бесконечен». Он пять лет назад был на Сахалине и теперь находил прогресс значительным, превосходившим всякие ожидания. Его похвальное слово не мирилось в сознании с такими явлениями, как голод, повальная проституция ссыльных женщин, жестокие телесные наказания, но слушатели должны были верить ему: настоящее в сравнении с тем, что происходило пять лет назад, представлялось чуть ли не началом золотого века.

Вечером была иллюминация. По улицам, освещенным плошками и бенгальским огнем, до позднего вечера гуляли толпами солдаты, поселенцы и каторжные. Тюрьма была открыта. Река Дуйка, всегда убогая, грязная, с лысыми берегами, а теперь украшенная по обе стороны разноцветными фонарями и бенгальскими огнями, которые отражались в ней, была на этот раз красива, даже величественна, но и смешна, как кухаркина дочь, на которую для примерки надели барышнино платье. В саду генерала играла музыка и пели певчие. Даже из пушки стреляли, и пушку разорвало. И все-таки, несмотря на такое веселье, на улицах было скучно. Ни песен, ни гармоники, ни одного пьяного; люди бродили, как тени, и молчали, как тени. Каторга и при бенгальском освещении остается каторгой, а музыка, когда ее издали слышит человек, который никогда уже не вернется на родину, наводит только смертную тоску.

Когда я явился к генерал-губернатору с бумагой, он изложил мне свой взгляд на сахалинскую каторгу и колонию и предложил записать всё, сказанное им, что я, конечно, исполнил очень охотно. Всё записанное он предложил мне озаглавить так: «Описание жизни несчастных». Из нашей последней беседы и из того, что я записал под его диктовку, я вынес убеждение, что это великодушный и благородный человек, но что «жизнь несчастных» была знакома ему не так близко, как он думал. Вот несколько строк из описания: «Никто не лишен надежды сделаться полноправным; пожизненности наказания нет. Бессрочная каторга ограничивается 20-ю годами. Каторжные работы не тягостны. Труд подневольный не дает работнику личной пользы – в этом его тягость, а не в напряжении физическом. Цепей нет, часовых нет, бритых голов нет».

Дни стояли хорошие, с ясным небом и с прозрачным воздухом, похожие на наши осенние дни. Вечера были превосходные; припоминается мне пылающий запад, темно-синее море и совершенно белая луна, выходящая из-за гор. В такие вечера я любил кататься по долине между постом и деревней Ново-Михайловкой; дорога здесь гладкая, ровная, рядом с ней рельсовый путь для вагонеток, телеграф. Чем дальше от Александровска, тем долина становится уже, потемки густеют, гигантские лопухи начинают казаться тропическими растениями; со всех сторон надвигаются темные горы. Вон вдали огни, где жгут уголь, вон огонь от пожара. Восходит луна. Вдруг фантастическая картина: мне навстречу по рельсам, подпираясь шестом, катит на небольшой платформе каторжный в белом. Становится жутко.

– Не пора ли назад? – спрашиваю кучера.

Кучер-каторжный поворачивает лошадей, потом оглядывается на горы и огни и говорит:

– Скучно здесь, ваше высокоблагородие. У нас в России лучше.

Красивая документальная литература Чехова | The New Yorker

Фотография предоставлена ​​архивом GBB/Contrasto/Redux

«Остров Сахалин» Антона Чехова, его продолжительное исследование тюремных условий в Сибири, является лучшим произведением журналистики, написанным в девятнадцатом веке. Тот факт, что так мало людей знает об этой книге и что среди западных критиков (не обязательно российских) она считается второстепенным шедевром, а не большим — например, хуже, чем журналы Александра Герцена, — имеет какое-то отношение к тому, как журналистика редко считается литературой. Но еще больше это связано с той ложью, которую сказал Чехов, чтобы получить доступ в колонию.

Чехов начал готовиться к поездке в Сибирь в 1889 году. Это было вскоре после смерти его брата от туберкулеза и вскоре после того, как он узнал, что он тоже болен и, вероятно, умрет. Чтобы получить разрешение на трехмесячное путешествие в колонию, Чехову пришлось сказать много разной лжи разным людям. Некоторым он сказал, что пишет академическую диссертацию, чтобы выполнить требования для получения медицинской степени. Другим он сказал, что проводит простое обследование размера групп домохозяйств. Эта вторая ложь в сочетании с первой объясняет, почему «Остров Сахалин» часто ошибочно считают медицинской антропологией, а не тем, чем он всегда был: журналистскими расследованиями. Как объясняет Чехов об острове:

Чтобы по возможности посетить все населенные пункты и несколько ближе познакомиться с жизнью большинства ссыльных, я прибегнул к приему, который в моем положении казался единственно возможным. Я провел перепись. В селениях, которые я посетил, я обошел все хижины и записал глав дворов, членов их семей, арендаторов и рабочих. Для облегчения моей работы и сокращения времени мне очень любезно были предложены помощники, но так как моей главной целью при проведении переписи были не ее результаты, а впечатления, полученные при ее проведении, то я пользовался чужой помощью только на время. редкие случаи.

«Остров Сахалин» был опубликован в виде серии из девяти статей в журнале New Times . В свое время это считалось журналистским расследованием. Теперь — из-за неправильного запоминания некоторых вещей, а также из-за того, что в библиографии Чехова нет ничего похожего на «Остров Сахалин», — критики не умеют обращаться с произведением, и книгу часто рассматривают сквозь призму ложь, которую сказал Чехов.

Причина, по которой «Остров Сахалин» является величайшим произведением публицистики девятнадцатого века, заключается в том, что, в отличие от других крупных публицистических произведений того периода (например, публицистики времен Крымской войны), книга не устарела. Этому есть две причины. Одно дело техническое, а другое дело чувствительности.

Каждая из девяти статей, ставших «Островом Сахалин», настолько длинна, что дает Чехову пространство для создания персонажей и повествовательных линий. Во-вторых, статьи Чехова в основном посвящены внимательно наблюдаемому человечеству. Его предложения сообщают новости, но в первую очередь они касаются того, как люди живут своей жизнью. У Чехова, в отличие от его современников, это наблюдение за человеческим поведением лишено самоцензуры. Он готов писать обо всем, и он готов смотреть на все с состраданием. Вот типичная деталь, которую развивал Чехов, и отношение, которое он занимал по отношению к ней:

Мне рассказывали, что когда-то на дорожке к маяку стояли скамейки, но их вынуждены были убрать, потому что во время прогулки каторжники и оседлые ссыльные писали на них и вырезали их ножи поганые памфлеты и всякие непристойности. Свободных любителей этой так называемой «стенной литературы» тоже немало, но в каторге цинизм переходит все границы и с ней совершенно не идет ни в какое сравнение. Здесь возмущают не только скамейки и стены дворов, но даже любовные письма. Удивительно, что человек будет писать и высекать разные мерзости на скамейке и в то же время чувствовать себя потерянным, покинутым и глубоко несчастным.

Когда я читаю что-то подобное, я теряю сознание. Поскольку люди одинаковы, всегда были и всегда будут одинаковыми, можно читать «Остров Сахалин» и чувствовать, что вы читаете то, что происходит прямо сейчас. Каждый раз, когда я читаю книгу, меня захватывают такие моменты, как этот:

Дальше следует Вторая Падь, в которой шесть хуторских хозяйств. Здесь старуха по имени мисс Ульяна сожительствует с зажиточным стариком-ссыльным. Однажды, очень давно, она убила своего ребенка и зарыла его в землю; на суде она сказала, что не убила ребенка, а похоронила его заживо — она думала, что так у нее будет больше шансов быть оправданным. Суд приговорил ее к двадцати годам. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько заплакала, но потом вытерла глаза и спросила: «Хочешь купить вкусненького квашеной капусты?»

Читая это, я чувствую, что барышня Ульяна еще жива, что Чехов все еще в своей избе, согнувшись и слушая ее. Есть ощущение, которое порождает великая литература, свидетельства.

В основном, когда критики читают «Остров Сахалин», они читают его как исходный текст для более поздних произведений Чехова, в частности рассказов о тюрьме и ссылке. Это затемняет тот факт, что книга является уникальным произведением сама по себе. Когда я читаю, то больше всего поражаюсь тому, насколько по стилю Чехов-беллетрист отличается от Чехова-беллетриста. Все мы знаем, что его художественная литература описывается как «импрессионистская». Что именно это означает, часто остается неразработанным. Вот его импрессионистическая техника из начала «Врача»:

Профессор получил телеграмму с завода Ляликовых с просьбой поскорее приехать. Дочь некой госпожи Ляликовой, по-видимому, хозяйки фабрики, была больна — больше ничего нельзя было понять из длинной, бездумно составленной телеграммы. Сам профессор не поехал, а прислал вместо себя своего стажера Королева.

Ему предстояло ехать две станции от Москвы, а потом версты три на коляске. За Королевым на станцию ​​послали тройку; водитель носил шляпу с павлиньим пером и на все вопросы отвечал громким военным «Нет-с!» или «Да, сэр!»

«Он» в начале второго абзаца сбивает с толку. Кого «он» имеет в виду? Является ли «он» профессором, получившим телеграмму? Это один из грамматических приемов, которым Чехов выталкивает читателя на поверхность рассказа, и поэтому рассказ остается загадочным, лишь периодически вспыхивая в ясность.

Вот еще один пример подобной грамматической путаницы. Это из «Гусева», рассказа о больном матросе и одного из первых постсибирских рассказов:

Он спит двое суток, а на третий день с борта приходят два матроса и выносят его из лазарета.
Его зашивают в брезент и для утяжеления вкладывают в него два железных прута. Зашитый в парусину, он становится похож на морковку или черную редьку, широкий у головы, сужающийся к ноге… Перед заходом солнца его выносят на палубу и кладут на доску; один конец дощечки опирается на рейку, другой — на ящик, поставленный на табурет. Демобилизованные солдаты и экипаж корабля стоят вокруг него со снятыми головными уборами.

Ближе к концу второго абзаца мы начинаем понимать, что спящий «тот» мертв.

В «Острове Сахалин» нет этой грамматической загадочности. Работа всегда остается ясной. Чтобы увидеть, насколько она разборчивее чеховской беллетристики, сравните их соответствующие описания дворов домов.

С «Острова Сахалин»:

Вскоре после приезда я побывал в Александровской каторжной тюрьме. Он состоит из большого четырехугольного двора, огороженного шестью деревянными избами барачного типа, разделенными забором. Ворота всегда открыты и рядом ходит часовой. Двор чисто подметен: нигде не видно камней, мусора, отбросов или луж помоев. Эта образцовая опрятность производит хорошее впечатление.

Из начала рассказа «Палата № 6»:

Во дворе больницы стоит небольшая пристройка, окруженная целым лесом из лопуха, крапивы и дикой конопли. Крыша ржавая, труба наполовину обвалилась, ступени крыльца прогнили и заросли травой, от штукатурки остались лишь кое-какие следы. Передний фасад обращен к больнице, тыльной — в поле, от которого его отделяет серый больничный забор, увенчанный гвоздями. Эти гвозди, закрученные острием вверх, и забор, и сама пристройка имеют тот особый унылый и проклятый вид, какой бывает только у наших больниц и тюрем.

В то время как абзац из «Остров Сахалин» четко определяет двор по размеру и форме, а затем описывает его населенность, абзац из «Палаты № 6» не говорит нам, как выглядит больничный двор или что «маленький» означает, или как выглядит пристройка, или как следует интерпретировать «целый лес», и мы должны проделать работу по переработке названий растений в визуально различимые объекты. Следующий набор образов — ржавая крыша, полуупавшая труба, прогнившие и заросшие травой ступени крыльца — вызывают больше вопросов, чем ответов. Например, крыша плоская или наклонная? Как выглядит полуразрушенный дымоход? Трава растет на деревянных ступенях или вокруг и над ними?

Эти стилистические различия между художественной литературой Чехова и документальной литературой заставляют меня оценить, каким достижением на самом деле является стиль художественной литературы. Это не означает, что документальная литература меньше или что это исходный текст. Даже когда один образ берется прямо из документальной литературы в художественную литературу, его смысл коренным образом меняется. «Остров Сахалин» полон образов природы и вечности. Эти образы единообразно отмечают улетучивание надежды:

Я впервые отправился на Аркей в 8 утра 31 ^-й  июль. Прилив начал уходить. Шел дождь. Пасмурное небо, море, на котором не было видно ни единого паруса, и крутой глинистый берег имели неприступный вид; волны глухо и тоскливо били С высоты на берегу глядели чахлые, болезненные деревья; здесь, под открытым небом, каждый из них в одиночку ведет жестокую борьбу с морозами и холодными ветрами, а осенью и зимой, долгими страшными ночами, каждый из них беспокойно качается из стороны в сторону, пригибается к земле. и скрипит в причитании, и этого причитания никто не слышит.

И:

Широкое, широкое море внизу, искрящееся на солнце, издает глухие ревущие звуки, заманчиво манит далекий берег, и все становится грустным и унылым, как будто уже никогда не слезешь с этого Сахалина . Взгляд на берег с другой стороны и кажется, что если бы я был каторжником, то постарался бы сбежать отсюда во что бы то ни стало.

В художественных произведениях уже присутствуют нотки нигилизма, поэтому природа и вечность часто используются, чтобы открыть дверь надежды. В «Даме с собачкой» волны описаны так:

В Ореанде сидели на скамейке недалеко от церкви, смотрели на море и молчали. Ялта была едва видна сквозь утренний туман, белые облака неподвижно стояли на горных вершинах. Листья деревьев не шевелились, кричали цикады, а монотонный глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, который нас ожидает. Так звучало внизу, когда не было ни Ялты, ни Ореанды, так звучало теперь и будет звучать так же глухо-равнодушно, когда нас уже не будет. И в этом постоянстве, в этом полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас, быть может, кроется залог вечного спасения, непрестанного движения жизни на земле, непрестанного совершенства.

Как и большинство людей, я влюбился в художественную литературу Чехова еще до того, как прочитал документальную литературу. Это все еще то, что я люблю в нем больше всего. Интересно, однако, что случилось бы, если бы произошло обратное. «Остров Сахалин» может так отличаться от вымысла: в нем есть удовольствие от движения по физическому, отдельному миру и острота документального анализа. (В какой-то момент Чехов начинает разбирать контракты на добычу полезных ископаемых, чтобы показать, как крадут деньги.) Тем не менее, он сохраняет великолепную прозу и глубокое сострадание вымысла. Если бы я впервые столкнулся с «Островом Сахалин», интересно, подумал бы я, что Чехов должен был писать больше публицистики.

«Остров Сахалин» Антона Чехова​ | Кеннет Андрес

Источник: https://www.bloomsbury.com/au/sakhalin-island-9781847492913/

« Остров Сахалин » Антона Чехова дает ценный взгляд на забытые восточные территории России в последние десятилетия царской империи. Написано в 1890 г. и впервые опубликовано в 1893 г. в виде серии из девяти статей в журналах «Новое время», и опубликовано отдельной книгой в 1895 г., о. Сахалин описывает трехмесячное пребывание Чехова на острове Сахалин, где турист, он задокументировал состояние исправительной колонии острова, собранный благодаря его многочисленным взаимодействиям с теми, кто находился на самом верху островной бюрократии и до самого низа социальной иерархии острова. Рассказ Чехова дает массу информации о состоянии российской островной исправительной колонии. Возможно, сведения, которые в разумных пределах можно было бы обвинить в пренебрежении царским режимом своей карательной системы, если не самого самодержавия.

Анализируя значение острова Сахалин как источника позднеимперской истории России, легко признать его аполитичность, что довольно необычно для мемуаров, написанных человеком с таким высоким уровнем образования. В самом деле, если бы человек с более либеральным западным прошлым просто прочитал список всего того, что Чехов видел как «несправедливость» на острове Сахалин, он, вероятно, пришел бы к выводу, что это было обвинением самой царской системы. Возможно, именно эта двусмысленность делает путевые заметки Чехова вне политики и истории. Рассказав свой отчет «как есть», Чехов наткнулся на область журналистики, что делает его путевые мемуары более открытыми для интерпретаций.

Если описывать о. Сахалин самый важный аргумент, то, возможно, это то, что система ссылки — это пожизненная машина, причиняющая страдания. Слово «машина» важно в этом контексте, поскольку на протяжении всего своего рассказа Чехов постоянно напоминает читателю, что ссылка на остров Сахалин сродни тому, чтобы быть скормленным бюрократической машине российской ссыльной системы. Это связано с тем, что после изгнания человека из европейской части России вероятность того, что ему или ей когда-либо снова разрешат вернуться, практически отсутствует. Чехов ужаснулся такому ненужному страданию. Он считает, что ссылка в Сибирь после отбытия наказания есть не только жестокая форма несправедливости, но и форма смертной казни, «облеченная в иную, менее противную человеческому чувству форму»[1]. Например, в его отсутствии сострадания, вины или даже сочувствия. Это своего рода жестокое проявление успешной бюрократизации Российской империи. Неудивительно поэтому, что мемуары Чехова почти лишены каких-либо упоминаний о влиянии царя на каторжников, за исключением разве что упоминания о редкой массовой амнистии заключенных во время крупных царских событий, таких как восшествие на престол или бракосочетание. или смерть монарха или великого принца», или даже редкий визит королевской особы в отдаленные регионы империи. Таким образом, хотя в мемуарах Чехова и отсутствует обсуждение политики, тем не менее они восполнены чеховским интересом к морали.

Чеховское чувство морали просто случайно. Будучи посторонним, Чехов мог «видеть» то, что окружающие, даже самый образованный бюрократ на острове, уже не могли разглядеть. То, что для Чехова является жестоким и необычным наказанием, поэтому окружающие просто считали его «нормальным». Именно его описание этих «рутин» вызывает наибольшее отвращение у его читателей.

В одном из своих описаний аморальной машиноподобной природы пенитенциарной системы Чехов описывает, что почти все, что какой-либо тюремный чиновник считает «проступком», наказывается поркой, то есть телесным наказанием розгами. стержень. К ним относятся, но не ограничиваются этим, неспособность заключенного выполнять дневную норму работы, «пьянство», «хамство», «непослушание» и даже такая невнимательность, как заключенные, «чьи просьбы оказались недостойными внимания, будут высечены. [2] Действительно, это применялось даже к купцам, которых полагалось освобождать от телесных наказаний.[3] Словно в утешение, Чехов описывает, что в тех случаях, когда средством наказания является «плетка», врачи иногда осматривали подлежащих наказанию лиц, чтобы оценить их «способность выносить телесные наказания по приговору суда». ‘.[4] Такой осмотр, в котором лично засвидетельствовал Чехов, настолько произволен, что осмотр русского немца-врача проводится в течение минуты.[5] Как сам врач, Чехов был явно потрясен этим явным злоупотреблением своей профессией. Хуже того, тот факт, что эта форма «позорного и возмутительного зрелища» была кодифицирована в соответствии со статьей 478 Статут об изгнанниках означает, что сам закон оправдывает такую ​​жестокость.[6] Таким образом, нравственность оправдывалась законом, а не наоборот. Именно эта инверсия, как видел Чехов, повторяется по всему острову. Часто установленный законом стандарт морали настолько низок или «аморален», что в конце концов теряет всякое свое назначение — как средство проверки человеческой природы.

Интересно, что, несмотря на то, что Чехов якобы прочитал огромное количество литературы об острове, его истории, климате, людях и т. д., он тем не менее забыл добавить даже самый простой исторический отчет об острове Сахалин в своем довольно длительном путешествии. мемуары.[7] Действительно, чего явно не хватает, так это значимого исторического фона острова. Это довольно удивительно, поскольку даже журналисты добавляют определенную степень контекста к своей работе, чтобы хотя бы просветить своих читателей относительно значимости их рассказа.

Можно, пожалуй, возразить, что эту «историю» дает уже рассказ Чехова, указывающий на то, что остров был задуман самодержавием для двойного назначения: стать исправительной колонией, и автаркической земледельческой колонией. Но это просто констатация исторического факта, и даже не существенного. Например, такие вопросы, как кто принял решение, как было принято решение, когда было принято решение и т. д., исключаются в чеховском о. Сахалин 9.0014 . Поскольку Чехов никогда не обсуждал исторический и политический фон острова, остается просто анализ «морали» острова, который сам по себе ограничивается анализом совместимости исправительной колонии с понятием автаркической сельскохозяйственной колонии. Таким образом, случайным читателям не остается ничего, кроме философствования, фактов и ничего больше.

В целом, Чехов понимал проблемы на острове Сахалин, но он просто возлагает вину на некомпетентную бюрократию или даже на самих оседлых ссыльных[8]. Он жалуется, что бюрократическая некомпетентность привела к тому, что места для поселений выбирались случайным образом без учета плодородия земли, топографии или даже ее доступности[9]. ] Он также обвиняет бюрократию в проблеме перенаселения в новых поселениях, поскольку чиновники часто не имеют представления о максимальной вместимости земли, которую может поддерживать. Конечно, во многих случаях явно виновата бюрократия, но если рассматривать ее в более широком контексте, некомпетентность бюрократии — это просто симптом системной проблемы. На самом деле Чехов почти уловил суть проблемы, заметив, что все дело, по-видимому, указывает на то, что

. . . сама администрация не верит в земледельческую колонию… [поскольку] оседлому ссыльному земля будет нужна недолго — всего шесть лет, — так как, когда он получит права ссыльного крестьянина, он непременно покинет остров, и при таких условиях вопрос о земельных участках может иметь чисто формальное значение[11].

К сожалению, он так и не решился указать на роль самодержавия в продолжении несправедливости в колонии. Может быть, это потому, что он действительно не имел ни малейшего представления, или потому, что боялся ссылки. Однако при анализе его рассказа было бы довольно удивительно, если бы кто-то стал утверждать, что Чехов не знал первопричины проблемы.

Чехов знал, что в Сахалинской исправительной колонии было два уровня власти: бюрократический[12] и военный[13]. Однако, может быть, из-за самоцензуры или потому, что он живет внутри самой системы, его мемуары никогда не объясняют значение этих двух институтов. На самом деле он как бы замечает лишь поверхностное, как-то неумелость бюрократии, жестокость наказаний[14], произвол судебной системы[15], проституцию, порожденную бедностью[16] и т. д. Поскольку Чехов не мог чтобы установить связь, поэтому необходимо обратиться к внешнему источнику, чтобы понять, почему работа Чехова является обвинительным актом царской системы.

В своем историческом исследовании исправительной колонии на острове Сахалин Эндрю Гентес утверждает, что двоевластие, описанное Чеховым, было частью намерения Александра II (годы правления 1855–81) сохранить полный контроль над обществом, несмотря на изменения, которые произошли с Великие реформы. С одной стороны, Александр II разрешил освобождение крепостных, а также создание местных органов власти; с другой стороны, он также еще больше укрепил полицейское государство.

По словам Гентеса, в начале 1860-х годов военное министерство якобы проводило кампанию за сокращение своих полицейских обязанностей в системе изгнания, но в конечном итоге безуспешно. Вместо этого военное министерство стало более интегрированным в систему изгнания. Сам Чехов имел контакт с солдатами в качестве своего вооруженного конвоя, и он также заметил их систему «исключительно сильных мер и неизбежной слежки» за их способность устрашать как осужденных, так и не осужденных.[18]

Вопреки часто рекламируемому представлению об Александре II как о «царе-освободителе» или стороннике либеральных идей, Гентес утверждает, что Александр II использовал «закон (нижний регистр)… [как] средство, с помощью которого можно было поддерживать — Просвещенная система правления, которая поддерживала классовые различия и привилегии элиты…» [19]. Более того, Гентес считает, что, хотя Александр II допустил реформы, которые расширили политические и судебные свободы судей и бюрократов, по сути, дав власть этим людям « заменить полицейскую власть юридическими процедурами», царь также создал параллельный контроль над этой свободой через «использование бюрократических процедур для расширения и рационализации осуществления полицейской власти».[20] Этот двойной уровень «реформ» действовал как Безотказность Александра II. По логике, конечно, было бы глупо, если бы Александр II просто оставил без изменений весь самодержавный аппарат. Кроме того, Гентес утверждает, что Александра II «беспокоила крепостная эмансипация», и поэтому он ввел в действие необходимые элементы контроля над массами до введения периода реформ.[21] Самое главное, Гентес считает, что учреждение острова Сахалин в качестве исправительной колонии могло быть связано с самой природой самодержавия — его де-факто способность проталкивать идеи вопреки здравому смыслу. К этому относится существование средневековых условий и беззакония, которые можно объяснить тем фактом, что остров Сахалин был основан по совету наиболее доверенных лейтенантов Александра II, [которые] «предпочитали полицейские методы судебным процедурам». Хуже того, большинство «адвокатов исправительной колонии были консерваторами из дворян-землевладельцев, связанными либо с военными, либо с министерством внутренних дел и близкими к царской семье»[22]. рассматривать в их надлежащем контексте, а не в нынешнем западном взгляде на либерализм.

Анализ Гентеса в основном заключает в себе то, что Чехов пытается сформулировать в своих мемуарах, — что остров Сахалин является зеркалом автократического ядра России. В письме своему доверенному лицу Суворину Чехов пишет, что «те, кто изучает тюремное заключение, должны относиться к Сахалину именно так, как армия относится к Севастополю… [потому что он думает, что Россия] дала гнить миллионам людей в тюрьмах, гнить за без цели, без всякого рассмотрения и в варварской манере…»[23]. Сопоставление здесь важно. Во время Крымской войны (1853–1856 гг.) Севастополь стал краеугольным камнем войны, поражение которой после одиннадцатимесячной осады привело к капитуляции России и последующему пересмотру российского общества, что в конечном итоге привело к Великим реформам Александра II. . Остров Сахалин, по крайней мере, для Чехова, мог бы также послужить важным уроком цивилизованному обществу, по крайней мере, в продвижении тюремной реформы. В самом деле, как добросовестный русский интеллигент, Чехов знал, что «вся образованная Европа» пришла к пониманию того, что остров Сахалин является большим позором для «христианской цивилизации», но что ничего не делается против несправедливости, потому что он считает, что тюрьма только не апеллируйте к людям, что «это просто не интересно».[24]

В заключение, о. Сахалин можно было бы рассматривать как обвинительный акт царскому режиму, но только если смотреть дальше его заявленной цели реформы пенитенциарной системы. То есть истинное историческое значение острова Сахалин , вероятно, не было очевидным для современников Чехова, может быть, даже для самого Чехова, поскольку проблема выходила за рамки необходимости реформы уголовно-исполнительной системы. Можно утверждать, что довольно привилегированное положение Чехова в автократической системе, вероятно, сделало его более терпимым к ее недостаткам, возможно, даже до такой степени, что, хотя он почти понял суть проблемы на острове Сахалин, он так и не сделал необходимого скачка, который мог бы обвинить непосредственно самодержавие. Можно возразить, что он сам боялся ссылки, и этого Чехов, пожалуй, боялся больше всего. Таким образом, именно в этом контексте Чехов должен был тщательно продумывать свой способ изложения своих переживаний таким образом, чтобы разумно скрыть свои истинные идеи. Написал ли Чехов остров Сахалин после 19-го века?05, он, скорее всего, написал бы более политическое и историческое произведение, чем то, что он написал в 1890 году, из-за значительного ослабления цензуры в этот период. К сожалению, Чехов умер в 1904 году, за год до начала великих преобразований России в эпоху великих беспорядков и перемен — эпохи, кульминацией которой в конечном итоге стало отречение царя Николая II и конец царской России.

Чехов Антон Павлович. Остров Сахалин . Перевод Брайана Рива. Ричмонд, Великобритания: Oneworld Classics, 2007.

Гентес, Андрей А. «Никаких либералов: Александр II и Сахалинская исправительная колония». Jahrbücher Für Geschichte Osteuropas Bd. 54, нет. Ч. 3 (2006): 321–44. По состоянию на 11 ноября 2015 г. http://www.jstor.org/stable/41051703.

[1] Антон Павлович Чехов, о. Сахалин , пер. Брайан Рив (Ричмонд, Великобритания: Oneworld Classics, 2007), 23.

[2] Там же, 289.

[3] Там же, 133.

[4] Там же, 291.

[5] Там же, д. 292.

[6] Там же, 291.

[7] Там же, 455.

[8] В пенитенциарной системе царской России статус оседло-ссыльного приобретается, когда каторжник уже отбыл каторгу и переехал к принудительному урегулированию. Как оседлому ссыльному осужденному предоставляется участок земли для ведения хозяйства — в соответствии с целью превращения острова Сахалин в автаркическую сельскохозяйственную колонию.

[9] Чехов, о. Сахалин , 215–216.

[10] Там же, 217.

[11] Там же, 218.

[12] Там же, 64.

[13] Там же, 272, 275.

[14] Там же, 292, 296.

[15] Там же, 286–288.

[16] Ibid., 285.

[17] Эндрю А. Гентес, «Никаких либералов: Александр II и Сахалинская исправительная колония», Jahrbücher Für Geschichte Osteuropas Bd. 54, нет. Ч. 3 (2006): стр. 330–331, по состоянию на 11 ноября 2015 г., http://www.jstor.org/stable/41051703.

[18] Чехов, о. Сахалин , 223.

[19] Гентес, «Никаких либералов: Александр II и Сахалинская исправительная колония», 326.

[20] Там же.

[21] Там же.

[22] Там же, 327.

[23] Чехов, о. Сахалин , 479.

[24] Там же.

Остров Сахалин – Чеховские следы

Добро пожаловать в «Чеховские следы»! На самом деле это конец истории. Чтобы читать по порядку (с запада на восток), прокрутите вниз и вернитесь на две страницы назад. Так будет больше смысла. НАСЛАЖДАЙТЕСЬ!

ОСТРОВ САХАЛИН

Вы думаете, что движетесь по прямой; есть начальная точка (например, Москва) и конечная точка (остров Сахалин). Вы решили следовать маршруту, по которому следовал Чехов, насколько это было возможно, на его 189-м пути.0 поездка на остров Сахалин. К счастью, этот маршрут совпадает с маршрутом Транссибирской магистрали, изношенной множеством ищущих путешественников за многие годы. И только когда вы достигаете своей цели, вы понимаете, что ваша прямая — это круг, и ваш поиск только начался.

Сначала я думал, что смогу открыть для себя какие-нибудь новые чеховские места по пути. Почти сразу стало ясно, что география жизненного пути Чехова полностью намечена. В Москве я нашел много хорошей информации о местах, где он жил, работал и бывал. Моя гостиница на Сретенке находилась в центре того, что можно было бы назвать «раннечеховским» районом — районом, где он жил в разных съемных квартирах, когда был студентом МГУ. И это было примерно в квартале от Большой улицы Головина (бывшая улица Соболева), района борделей, где снимался его знаменитый рассказ «Припадок нервов». Я разыскал несколько таких адресов, покопался в сети, и вскоре стало понятно, что эти тропы протоптаны, и на самом деле были и другие подобные блог-квесты. Когда я однажды заглянул в «Дом книги» и наткнулся на книгу, в которой подробно описывались все адреса Чехова в Москве, с описанием того, чем он там занимался, я понял, что мои поиски переходят в нечто иное. И все здания стали похожи друг на друга.

Достоевский потребовал включения в путешествие. И к нам присоединились другие люди Достоевского и Чехова. Например, в Москве я встретился с русскими литературоведами Сергеем Кибальником и Владимиром Катаевым, которые дали мне несколько замечательных идей. Вскоре стало ясно, что это будет путешествие не только от человека к человеку, но и от места к месту. В каждом сибирском городе, который я посетил (кроме Хабаровска), меня принимали великодушные коллеги, ни с одним из которых я даже не встречался прежде, которые показали мне самое лучшее, что может предложить их место Чехова или Достоевского. А потом помог мне в пути. Так что поездка была совсем не о местах. Это было о людях.

Я добрался до Сахалина. Чехов побывал во многих городах острова (практически почти в каждом городе), собирая информацию для своей книги Остров Сахалин . Я был только в одном: Южно-Сахалинск (бывшая Владимировка).

 

Чехова город помнит с любовью; есть улица Чехова, театр имени Чехова и, самое главное, музей Чехова. На самом деле он называется «Музей книги Чехова Остров Сахалин ».

 

   

Как и другие музеи, которые я посетил в этом путешествии, этот предлагает мультимедийный интерактивный опыт. Можно понять, какой была жизнь на Сахалине, когда там побывал Чехов (в то время, когда большая часть острова была заселена ссыльнопоселенцами, каторжниками и бывшими заключенными, а администраторами, чиновниками и тюремщиками, управлявшими все. Есть диорама, показывающая, как выглядела тюрьма, и экспозиция с манекенами, показывающая, какой была жизнь в тюремной камере, в комплекте с актерами, дающими видео показания голосами заключенных. Посмотрите их классную виртуальную экскурсию: http:// go.chekhov-book-museum.ru/ Я сделал много фотографий, но понял, что вам будет намного лучше, если вы просто зайдете на сайт и сами пройдете экскурсию.0003

              

В музее собраны книги, относящиеся к Чехову, со всего мира (помните об этом, когда будете приезжать, чтобы принести в дар коллекции).

Но самая важная книга — это та, которая вдохновила меня на поездку, Сергея и, насколько я понимаю, многих других. Его публикация в 1891–1893 годах вдохновила читателей того времени (включая общественных деятелей) на переосмысление политики, которая привела к созданию на острове тюремной системы. И это вдохновило на создание этого музея.

Внимательная и опытная заместитель директора музея Анастасия Степаненко провела меня по музею и провела в свой кабинет, где, если посмотреть в середину стола, вы увидите комплект из двух больших книг. Это экстраординарное издание книги Чехова « Остров Сахалин » с обширными комментариями Михаила С. Высокова (2010). Комментарии представляют собой более толстый том. В принципе, если у вас возникнет вопрос о чем-либо в о.Сахалин , Высоков предугадает ваш вопрос, ответит на него. Просто посмотрите в комментариях.

     

Увидев это издание, я еще раз вспомнил, что мне нравится в уважении русских коллег к их литературе: их тщательное внимание к деталям, уважение к тому, что есть в тексте, и что присутствует ли он в материальном, географическом, историческом, культурном, литературном и биографическом мире, который лежит в основе текста. Работает какой-то максималистский порыв, желание углубиться в книгу и отыскать каждый нюанс, смысл и отсылку, связывающую текст с миром. И этот мир включает в себя нас, читателей.

Не нужно ничего придумывать; суть в том, чтобы увидеть, что там. Это внимание к деталям текста и к тому, как они связаны с «реальными вещами» в мире, отличается от того, что я считаю доминирующим в моем западном научном мире: требование создавать новое знание или придумывать все новые и новые точки зрения. интерпретация. Этот мандат поддерживает нашу интеллектуальную бдительность и предприимчивость. Иногда, однако, это может привести к небрежности с текстом или тенденции искажать то, что там есть, чтобы доказать теорию или аргумент о чем-то другом. Что-то вроде того, что сделали сестры Золушки, пытаясь подогнать стеклянную туфельку.

В любом случае, это отличная книга.

Теперь о кругах. Здесь, в Музее одной книги, мне удалось увидеть специальный экспонат, связанный с письмами Чехова, — тот самый экспонат, который Женя из Мелиховского музея письма Чехова собиралась устроить в Южно-Сахалинске.

  

Чувствовалось, что я вернулся домой.

О Сахалине, и Южно-Сахалинске, и книге Чехова можно еще много сказать, и я надеюсь, что смогу кое-что сказать. Этот квест продолжается. Но еще немного о кругах: я сделал круг обратно в Москву. Должен сказать, было крайне неприятно сесть в самолет и преодолеть за восемь часов сорок минут расстояние, которое заняло у меня сорок два дня пути туда.