8. Ершалаим. Воланд и Маргарита
8. Ершалаим
О том, что Ершалаим может быть рассмотрен как роскошная декорация, намеком говорится только в одном месте романа: Ивану Бездомному видится «город странный, непонятный, несуществующий» (с. 752). Как и положено декорации, реальные детали соединены в нем с театральной условностью. Все топографические названия даны в русском переводе и соответствуют действительным местам Иерусалима.
Имелся в Иерусалиме храм с золотой крышей, был и дворец Ирода Великого, был и гипподром. Из любви к античному искусству, а также из политических соображений Ирод Великий украсил дворец скульптурой, нарушив запрет на сооружение идолов – «Не сотвори себе кумира, и всякого подобия, елика на небеси горе, и елика на земле низу…» (Втор. 5: 8). Есть там и башня Антония, и Нижний Город, и дворец Хасмонеев, и Елеонская гора, и Гефсимань. С этой точки зрения, все в романе мастера точно. Как считает И. Бэлза, для изучения топографии Иерусалима Булгаков воспользовался книгой Н.
Лысая Гора, следовательно, – нововведение Булгакова; она вызывает ассоциацию вовсе не с Иерусалимом, а с Киевом и с ведьминскими шабашами на Лысой Горе. Лысая Гора под Ершалаимом, бал у Воланда, на котором фигурирует «череп Берлиоза», оторванная голова конферансье в Варьете, хотя и не лысая, но все же с «жидкой шевелюрой» (с. 541), Лысая Гора под Киевом и киевский дядька Берлиоза становятся единой ассоциативно-смысловой цепочкой, связанной темой бесования. Именно поэтому довольно произвольное название места гибели Иешуа приобретает особую значимость в смысловой структуре романа.
Вообще в описании Ершалаима есть нечто тревожное и настораживающее, и в первую очередь – идолы. Булгаков не ограничивается мимолетным упоминанием о них, но настойчиво к ним возвращается, в результате чего ершалаимские идолы приобретают самодовлеющий характер. Они царят над городом. Они взлетают выше дворца, утопающего в тропической зелени, – масштаб явно преувеличен. Перечитывая рукопись, Маргарита начинает особенно волноваться, дойдя до их описания: «…и эти идолы, ах, золотые идолы.
Статуи в реальном дворце Ирода были, но вряд ли в таком количестве. Масштабы явно гиперболизированы, размеры гипертрофированы, и статуи видятся символами. Ершалаим – это город, подавленный древними богами. Идолы окружают Пилата, как его собственная рать, и в то же время они владеют городом. Конечно, акцент на этом поставлен неслучайно. Идолы – неотъемлемая часть духовного мира римлянина Пилата, но в их грандиозности – торжество язычества над Единым Богом древних иудеев.
Топографически дворцу Ирода противостоит храм. Пилату, который не любит Ершалаим, храм ненавистен особенно. Он его видит как «не поддающуюся никакому описанию глыбу мрамора» (с. 450). Гроза над городом высвечивает молниями то «безглазые золотые статуи», то «великую глыбу храма» (с. 715), как бы демонстрируя соперничество. Писатель поместил храм на западном холме, детальное его описание опущено. Куда подробнее описан дворец Ирода, и наличие террас перед ним позволяет сделать вывод, что эта архитектурная деталь создана из фрагментов реального иерусалимского храма и дворца Ирода с добавлением некоторых черт планировки, отсутствующей и в том, и в другом случае. Реальный храм располагался на одной из самых высоких точек Иерусалима – плоской вершине скалы Мориа, но Булгаков не пишет об этом, помещая его просто на один из западных холмов, тогда как чрезвычайно высокое положение дворца неоднократно им подчеркивается. Многочисленные крытые колоннады и портики – тоже принадлежность реального храма, равно как и террасы, ведущие от подножия скалы.
Существовавший при Христе иерусалимский храм начали сооружать еще при Ироде Великом на месте старого, пятисотлетней давности, который разобрали по камням. Возведение храма началось в 20 году до н. э. и длилось 83 года. Ирод умер, так и не увидев храм достроенным, и Христос тоже не застал его завершенным. Храм размещался на трех гигантских террасах из гранитных глыб (ср. с дворцом Ирода в Ершалаиме над террасным спуском). Двойная колоннада окружала внешний двор для язычников. От него поднимались лестницы, ведущие во двор для женщин, а затем во двор для правоверных иудеев. Над дворами возвышался Великий Жертвенник, а еще выше поднимался пятидесятиметровый фасад собственно храма. Разрушил его в 70 году сын римского императора Веспасиана Тит, впоследствии тоже император.
Булгаков описывает ершалаимский храм в самых общих чертах. Ясно, что он очень большой, сделан из мрамора, а крыша покрыта золотом. Все это соответствует действительности. Многочисленные сооружения иерусалимского храма были покрыты белым мрамором, его крышу усеивали острые золотые шипы, чтобы на нее не садились птицы.
Крыша ершалаимского храма выделена особо. Она названа «сверкающим чешуйчатым покровом» (с. 715) и «золотою драконовой чешуею» (с. 450). Этими определениями храм уподобляется гигантскому дракону, что придает ему зловещий характер, поскольку в библейской символике дракон олицетворяет космическое зло. Эпитет «
Напоминанием о «драконе» может служить и ассоциация Маргариты, вызванная взглядом на луну. Летя на бал, она видит, что луна «странным образом стоит на месте, так что отчетливо виден на ней какой-то загадочный, темный – не то дракон, не то конек-горбунок, острой мордой обращенный к покинутому городу» (с. 657). Такая же луна, «в начале вечера белая, а затем золотая, с темным коньком-драконом», плывет над бывшим поэтом Иваном Николаевичем Бездомным (с.
Крыша ершалаимского храма и луна в Москве мечены одной, довольно зловещей, печатью. Зловещей выглядит и та «бездна», в которую во время ершалаимской грозы погружается храм: «…из кромешной тьмы взлетала вверх великая глыба храма со сверкающим чешуйчатым покровом. Но он (огонь. – Т. П.) угасал во мгновение, и храм погружался в темную бездну» (с. 715). Следом за этим разражался другой разряд, и тогда «другие трепетные мерцания вызывали из бездны… дворец Ирода Великого, и страшные безглазые золотые статуи взлетали к черному небу…» (с. 715).
В «бездну» погружаются и храм, и дворец Ирода. Похоже, что и весь Ершалаим погружается в эту «бездну» подобно тому, как уходит в нее Понтий Пилат, а следом за ним – Воланд со своей свитой. Ершалаим – город скорее ирреальный, что становится ясно во время грозы: «Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете» (с. 714).
В булгаковском Ершалаиме есть еще одна странная деталь, не имеющая отношения к реальности, но создающая художественный образ.
Это горящие над храмом «гигантские пятисвечия». Первым их видит Иуда: «Ноги сами несли Иуду, и он не заметил, как мимо него пролетели мшистые страшные башни Антония… Пройдя башню, Иуда, повернувшись, увидел, что в страшной высоте над храмом зажглись два гигантских пятисвечия. Но и их Иуда разглядел смутно, ему показалось, что над Ершалаимом засветились десять невиданных по размерам лампад, спорящих со светом единственной лампады, которая все выше подымалась над Ершалаимом, – лампады луны» (с. 731). Вторым эти пятисвечия видит Афраний. Возвращаясь из Гефсимани, он, как и Иуда, поглядывает на «нигде не виданные в мире пятисвечия» (с. 734). Но если сам Ершалаим – «город несуществующий», то и эти пятисвечия можно расценивать как гиперболический образ, призванный усилить трагедийную ноту гибели Иуды в атмосфере всеобщего ликования. Факт остается фактом: в действительном Иерусалиме подобных «пятисвечий» не было.
В закрытой части иерусалимского храма (в Святилище) находился золотой семисвечник, но его никто из находящихся вовне не видел.
Семисвечник заповедал Моисею Господь: «Объяви Аарону и скажи ему: когда ты будешь зажигать лампады, то на передней стороне светильника должны гореть семь лампад. Аарон так и сделал: на передней стороне светильника зажег лампады его, как повелел Господь Моисею» (Числ. 5: 2–3). В первом иерусалимском храме, построенном Соломоном, фигурирует число 5, но не в описании светильника, а в композиционном решении дверной конфигурации: «для входа в давир сделал двери из масличного дерева, с пятиугольными косяками» (3 Цар. 6: 31).
Пятисвечия – явный признак ирреальности Ершалаима, знак его декоративности, самый явный среди других атрибутов, ассоциативно сближающий Ершалаим с Москвой.
Поскольку топография этих двух городов сопоставима, зажигающиеся вечером пятисвечия в Ершалаиме напоминают горящие пятиконечные звезды Кремля.[102] Тем более что единственная башня Антония у Булгакова превратилась в «мшистые страшные башни», вполне сопоставимые с кремлевскими.
Упоминание об Антониевой башне далеко не случайно. В Иерусалиме она находилась в северо-восточном углу дворцовых построек Ирода Великого, в ней размещался римский преторий. По легенде, именно в этой башне Понтий Пилат допрашивал Иисуса Христа, но в романе мастера об этом ничего не говорится. Прямо перед исторической Антониевой башней простиралась вымощенная камнем площадь Габбата, на которой новозаветный прокуратор Понтий Пилат провозгласил перед собравшимися иудеями свое решение по поводу казни трех преступников, одним из которых был Иисус. У мастера башня мелькает дважды: сначала ее видит Иуда, затем к ней направляется Афраний. Точных координат ее не дается, не считая указания на то, что она находилась «на севере и в непосредственной близости от… храма» (с.
727), хотя логичнее было бы сказать, что она расположена в непосредственной близости от дворца Ирода. Что делал Афраний в Антониевой крепости – неизвестно, но он там «пробыл очень недолго» (с. 727). Создается впечатление, что эта башня упомянута как ориентир подлинных новозаветных событий, отличных от ершалаимских.
Тем не менее напрашивается новая параллель: «Антониевы башни» – кремлевские башни. Гигантский храм Ершалаима может быть сопоставлен с храмом Христа Спасителя.
Кремль – ориентир, напоминающий о первом свидании мастера с Маргаритой. У Кремля она встречалась и с Азазелло. Напротив Кремля находится дом Пашкова, ставший местом решения судеб героев романа. Пашков дом стоит на холме, перед ним разбит пейзажный сад, в 1938 году к нему была пристроена лестница. Подобно дворцу Пилата, его центральная часть украшена крытой колоннадой, по обе стороны которой размещаются два крыла. Неподалеку расположен Манеж (ср. гипподром в романе мастера). На крыше Пашкова дома Воланд встречается с Левием Матвеем (ср.
встречу Пилата и Левия во дворце Ирода).
Возникает параллель: дворец Ирода – квартира № 50 в «пятом измерении» – Пашков дом. Один архитектурный комплекс Ершалаима имеет в Москве две аналогии, что еще раз подчеркивает неоднократно упоминавшуюся особенность композиционного построения романа: единственная деталь «ершалаимской части» в Москве, как правило, множится, дробится.
Параллель Пашков дом – дворец Ирода основана не только на сходном описании зданий: Воланд и Левий встречаются непосредственно над библиотекой, в которой якобы хранится «рукопись Герберта Аврилакского» – мнимая цель прибытия Воланда в Москву. В Ершалаиме Пилат предлагает Левию служить в его личной библиотеке и сам разбирает рукопись Левия об Иешуа. Подобие мизансцены встречи Воланда с Левием и встречи Пилата с ним же усиливается благодаря неизменному костюму бывшего сборщика податей.
Дом Пашкова – смысловой узел всей московской топографии «Мастера и Маргариты». В одном из его флигелей находится филиал зрелищной комиссии (въезд с Ваганьковского переулка), которая, в свою очередь, имеет прямое отношение к Варьете и, следовательно, к пародийному «московскому Ироду Антипе» – Степе Лиходееву, а через него – к Берлиозу.
Ершалаим – «город странный, непонятный» еще и потому, что своей планировкой обязан не только реальному Иерусалиму, но и Москве. Правда, у дворца Ирода, помимо отмеченных нами московских аналогов, есть и еще один: в «Белой гвардии» Булгаков описывает имение Юлии Рейсс, чрезвычайно напоминающее место временного обитания Пилата. Оно находится в Киеве на Владимирской горке, в глубине «сказочного многоярусного сада».[103] Казармы, расположенные близ дворца Ирода, ассоциируются с сараями рядом с домом Юлии. (С позиций выходящего из дворца Афрания казармы оказываются справа; с позиции входящего в особняк Алексея Турбина сараи помещаются слева, таким образом и те, и другие находятся по одну сторону от центральной постройки.) В этом пусть и относительном сходстве – отождествление Булгаковым себя с мастером: писатель наделяет своего героя скрытыми знаниями, перекидывает своеобразный мостик от себя к мастеру, что еще раз свидетельствует об условности Ершалаима.
Кроме того, едва намеченная связь Москвы с Киевом в «Мастере и Маргарите» посредством киевского дяди Берлиоза имеет еще и скрытые корни (более подробно о теме Киев – Москва – Ершалаим см. ч. III, гл. 9).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Михаил Булгаков | Публикации | Г.А. Лесскис, К.Н. Атарова. Москва — Ершалаим: Путеводитель по роману М. Булгакова «Мастер и Маргарита»
Роман, повествующий о событиях, между которыми пролегла пропасть в 1900 лет, крепко спаян в единое целое за счет параллелей и лейтмотивов, связывающих оба его плана. Назовем лишь некоторые из этих параллелей, продвигаясь от крупного к мелкому.
Москва — Ершалаим — центральная параллель, которую пытался разрушить цензор в журнальной публикации романа. Две столицы с близким пейзажным рельефом; кривым арбатским переулкам соответствуют улочки Нижнего Города в Ершалаиме.
Балкон Иродова дворца в Ершалаиме «рифмуется» с балюстрадой дома Пашкова в Москве. Сопоставление особенно очевидно в финальных сценах романа, где говорится об исчезновении Москвы («Маргарита на скаку обернулась и увидела, что сзади нет не только разноцветных башен с разворачивающимся над ними аэропланом, но нет уже давно и самого города, который ушел в землю и оставил по себе только туман»). Заметим, что эта фраза была исключена из журнальной публикации, а во франкфуртском издании звучала еще резче: «…нет давно уж и самого города. Он как сквозь землю провалился, — остались лишь туман и дым». Этот «дым» — видимо, след той ранней редакции, в которой пожар охватывает весь город и Москва гибнет, подобно Содому и Гоморре.
(Е. Яблоков отмечает перекличку этого эпизода со словами героя-рассказчика романа Достоевского «Подросток»: «Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?»»)
Этому эпизоду соответствует, несколько ранее, исчезновение Ершалаима: «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город.
Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете». Этот ершалаимский предгрозовой пейзаж почти дословно повторяется и в московском предгрозовом пейзаже: «Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город. Исчезли мосты, дворцы. Все пропало, как будто этого никогда не было на свете. Через все небо пробежала одна огненная нитка. Потом город потряс удар. Он повторился, и началась гроза».
И оба города в финале одновременно возникают вновь, но уже как видение, как мираж. («Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами поверх пышно разросшихся за много тысяч лун садов. <…> — Мне туда, за ним? — спросил беспокойно Мастер <…> — Так, значит, туда? — спросил Мастер, повернулся и указал назад, туда, где соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле».
) С. Бобров заходит в своих сопоставлениях еще дальше: дворец Ирода — Кремль, Гипподром — Манеж, находящийся с ним поблизости базар — Охотный ряд… (см.: Бобров. «Мастер и Маргарита»: Ершалаим и/или Москва).
Подобно месту действия, рифмуются и главные действующие лица: Мастер (глава, где он впервые появляется, так и названа — «Явление героя») и Иешуа Га-Ноцри, главный протагонист романа Мастера.
Каждый из них имеет своего ученика и своего предателя. Возникают еще две параллели: Иванушка Бездомный — Левий Матвей и Алоизий Могарыч — Иуда из Кириафа. Ученики прошли похожий путь, некую чудесную метаморфозу — в своей прежней жизни один был советским поэтом и воинствующим безбожником, другой — сборщиком податей. И оба, даже и преобразившись, не вполне достойны своих учителей.
Левий Матвей не очень-то понимает проповедь своего учителя, ведет какие-то отрывочные записи, которые сам Иешуа предлагает уничтожить. Его намерение убить своего учителя, чтобы избавить его от крестных мук, а затем из мести убить Иуду тоже противоречит духу учения Иешуа.
Да и в сцене встречи на террасе Румянцевского музея он оказывается более тупым и догматичным, чем Воланд.
Иван, отбросив свой псевдоним, становится профессором истории Иваном Николаевичем Поныревым, сотрудником Института истории и философии. «Ивану Николаевичу все известно, он все знает и понимает. Он знает, что в молодости стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился после этого и вылечился». И только раз в году, во время весеннего полнолуния, он вновь ощущает себя учеником Мастера и во сне видит финал романа о Понтии Пилате. Заметим, что эта картина (как, впрочем, и первая, описанная в главе «Казнь») открывается Ивану мистическим образом — ведь никто ему этого не рассказывал, этого не было даже в романе Мастера.
Иерусалим. Фото конца XIX в.
Двух предателей — Иуду и Алоизия — объединяет только то, что обоими движет корысть; свойственна обоим и «профессиональная» любознательность. Интересно, что Мастер и Иешуа одинаково доброжелательно и доверительно относятся к этим предателям, не догадываясь о роковой роли этих людей в их судьбе.
Сопоставлены Каифа и Берлиоз, идеологи древнего и современного мира. И так как все мельчает, Берлиоз изображен безликим и ничтожным (он и в загробном мире превращается в ничто) по сравнению с по-своему мужественной фигурой Каифы.
Даже в параллель собаке Банге, верному другу Пилата, в московских главах возникает другой пес — Тузбубен. А с ласточкой, птицей небесной, промелькнувшей в ершалаимских главах во время допроса Иешуа, контрастирует вредный воробушек, появившийся в приемной профессора Кузьмина, посланец нечистой силы.
Сопоставлены и жители Ершалаима и Москвы в целом. Подробнее о поведении толпы в древнем и современном городе см. статью «Толпа».
Рифмуются и некоторые эпизоды московских и ершалаимских глав.
Встреча Иуды с Низой описана в тревожно-напряженных тонах, напоминающих встречу Мастера с Маргаритой. Только в первом случае она завершается реальным убийством, во втором — убийство метафорическое («Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих.
Так поражает молния, так поражает финский нож!»).
Мучительная головная боль Пилата, гемикрания, в сниженном виде, но с близкими симптомами повторяется у Степы Лиходеева наутро после пьянки. Причем первого излечивает Иешуа Га-Ноцри, второго — Воланд.
Подкупу Босого, которому пачка с деньгами сама влезла в портфель, соответствует тема тридцати тетрадрахм, полученных Иудой.
Тема одиночества, объединяющая четырех главных героев романа, выражена и в словесной перекличке:
«Я один в мире», — говорит Иешуа Га-Ноцри. «Один, один, я всегда один», — «горько» вторит ему Воланд.
Вид Москвы с храма Христа Спасителя
Мраморная лестница, по которой Пилат и его люди спускаются после вынесения приговора, повторяется в лестнице, тоже окруженной стенами роз, на Весеннем бале полнолуния. И там и тут присутствует к тому же и запах розового масла. Этот сладкий запах розового масла, мучающий Пилата, заставляющий его помышлять о яде, перекликается с роковым подсолнечным маслом, которое разлила Чума-Аннушка, — причиной гибели Берлиоза.
Даже нож, которым продавец в Торгсине «кокетливо ковыряет» лососину, «очень похож на нож, украденный Левием Матвеем» из хлебной лавки; даже заплесневелый кувшин с фалернским в траурной парче в сцене отравления Мастера и Маргариты напоминает тот самый кувшин с вином, который разбил, в сердцах швырнув его об пол, Пилат и черепки которого плавают в черно-красной луже рядом с креслом прокуратора и в трансцендентном мире.
Повторяются, и почти дословно, даже темы бесед в московских и ершалаимских главах.
На Патриарших прудах Воланд задает своим собеседникам вопрос: «…Ежели бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?
— Сам человек и управляет, — поспешил сердито ответить Бездомный на этот, признаться, не очень ясный вопрос.
(Вспоминается Маяковский: «Нам не бог начертал бег, / а, взгудев электромоторы, / миром правит сам человек». — К.А.)
— Виноват, — мягко отозвался неизвестный, — для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок.
Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план, хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?»
Понтий Пилат
Эта же тема возникает в сцене допроса Иешуа Га-Ноцри, при этом Воланд и Иешуа оказываются единомышленниками:
«— Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? — спросил, очень оживившись, развязанный.
— Ну, хотя бы жизнью твоею, — ответил прокуратор, — ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это.
— Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? — спросил арестант. — Если это так, ты очень ошибаешься.
Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:
— Я могу перерезать этот волосок.
— И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, — согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?»
(Этому эпизоду соответствует такой евангельский текст: «Пилат говорит Ему: мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше» (Ин.
19: 10—11). Любопытно сопоставить этот разговор Пилата с Иешуа и письмо Булгакова его другу Павлу Попову от 20 апреля 1932 г.: «Прежде всего о «Турбиных», потому что на этой пьесе как на нити подвешена теперь вся моя жизнь, и еженощно я воссылаю молебны Судьбе, чтобы никакой меч эту нить не перерезал».)
Другой пример: Воланд в той же беседе говорит Берлиозу: «Ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда». Эта фраза перекликается со словами Иешуа, который открещивается от записей Левия Матвея: «Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил».
Повторяются даже сны героев, находящихся в разных мирах. Уже после казни Иешуа Пилат видит провидческий сон. Картина этого же сна возникает в сознании Ивана в Эпилоге к роману (см. об этом подробнее статью «Незавершенный разговор»).
Насколько важны были для Булгакова эти сопоставления, объединяющие оба плана романа, можно заключить из воспоминаний В.
Виленкина, присутствовавшего при чтении Булгаковым его произведения. Виленкин утверждает, что Булгаков не заботился о выразительности, не подчеркивал комизма отдельных сцен, но «огромную роль играли при этом ритмические изменения <…> всякие повторы, соединяющие современность с древностью, с Евангелием, звучали в его устах почти как музыка» (Виленкин. Последняя встреча…).
В необъятной литературе об этом романе Булгакова немало и весьма произвольных сопоставлений двух великих столиц, которые мы обходим молчанием. Однако в чем-то оправданна и позиция А.А. Кораблева: «Призывы прекратить этот произвол и отнестись к возникающим ассоциациям более ответственно и доказательно нельзя не признать справедливыми в отношении академической науки, но в отношении булгаковского романа они оказываются совершенно неисполнимыми, а главное, ненужными, мешающими исполнению куда более важных смыслов, чем те, которые пропускает цензура научной методологии. Ведь если читатель, сравнивая две эпохи, которые для того и противопоставлены, чтобы их сравнивать, не только обнаруживает авторские подсказки, но и совершает собственные маленькие открытия, он, может, и выходит за художественные границы романа, но остается в пределах его творческого бытия.
Он идет по указанной ему дороге, размыкая художественный мир произведения «до черт знает каких размеров». Конечно, есть риски потеряться, что нередко и происходит, зато есть шанс к чему-то прийти» (Кораблев. Мистерия власти… С. 117—118).
Йом Йерушалаим, День Иерусалима | My Jewish Learning
Йом Йерушалаим — День Иерусалима — это самое последнее дополнение к еврейскому календарю. Он знаменует воссоединение Иерусалима под еврейским суверенитетом в 1967 году. Он отмечается на 28-й день ияра (шесть недель после пасхального седера, за неделю до кануна Шавуота).
Иерусалим стал столицей еврейского народа во времена царя Давида , который завоевал его и сделал резиденцией своей монархии примерно в 1000 году до н. э. В древности он дважды завоевывался, второй раз римлянами в 70 г.
н. э. Разрушение Иерусалима стало переломным моментом в еврейской истории, положившим начало тысячелетнему трауру по Иерусалиму, включая официальный день траура каждый год в Тиша бе-Ав. . В последующие два тысячелетия изгнания Иерусалим оставался духовной столицей евреев. По сей день евреи смотрят в сторону Иерусалима для молитвы, и еврейские службы полны упоминаний об Иерусалиме. Однако до недавнего времени не было особого дня в честь города.
После израильской войны за независимость в 1948 году город Иерусалим был разделен: более старая восточная часть перешла под контроль Иордании, а недавно застроенная западная часть перешла под контроль Израиля. На третий день Шестидневной войны в июне 1967 года израильская армия захватила древнюю восточную часть города. Победа 1967 года ознаменовала собой первый за тысячи лет случай, когда весь Иерусалим перешел под контроль евреев. Это также позволило евреям получить доступ к самым святым частям города, особенно к Западной стене, остатку древнего Храма.
Юный праздник
Моше Даян, Ицхак Рабин, Рехавам Зееви и Узи Наркисс в Старом городе Иерусалима во время Шестидневной войны 1967 года. (Israel GPO)
Из-за юного возраста этого праздника все еще мало что делает его уникальным с точки зрения обычаев и традиций. Постепенно он становится днем «паломничества», когда тысячи израильтян едут (некоторые идут пешком) в Иерусалим, чтобы продемонстрировать солидарность с городом. Это проявление солидарности имеет особое значение для государства Израиль, поскольку международное сообщество никогда не одобряло «воссоединение» города под суверенитетом Израиля, а многие страны не признавали Иерусалим столицей еврейского государства. («План раздела» Организации Объединенных Наций от 19 ноября47 присвоил Иерусалиму статус «Международного города».)
Система образования Израиля посвящает предшествовавшую этому дню неделю углублению знаний об истории и географии города с особым акцентом на ту уникальную роль, которую он сыграл в Еврейские мессианские устремления с библейских времен.
Чтение Халель
Статус Йом Иерусалим в еврейской религиозной жизни кажется более неоднозначным, чем религиозный статус Йом ха-Ацмаут (День независимости Израиля). Следуя образцу Йом ха-Ацмаут, Главный раввинат Израиля решил, что этот день также следует отмечать чтением Халель (хвалебных псалмов) и более длинной версией Psukei d’Zimra (псалмы в начале утренней службы). В израильском прогрессивном (реформаторском) молитвеннике отмечается, что Халель следует читать в Йом Йерушалаим, но не в молитвеннике Masorti (консервативном), который предлагает список дополнительных чтений в этот день. В американском консервативном сидуре, Сим Шалом, упоминается, что Халлель читается «в некоторых собраниях» в Йом Йерушалаим.
Неоднозначность религиозного статуса этого праздника отражается в праздновании — или его отсутствии — за пределами Израиля. В то время как город Иерусалим имеет большое значение для всех евреев, Йом Иерусалим еще не достиг популярности Йом ха-Ацмаут и не отмечается широко за пределами Израиля.
Кроме того, в отличие от Йом ха-Ацмаут, который является днем празднования существования и успехов современного еврейского государства, Йом Иерусалим может вызывать дискомфорт у некоторых евреев за пределами Израиля из-за продолжающихся конфликтов по поводу будущего еврейского государства. город. Даже некоторые евреи, которые считают, что город должен оставаться неделимым и находиться под контролем Израиля, предпочитают не выделять Йом Иерусалим как день радости из-за глубоких конфликтов, окружающих арабские районы Иерусалима. Другие, однако, считают, что, несмотря на нынешние политические конфликты, неделимость Иерусалима — это то, что следует праздновать открыто и без колебаний, это такой же знак еврейской политической независимости, как Йом ха-Ацмаут.
Во время празднования Йом Йерушалаим в Израиле часто упоминается цитата из Псалма 121:3: Ир шехубра лах йахдаив — «город, объединяющий всех».
Ваш браузер не поддерживает элемент audio.
Произносится: moe-SHEH, Происхождение: еврейское, Моисей, которого Бог избрал, чтобы вывести евреев из Египта.
Ваш браузер не поддерживает элемент audio.
Произносится: yuh-ROO-shuh-LIE-yum (длинный i), Происхождение: иврит, Иерусалим.
Ваш браузер не поддерживает элемент audio.
Произносится: eetz-KHAHK, Происхождение: иврит, еврейское имя Исаак.
Подпишитесь на нашу рассылку новостей
Расширьте возможности своих еврейских открытий, ежедневно
Йом Иерусалим — День Иерусалима
Йом Иерусалим ( День Иерусалима
) — годовщина освобождения и объединения Иерусалима под еврейским суверенитетом, которое произошло во время Шести Дневная война. Это один из четырех праздников (помимо Йом ха-Шоа, Йом ха-Зикарон и Йом ха-Ацмаут), которые были добавлены в еврейский календарь в 20 веке. Йом Иерусалим отмечается 28 числа месяца ияра года (за неделю до Шавуота года).
Соблюдение Йом Йерушалаим за пределами города не может сравниться с его празднованием в воссоединенном Иерусалиме. В Иерусалиме тысячи людей маршируют по городу и проходят по освобожденному Старому городу, куда евреям был закрыт доступ с 1948 по 1967 год, когда он находился под контролем Иордании. Редкий в еврейской литургии праздничный Аллель читается во время вечерней молитвы. Эта практика выполняется только в первую ночь (а за пределами Израиля — во вторую ночь) Песаха и Йом ха-Ацмаут. Главный раввинат Израиля заявил, что следует читать праздничную версию Псеуки д’Зимра и Халель. Согласно основным религиозным сионистским галахистам (принимавшим решения по еврейскому закону), даже те, кто не читает благословение на Халель (хвалебные псалмы) в Йом ха-Ацмаут, должны читать его в Йом Иерусалим, потому что освобождение и воссоединение над всем городом Говорят, что Иерусалим является еще большим чудом, чем еврейский политический суверенитет над частью земли Израиля. Многие религиозные лидеры также считают, что траурные ограничения 33 дней омера снимаются в Йом Иерусалим для тех, кто соблюдает их после Лаг Бомера. Несмотря на то, что религиозная сионистская община Израиля считает Йом Иерусалим более важным, чем Йом ха-Ацмаут, еврейская община неправославной диаспоры обычно не соблюдает Йом Иерусалим. Это может быть связано с тем, что праздник вызывает дискомфорт у политически либеральных евреев, поскольку статус Иерусалима в международном сообществе обсуждается, а международное сообщество не признает действительным освобождение и восстановление еврейского суверенитета над Иерусалимом. В 2004 году израильское правительство постановило, что каждый год в День Иерусалима будет проводиться национальная мемориальная церемония в память и признание желаний и вклада эфиопской еврейской общины. |
Марш заканчивается у Котеля (Стена Плача), одной из древних подпорных стен, окружающих Храмовую гору, самое святое место иудаизма. Как только все добираются до Котеля, там проходят речи, концерты и праздничные танцы.
В прогрессивном (реформаторском) сообществе Израиля в молитвеннике отмечается, что халлель следует читать в Йом Иерусалим, а в молитвеннике масорти (консервативном) этого нет. В американском консервативном сидуре Сим Шалом упоминается, что Халель читается «в некоторых собраниях» в Йом Йерушалаим. Когда его отмечают в либеральных еврейских общинах, поминки, как правило, включают специальные программы, посвященные Иерусалиму, и праздничные празднования.