Восток и запад Европы: европейская судьба России
Обычно, желая сказать о невозможности межкультурных западно-восточных контактов, вспоминают строчки Киплинга:
«О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не пойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд».
При этом, как всегда у нас, по привычке к обрыву в цитатах, ради доказательства любой догмы, ни один автор, в том числе и Киплинг, не только не додумывается, но просто не дочитывается до конца. Если додумать, то можно увидеть, что все вещи Киплинга — о трудности, но возможности встречи. В самой невероятной и всеми любимой его «Книге джунглей» человеческий детеныш Маугли встретился с животным миром джунглей — и встреча состоялась. Более того, потом Маугли возвращается к людям — и эта встреча удается. Об этом же и роман «Ким». Но встреча, по Киплингу, возможна только в том случае, если встречающийся выше своей стаи, если он личность.
Если же дочитать, то продолжение цитаты из «Баллады о Востоке и Западе» звучит так:
«Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает».
Вот это пропедевтическое указание позволяет обозначить принцип мирового развития, который предполагает выход человечества из первобытной племенной зависимости и переход его в стадию личностного развития, когда и Запад, и Восток, сохраняя свои особенности, тем не менее оказываются способны вступить в диалог.
У нас часто называют Россию Востоком, хотя, как говорил русский мыслитель теперь уже позапрошлого века, наши духовные, политические и культурные центры не на Востоке. Мы никогда не ориентировались ни на Китай, ни на Индию. Более того, если даже мы Восток, то надо добавить — восток Европы. А если могут встретиться настоящий Восток и настоящий дальний Запад, то тем естественнее встреча между двумя частями единой европейской культуры.
Христианство, согласно достаточно распространенной культурфилософской точке зрения, есть одна из базовых составляющих европейской сущности, европейской истории.
Не случайно Европу в Средние века именовали Corpus christianum. Но и Россия с Х века принадлежит той же христианской традиции. Более того, в домонгольский период она играла в каком-то смысле экуменическую роль, связывая между собой Византию и Западную Европу. Потом долгое отторжение России от Запада приводило Запад к странным вопросам типа «являются ли московиты христианами?», а московитов — к непризнанию того факта, что в Западной Европе жизнь также окормляется христианством. После Петровских реформ и возвращения России в Европу взаимосвязь Западной Европы и России стала столь тесна, что европейская война начала ХХ века привела к российской катастрофе, а поскольку Россия стала частью Европы, то ее провал привел к провалу многих европейских стран (Италии, Германии и т.д.). И если в какой-то мере большевистская революция была результатом западных влияний, то последствием Октября была европейская революция справа — национал-социализм. Так что Россия и Запад, вопреки обывательскому мнению, весьма тесно связаны.
Западные эксперты и российские интерпретаторы
Сегодня европейские эксперты — политологи, историки, философы, — с осторожным оптимизмом прогнозируя будущее Европы, видят в нем как необходимую часть Европы Россию: «Пока невозможно с уверенностью сказать, станет ли завтрашняя Россия истинно демократическим государством в своей внутренней и внешней политике или ей суждено пройти еще одно испытание авторитарным режимом. Устранение излишней централизации, предоставление большей свободы местным органам власти и соблюдение закона в стране — все это может послужить началом вступления России в круг европейских государств. Перед нами же две задачи: первая — насколько возможно учитывать интересы России во всех общеевропейских проектах; и вторая — всеми силами поддерживать положительные начинания в этой отдаленной части Европы» [1].
Ситуация, прямо скажем, непривычная для мыслительной и культурной традиции взаимоотношений России и запада Европы. Особенно ясно это, если вспомнить катаклизмы ХХ столетия, потрясшие и Западную Европу, и Россию.
Казалось, что более злых антагонизмов между Востоком и Западом, чем в этом веке, человечество не знало. Быть может, намного сильнее прочих пострадала Россия: внутренние катастрофы наложились на внешние чудовищно разрушительные войны и т.п.
Виновата ли в этом разгулявшаяся российская стихия или лучше искать причину потрясений в европейских идеях, которые, как уверяли наши самобытники, в любом обличье (например — в обличье марксизма) губительны для российского национального организма? Короче, что немцу здорово, то русскому смерть. Напротив, западные советологи утверждали, что именно Россия породила сам принцип тоталитаризма, который чуть не сгубил Европу. Короче, и самобытники, и наши ненавистники с Запада категорически отделяли Россию от Европы как взаимно аннигилирующие силы.
Впрочем, такая умственная ситуация имеет давнюю историю. Напомню, что с самого начала XIX века, когда Россия обрела культурно-философское и художественное самосознание, ее мыслители столкнулись с западноевропейской идеей о внеевропейском пути России и усвоили ее.
Именно эту идею особого пути, на котором мы обгоним Европу, станем, по словам Чаадаева, ее «совестным судом», подхватило большинство российских мыслителей самых разных пристрастий и направлений: и ненавидевшие Запад, и обожавшие его, тосковавшие, что Россия никогда не сможет усвоить себе европейские идеалы и принципы — от западников до славянофилов (Чаадаев, Самарин, Герцен, Данилевский и др.). Причем не очень-то скрывали, что почерпнули эту идею с Запада. К примеру, Герцен считал, что «сам Запад» указал на сходство «нашего народного быта» (общины), «нашего клада» с «великой идеей» будущего человечества — социализмом. То есть «сам Запад» указал, чем мы должны заниматься, «сам Запад» заинтересовался нашей самобытностью, «сам Запад» сказал, что у нас есть какой-то клад.
Русские европейцы — кто они и какова их роль и задача
Трезвый голос русских европейцев — от Пушкина и Тургенева до Чехова и Бунина — услышан не был. Эти художники чувствовали себя частью Европы, причем любопытно, что творчество их (о чем сегодня забыто!) воспринималось поначалу общественным сознанием как нерусское.
Пушкин жаловался (Дельвигу):
Бывало, что ни напишу,
Все для иных не Русью пахнет.
Разве что в начале ХХ века полемика западничества и славянофильства была преодолена, и появилась плеяда мыслителей, сделавших идею русского европеизма определяющей. Назову имена Милюкова, Бердяева, Степуна. Стоит вдуматься и в тот факт, что после 1917 года более 3-х миллионов наших соотечественников покинули Россию и обосновались в Европе, став не только теоретически, но и фактически русскими европейцами. Ибо отстаивали они принцип свободной христианской личности, принцип, который и есть то средоточие духовного родства сформированной христианством Западной Европы и прорывавшейся к духовной свободе России, потерпевшей крах на взлете.
В своем выступлении «Миссия русской эмиграции» (Париж, 16 февраля 1924) Иван Бунин сформулировал кредо возникшей русской диаспоры: «Нас, рассеянных по миру, около трех миллионов. <…> Но численность наша еще далеко не все.
Есть еще нечто, что присваивает нам некое назначение. Ибо это нечто заключается в том, что поистине мы некий грозный знак миру и посильные борцы за вечные, божественные основы человеческого существования, ныне не только в России, но и всюду пошатнувшиеся. <…> В чем наша миссия, чьи мы делегаты? От чьего имени дано нам действовать и представительствовать? Поистине, действовали мы, несмотря на все наши человеческие падения и слабости, от имени нашего Божеского образа и подобия. И еще — от имени России: не той, что предала Христа за тридцать сребренников, за разрешение на грабеж и убийство, и погрязла в мерзости всяческих злодеяний и всяческой нравственной проказы, а России другой, подъяремной, страждущей» [2].
Личность как открытие европейской истории
Когда-то русские мыслители строили следующую схему: германские народы принесли в мир идею своевольной личности, когда в России господствовали род и община. С XVIII в. в России возникает личность.
Как полагали наиболее трезвые и самобытно мыслящие русские историки и философы, Запад должен ограничить себя идеями коллективизма, а Россия — усилить личностное развитие. О том, что тема личности является коренной проблемой становления России, ее развития и выхода на уровень европейской цивилизации, писалось в нашей литературе не раз. Уже к середине прошлого века было отчетливо осознано, что история движется там, где есть развитая личность, только при этом условии страна входит в круг цивилизованных наций, способных к прогрессу — образованию, просвещению, развитию промышленности. «Для народов, — писал русский историк и философ К. Д. Кавелин, — призванных ко всемирно-историческому действованию в новом мире, такое существование без начала личности невозможно. <…> Личность, сознающая сама по себе свое бесконечное, безусловное достоинство, — есть необходимое условие всякого духовного развития народа» [3].
Однако идеи коллективизма, направленные на обуздание разгула индивидуализма на Западе, были с легкостью усвоены общинной Россией и привели ее к коллапсу.
А затем эта катастрофа отыгралась и на судьбе Западной Европы — в фашизме, утверждавшем принципы антиличностного развития общества. Не случайно накануне расцвета фашизма утвердились в той же Германии идеи контрвестернизации. Почвеннические европейские идеологи выступали за Европу, но против Запада, как носителя «гнилостного индивидуалистического сознания», который все великие культуры низводит до цивилизации. Скажем, Шпенглер как представитель окраинной, менее западной страны, нежели другие европейские страны, был одним из вдохновителей, быть может, последней попытки Германии пойти своим особым, «немецким» путем. И его неприятие «Запада» (ведь точный перевод названия его трактата «Der Untergang des Abendlandes» — «Гибель Запада») было одним из предвестий и фашизма, и национал-социализма, и сталинизма, и столь ныне популярного у нас евразийства.
Однако мы не должны забывать, что уже на, так сказать, этимологически-генетическом уровне всякая культура, принадлежащая Европе, по сути дела принадлежит Западу: «Древнегреческое обозначение «Европа» происходит от семитского корня «Эреб» или «Ириба», что означает «Запад» (в противовес Азии — от слова «Асу», означающего «Восток»)» [4].
Именно поэтому так называемое западничество всегда было наиболее продуктивно в структурировании европейского направления своих стран, то есть противостоящих антиличностному азиатскому деспотизму. Напомню слова блестящего итальянского писателя, художника и мыслителя Альберто Савинио: «Как определить состояние, при котором та или иная почва способна впитать европеизм живым и плодовитым? На мой взгляд, этим состоянием является в первую очередь «западничество». Почва тем благотворнее для европеизма, чем больше в ней западничества… <…> Западничество преходяще и в каждой стране проявляется по-своему. Одно время Греция была западнической, теперь она считается восточной. Западнической в свою очередь была Италия, сегодня же Рим — это южный Вавилон» [5].
Возможно ли понимать Россию как часть Европы? Или это не более чем досужие домыслы нынешних европейских оптимистов? Чтобы ответить на этот вопрос, попробуем понять одно важное обстоятельство, а именно: что во всех своих сбоях, откатах, провалах и уродствах Россия искала себя в Европе, ибо когда-то там была.
В начале своего становления она — страна христианская, отрезанная нашествием кочевников от остального христианского материка. «Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу, — писал Пушкин Чаадаеву. — Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких хлопот». И добавлял, что «будущий историк» вряд ли «поставит нас вне Европы».
Русская литература — путь единения с христианской Европой
Начало нашего решительного и, несмотря на откаты, безостановочного движения к европейскому материку можно датировать XVII веком. В известном смысле это был возврат или попытка возврата к европейскому прологу нашей истории — к Новгородско-Киевской Руси.
Можем ли мы, однако, зажить по-европейски? Способны ли к созданию личностной культуры? Русская поэзия, как не раз отмечалось, стала второй церковью, по сути заместив сервильное государственное православие с его казенной верой.
Как христианство влияло на человечество, создавая из варваров цивилизованных людей, так и русская литература, выросшая на христианстве, оказалась фактором гуманистического просветления русской ментальности. Даже с попыткой в самом православии утвердить, внушить православным князьям церкви возрожденческие идеалы, как если бы они искони присутствовали в нашей церкви. Сошлюсь на Достоевского («Братья Карамазовы»): «Старец уселся на кожаный красного дерева диванчик. <…> Вся келья была очень необширна и какого-то вялого вида. Вещи и мебель были грубые, бедные и самые лишь необходимые. Два горшка цветов на окне, а в углу много икон — одна из них богородицы, огромного размера и писанная, вероятно, еще задолго до раскола. Пред ней теплилась лампадка. Около нее две другие иконы в сияющих ризах, затем около них деланные херувимчики, фарфоровые яички, католический крест из слоновой кости с обнимающей его Mater dolorosa и несколько заграничных гравюр с великих итальянских художников прошлых столетий.
Подле этих изящных и дорогих гравюрных изображений красовалось несколько листов самых простонароднейших русских литографий святых, мучеников, святителей и проч., продающихся за копейки на всех ярмарках».
Очевидно, что перед нами портрет православного экумениста, который в искусстве европейского Возрождения ищет вдохновения для возрождения и созидания российской жизни и российской культуры. Достоевский символически сближает простонародные литографии и католический крест с итальянскими гравюрами: то, что в Европе было, то в России будет.
Интересно, что Иван Карамазов называет старца Зосиму Pater Seraphicus: «Ну иди теперь к твоему Pater Seraphicus», — говорит он Алеше. В комментариях к этим словам Ивана замечается, что Pater»ом Seraphicus»ом именуют Франциска Ассизского. А потому-де в устах Ивана слова «Pater Seraphicus» свидетельствуют о том, что для западника Ивана нет разницы между католицизмом и православием. Но интересно, что и Алеша, любимый герой писателя, рупор его идей, принимает характеристику Ивана: «Pater Seraphicus» — это имя он откуда-то взял — откуда? — промелькнуло у Алеши.
— Иван, бедный Иван, и когда же я теперь тебя увижу… Вот и скит, Господи! Да, да, это он, это Pater Seraphicus, он спасет меня…» А стало быть, и сам Достоевский в высших точках христианской духовности видит единство Востока и Запада Европы.
Принцип личности есть христианский, а следовательно — и европейский. Именно христианство духовно и исторически структурировало Европу. Но надо ли сегодня принимать христианство именно как религиозную доктрину?
Человечество делало не одну попытку построения универсалистских цивилизаций. Сейчас продолжается, пока наиболее успешное, построение новой мировой цивилизации, начало которой положено европейско-христианской культурой. Ее экстенсивное движение оказалось возможным в результате секуляризации «христианского мира» (отождествлявшегося до XV в. с Европой). Сыграв свою роль воспитателя, христианство благотворно воздействовало на попавшую в поле его излучения человеческую ментальность, внушив гуманистические нормы поведения и морали.
Теперь эти нормы существуют как бы внерелигиозно, определяя жизнь значительной части человечества. Именно поэтому влияние новой универсальной цивилизации переживают не только христианские страны, отколовшиеся от основного ядра в результате геополитических и антиисторических катаклизмов (Чехия, Польша, Словакия, Греция, Болгария, Сербия и др.), но и культуры, выросшие в лоне совсем вроде бы чуждых религий, — от мира ислама до Японии, Тайваня, Южной Кореи и т.д.
Что же Россия? Надо заметить, что ныне, едва ли не впервые в нашей истории (если не считать неудачную попытку предреволюционных лет, когда из-за косности российского самодержавия Россия потеряла свой шанс на установление конституционной монархии наподобие английской) не только обсуждаются, но и практически решаются политические вопросы устроения правового государства. В определяющих духовную ситуацию значительных слоях населения можно заметить категорическое нежелание возвращаться в патерналистское, патриархальное, лишенное способности существовать в современной истории общество.
Способны ли мы к личностному развитию?
Большевистский, а затем сталинский режим, как мы знаем, поначалу хотел разорвать с традицией. Культура, однако, существует не только в пространстве, но и во времени. И как современные греки, уже давно не напоминающие эллинов, знают, что на этом «месторазвитии» существовали Гомер, Перикл и Платон, так и сталинская идеократия должна была получить благословение русской классики. А смыслы русской классики еще были живы и не могли не воздействовать на сознание весьма многих (образование стало всеобщим). Существовала и европейская наука, на которой вырастали миллионы студентов, наука, вносившая принципы рационального мышления в общий иррациональный миф социалистического мира. Нельзя также не учитывать роль российской диаспоры. Когда-то именно еврейская диаспора создала Библию, впоследствии сцементировавшую в некое целое разбросанный по миру народ. В Советскую Россию доходили имена и тексты Бердяева, Ходасевича, Бунина, Набокова.
.. Существовала и внутренняя эмиграция: Ахматова, Пастернак, Булгаков… Их слова, их идеи приходили в столкновение с азами советской школы, зажигая божественные искры в юных умах.
Опыт показывал, опровергая советско-славянофильскую идею плодоносносной почвы, что процесс роста талантов зависит не только от матери-земли, но и от наработанных историей личностных — российско-европейских — прозрений. Георгий Федотов не без иронии замечал: «Оставаясь в границах органических символов, приходится сказать, что земля сама ничего не производит. Семя падает сверху в ее лоно, которое лишь питает его. <…> Безотцовская, лишь материнская, народническая или земная сила всегда остается темной и бесплодной. Порыв личности к свету, к солнцу, к свободе неизбежно создает надрыв, если не разрыв ее связей со средой, с материнским лоном народа» [6]. И на это необходимо идти, если страна хочет обрести самостоятельное движение.
Россия на такой путь способна. Во всяком случае, никаких культурно-генетических противопоказаний к тому не имеется.
Пример — судьба диаспоры, причем деятели ее — по стилю жизни западноевропейцы — явились хранителями и созидателями российской культуры. А ведь когда-то Достоевский считал, что «мы в Европе лишь стрюцкие», что русский старается выделаться в англичанина, немца или француза, чтоб выглядеть европейцем. Оказалось, что два века послепетровского воспитания сумели создать русских, которые в Европе оставались русскими, но русскими европейцами.
Но и в России появились диссиденты, заговорившие о правах человека. Они требовали европейской свободы. В унисон этим требованиям зазвучали русские писатели. Своим творчеством они доказали возможность личности в постсталинской России, преемственность духовных смыслов отечественной культуры. Значит, завоевания христианской свободы, «христианский аристократизм всякого человека» (С. Франк) укоренились в России, значит, оно есть, это пространство свободы.
То, что Россия, преодолевая комплексы националистической неполноценности, хочет вернуться в Европу, понятно.
Но почему того же хотят и европейцы? Да потому, что окончательное включение России в европейский ареал (как некогда Америки) означает дальнейшее развитие европейской цивилизации.
Шанс и принцип единения Европы
Наши «самобытники» радостно уверяют, что теперь Запад, разумеется, рухнет, поскольку ему перестала противостоять мощная милитаризованная сверхдержава, рухнет под тяжестью собственного благополучия, разорванный своими противоречиями, ибо теперь он не может выместить внутреннее напряжение на внешнем враге. Я бы на это сказал, что стабилизация и благополучие были скорее вопреки, нежели благодаря противостоянию: холодная война требовала невероятных трат на военные расходы, на содержание спецслужб и разнообразных советологических институтов и учреждений. Благополучие это было для Запада опасно и чревато остановкой прогресса, которая возникает в результате сытости и духовной успокоенности. Развал советской империи, вхождение в сообщество демократических целого ряда восточноевропейских стран вернули западное общество к проблемному существованию, заставляют снова искать способ преодоления исторических трудностей.
«Мировая история, — замечает австрийский культуролог Вольфганг Краус, — кажется, измыслила для Запада спасительный, едва ли не целительный кризис, который с помощью терапии всевозможных потрясений и опасностей, даже шока, заставляет Запад вновь осознать себя и вступить в новый период развития» [7].
Смысл этого нового периода в дальнейшей «европеизации Европы», превращении ее в некое противоречивое, но достаточно гармоничное целое, соединяющее воедино восток и запад Европы. Только на этом пути возможно будущее для человечества, отягощенного слишком большим количеством смертоносного оружия, способного много раз уничтожить всякую жизнь на планете. Европа поначалу была всего лишь небольшой частью Азии. Она возникла как некое культурно-историческое образование на крошечном полуострове, с тех пор постоянно расширяя свои пределы посредством прежде всего культурно-экономической экспансии и включения всех иных регионов земного шара в свою историческую парадигму. Восстановление личностного принципа позволяет Европе найти инструмент и методику надкультурного и наднационального единения человечества.
ХХ век был ознаменован не просто дехристианизацией, «убийством Бога», которое предсказывал Достоевский и подтвердил Ницше, но ударом по этому, самому главному, принципу, на котором строилась европейско-христианская цивилизация. Победа масс, победа идеи коллективизма показала непродуктивность общинной установки. Новое Возрождение, которое поведет к расцвету Европы, возможно только на основе независимости и свободы индивида. Задача XXI столетия — утверждение и развитие личностного принципа, необходимость которого, — в его чистом виде, взятого помимо конфессиональных и идеологических форм, надо полагать, уяснена как западом, так и востоком Европы.
Примечания
[1] Грядущая Европа. Очерк новых взглядов на будущее Европы. Рабочая группа Фонда БББ (Fundacion BBV) под руководством проф. Мишеля Фуко. Конгресс, посвященный двадцатипятилетию со дня основания Римского Клуба Европа 2020 (1-3 декабря 1993, Ганновер). Plaza de San Nicolas 4 — 48005 Bilbao. C.
112.
[2] Бунин Ив. Великий дурман. М., 1997. С. 127 -129.
[3] Кавелин К. Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989. С.22.
[4] История Европы. М., 1992. С.5.
[5] Савинио Альберто. Вся жизнь. М., 1990. С. 52-53
[6] Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Т.2. СПб. 1992. С. 214.
[7] Краус Вольфганг. Европа будущего. СПб., 1995. С. 125.
«Русский Журнал»
Начало статьи – 28.03.02
Окончание статьи – 02.04.02
Читайте также на нашем сайте:
«Вектор судьбы России — ее культурно-исторический проект» Александр Неклесса.
«Россия сегодня. Конвергенция по-российски: «золотая середина» или остановка на полпути?» Сергей Перегудов.
Восток и Запад | Российская цивилизация в пространстве, времени и мировом контексте
Восток и Запад – традиционное евроцентрическое
(западное) разделение мира на «мы» и «они».
В данной
системе координат категория «Запад» предназначена для нашей,
«лучшей, более цивилизованной и развитой» цивилизации, в то время как
«Восток» обозначает «нижний мир» других, остальных, с
которыми мы не хотим иметь ничего общего. Этот водораздел восходит к ощущению
греками и римлянами «внешнего мира», в пределах которого они
противопоставляли себя всем другим народам, презрительно называемым «варварами».
В позднем Средневековье и раннем Новом времени эта ценностная категоризация
повторилась в образе «цивилизованной Европы», противопоставленной
«варварским Азии и Африке», что иногда маскировалось менее жестким
противопоставлением Оксидента и Ориента. Но категория «ориентального»,
предназначенная для Других, имеющих письменную традицию, исключала большую
часть Африки.
Колониализм и последующее распространение власти
Европы на весь мир, казалось, подтверждали стереотип европейского
превосходства. Интересно, что в XVIII и XIX вв. понятие «Запада» было расширено вплоть
до включения британских колоний, где большинство населения состояло из белых
переселенцев (Северная Америка, Австралия и Новая Зеландия).
Таким образом, за
гранью оказались бывшие испанские и португальские колонии в Латинской Америке,
завоевавшие независимость в начале XIX века. Их креольское население
(то есть смесь европейцев, негров и индейцев) преодолело идеологический порог
«расовой чистоты», который столь ревниво охранялся в британских
колониях, где видимый цвет кожи определял положение человека в обществе.
Очевидно, что самый верхний ярус предназначался исключительно для белых
европейцев. Это вытолкнуло Российскую империю за границы Запада, хотя русский
империализм явно стремился к западной колониальной модели. Во-первых, не было
согласия относительно того, является ли Россия частью Европы (Оксидента) или
Азии (Ориента). Во-вторых, идеологи расизма в XIX в.
определяли русских как «нечистую смесь» славян и азиатских монголов.
Принадлежность к «чистым» славянам не особенно помогала, так как
из-за ложного этимологического сходства самоназвания этого этноса со словом
«slave» (раб), на Западе считали, что славяне – потомки
рабов и потому неполноценны.
В терминах европейской геополитики до XVIII в. более значимой была противоположность Севера и Юга. Например, война 1700-1721 гг., в которой, помимо прочих, участвовали Московия (Россия), Дания, Швеция, Речь Посполитая, Бранденбург-Пруссия и Саксония, стала известной как «Великая Северная война», а не «Восточная» или «Восточно-Западная». С этой точки зрения успешные в военном и экономическом отношении государства Скандинавии и Центральной Европы, наравне с Великобританией и Францией, принадлежали к «высшему Северу», противопоставленному «низшему Югу», отождествлявшемуся с Испанией, Португалией, южной частью Апеннинского полуострова и Османской империей. Россия, которая только входила в европейскую политику, не была включена в эту схему и по-прежнему трактовалась как неевропейский Ориент.
Российская империя «сдвинулась» в Европу
посредством радикального расширения на запад в результате разделения Речи
Посполитой в конце XVIII в. Затем, в 1813-1815 гг., русские армии, в союзе с
западноевропейскими врагами Наполеона, продвинулись на запад до самого Парижа и
покорили имперскую Францию.
После наполеоновских войн ось Восток-Запад сменила
в европейской геополитике ось Восток-Запад сменила в европейской геополитике
ось Север-Юг. После этого категория «Востока» совпала с категорией
«Ориента», отождествленного с Россией, а также с Османской империей и
пришедшими ей на смену балканскими государствами. Восточная половина
Австро-Венгрии также подпала под эту категорию. По аналогии после Первой
мировой войны национальные государства, возникшие в зоне от Балкан до
Балтийского моря между Германией и Россией, обычно воспринимались как часть
Востока. Другие системы категорий определяют их как отдельную общность
Центральной Европы или же как некую дефектную часть (Западной) Европы, что
отразилось в презрительном обозначении этого региона как «Новой
Европы». Когда большевистская Россия трансформировалась в СССР,
уничижительный ярлык «Востока» прилип к ней, а Центральная Европа и
Балканы стали аномалией или буферной зоной между Западом и Востоком.
Вторая мировая война переродилась в холодную, мир
разделился между Западом во главе с США и Востоком во главе с СССР.
Уже в
1950-е гг. французские государственные деятели и ученые не соглашались с
биполярным видением мира и предложили тримондиальную схему, в которой Запад был
«первым миром», советский блок и другие коммунистические государства
Европы и Азии – «вторым миром», а колонии и постколониальые
государства были объединены в «третий мир». Так как логика холодной
войны была глобальной, у стран третьего мира не было другого выбора, кроме как
присоединиться к коммунистическому или капиталистическому блоку. В 1960-е гг.
возникло Движение неприсоединения, которое некоторым образом утвердило отдельное
существование третьего мира. Однако понятия «первый и второй мир»
никогда широко не употреблялись. Вместо них для обозначения американского и
советского блоков употреблялись категории «Запад» и
«Восток». Следовательно, после 1945 г. традиционное евроцентричное
разделение между Востоком и Западом было спроецировано на весь мир. В последние
два десятилетия холодной войны понятие «третьего мира» также стерлось
и стало синонимом категории «развивающиеся и слаборазвитые страны».
После распада советского блока и окончания холодной
войны были предложены новые глобальные схемы классификации. Сначала, когда в
былых европейских сателлитах СССР началась системная трансформация, казавшаяся
продолжением волны демократизации, развернувшейся в Латинской Америке 1980-х
гг., существовала тенденция разделять государства мира на демократические и
недемократические. В 1993 г. американский политолог Сэмюэл П. Хантингтон
предположил, что мир состоит из десяти различных цивилизаций, формирующихся на
основе религии, этничности, истории, географии или близости. По-прежнему
находясь в рамках биполярного мира, он пришел к заключению, что «мы»
– Запад – все еще против «них» – остальных. Этот диагноз
материализовался в начале XXI в., когда Запад во главе с США, похоже, нашел вместо
исчезнувшего СССР нового врага в виде аморфного (и, следовательно, более
непредсказуемого и опасного) исламского мира.
В разговорах об экономическом развитии после окончания холодной войны доминирует риторика глобализации. Однако, за несколькими исключениями, этот процесс, похоже, приносит выгоду богатому Западу, а бедные страны ставит в еще худшее положение. Критики говорят, что термин «глобализация» – новый эвфемизм для «экономической колонизации», когда отношения между былыми колонизаторами и колонизируемыми сменяются подобными отношениями между глобализаторами и глобализируемыми. Это подсказало ООН новые категории развития – «Богатый Север» и «Бедный Юг», которые определяются не географически, а в зависимости от общего уровня процветания в государстве. Помимо этого старое противопоставление Запада и Востока по-прежнему появляется в западном интеллектуальном дискурсе как краткое политическое обозначение для обозначения «нас» (богатого Севера) и «остальных» (бедного Юга).
Восток и Запад – это проблема, вытекающая из
сложившегося в истории, политике и культуре традиционного разделения мировой
цивилизации на два самостоятельных, хотя и взаимодействующих мира, истоки и
черты каждого из которых определяются различным географическим положением,
различной истории и различными культурно-историческими типами (локальными
цивилизациями).
Западный и восточный миры никогда не были разделены пропастью,
но, напротив, тесно и плодотворно взаимодействовали, хотя нередко и воевали. Связи
Востока и Запада уходят в глубокую древность. В становящейся Европе издавна был
осознан глубокий интерес к Египту, Финикии, Карфагену, Персии, позже к Индии,
Китаю, Японии. Многие культурные импульсы для своего развития Европа получила
как раз оттуда, с Востока. Прежде всего это относится к иудео-христианскому
учению. «Явилось с Востока христианство и покорило Запад и свою священную
«Книгу» – Библию – дало этому Западу» (Ольденбург). Походы
Александра Македонского в Персию и Индию, нашествие на Европу гуннов, монголов,
Тамерлана, арабов в Испанию многократно соединяли Восток и Запад в военном,
культурном, торговом и биологическом (генетическом) отношении. Торговые пути и
сношения по своей эффективности нисколько не уступали военно-завоевательским
свершениям, а во многом и превосходили их. Великий шелковый путь, торговля
пряностями, опоясывающие землю морские путешествия – вот неполный перечень
связей Запада и Востока.
Арабы и евреи помогли Европе сохранить и развить
греческое научное наследие, которое в соединении с христианской идеологией дало
Европе ее духовную форму, способствовало Возрождению, Просвещению,
научно-техническому и политическому (становление и укрепление демократии)
прогрессу. Вместе с экспансионистской (и колонизаторской) политикой Запада
(начало которой положено еще крестовыми походами) на Восток устремились новые
культурные и научно-технические импульсы, но также и новые политические идеи.
Экономический и научно-технический эффект этого воздействия к концу XX в.
оказался столь заметным (Япония, Китай, страны Юго-Восточной Азии, Индия, ряд
стран исламского мира), что ныне уже нет оснований говорить о традиционной
отсталости Востока. Речь может идти уже только культурной самобытности, которая
по-прежнему заметно и ярко отличает лицо Востока. И, возможно, прав был Нильс
Бор, когда для оценки извечного историко-географического соотношения применил
свой методологический принцип дополнительности: Запад и Восток не отменяют и не
поглощают, но лишь дополняют друг друга.
Как динамика Восток-Запад определяет Европу
Ференц Лацо
Неожиданные преобразования в Восточной Европе сыграли центральную роль в преобразовании современной Европы. Теперь радикальные нелиберальные режимы в восточноевропейском регионе, такие как в Польше и Венгрии, также создают серьезные политические проблемы для европейского проекта. В этой статье обсуждается, как восточноевропейское стремление стать «полностью европейским» способствовало развитию системы национальных государств в регионе в 20 веке и привело к расширению Европейского союза в начале 21 века. Я постараюсь показать, как эти два процесса, в свою очередь, привели к менее сбалансированному ЕС и способствовали новому ощущению разделения между Востоком и Западом.
Я утверждаю, что подъем авторитарного национализма в некоторых наиболее рьяных «европеизаторах» периода после 1989 года, таких как Польша и Венгрия, указывает на настоятельную необходимость задуматься об асимметрии в отношениях между Востоком и Западом с их часто иронические, если не сказать прямо трагические последствия. Я утверждаю, что нет причин, по которым нынешнее восприятие углубляющегося раскола между Востоком и Западом должно разрушить Европейский Союз. Но для того, чтобы быть уверенным в этом, нам сначала нужно рассмотреть этот разрыв исторически обоснованным и нюансированным образом.
Ориентализм и западничество в Европе
Впервые концептуализированный в 18 веке и часто изображаемый как часть Европы, которая не является «полностью европейской», а скорее своего рода «полувостоком» в пределах географии Европы, категория Восточной Европы обладает лишь ограниченным потенциалом самоидентификации (Ларри Вольф). На самом деле люди в Восточной Европе неоднократно, а иногда и громко заявляли, что принадлежат к той же категории европейцев, что и их западные коллеги — более того, такие понятия, как «Европа» и «Запад», часто выражали более глубокие устремления и стремления.
в Восточной Европе, чем в «основных» странах Запада. Восточные европейцы заявляли о своей принадлежности, в то время как члены последней группы были склонны выражать чувство дистанцированности от них, а нередко и чувство превосходства по отношению к ним — признаки асимметричных и не особенно хорошо сбалансированных отношений.
Чтобы преодолеть такую асимметрию, различные люди и группы в Восточной Европе стремились преобразовать свои собственные общества по образу и подобию стран, расположенных дальше на запад, — часто при существенной, хотя иногда и плохо информированной, поддержке со стороны западных акторов. Однако такие попытки «вестернизации» неоднократно вызывали споры и временами приводили к мощному культурному и политическому отклику во имя местных и национальных традиций.
По мере того как различные группы в этих полупериферийных обществах выбирали — а иногда и колебались — между надеждами и негодованием по отношению к «западным моделям современности», кристаллизовалась модель поляризации.
Эта внутренняя поляризация между «западниками», которых в наше время часто называют либералами, и националистами, которых снова широко называют популистами, во многом была следствие неравных отношений Восточной Европы с Западной Европой и Западом в целом.
Эта внутренняя поляризация между «западниками», которых в наше время часто называют либералами, и националистами, которых снова широко называют популистами, во многом была следствие неравных отношений Восточной Европы с Западной Европой и Западом в целом. В конце концов, ключевое различие между либерализмом и национализмом в этом регионе заключается в том, как страны определяют свое отношение к более развитому и более либеральному Западу: как подражательное или как конфронтационное.
В этом контексте стоит отметить, что в западноевропейских обществах нет сопоставимой внутренней поляризации, возникающей в результате их отношения к восточноевропейским явлениям и их оценки. Таким образом, может быть важно изучить разнообразие ориентализма в Западной Европе, когда речь идет о Восточной Европе, но еще важнее понять оспаривание западничества в Восточной Европе. Последнее, в конце концов, имело поистине огромные политические последствия.
Первая попытка постимперской Восточной Европы – и ее последствия
Первая крупная попытка создать постимперскую Восточную Европу и утвердить ее как часть более широкого западного проекта была предпринята через «Версальскую систему» введен в конце Первой мировой войны. Ключевой целью в то время было создание системы демократических национальных государств в том, что тогда было гораздо более разнообразным макрорегионом Европы, чем Западная Европа (в относительно более однородных странах, таких как Польша или Румыния, по-прежнему проживало около 30% меньшинства). населения в межвоенные годы). Однако эта первая попытка реконструировать эту «полувосточную» сферу по западному образцу имела катастрофические последствия в среднесрочной перспективе.
За частичным исключением Чехословакии, новые демократии в регионе демонстрировали многочисленные слабости и недостатки. В конце концов они были свергнуты по всему региону. Что еще хуже, тоталитарно-имперское правление нацистской Германии и Советского Союза вскоре было навязано с крайним насилием и часто при заметном уровне местной поддержки и соучастия.
Представители меньшинств, которые должны были пользоваться институциональной защитой на национальном и международном уровнях, на самом деле часто подвергались дискриминации, преследованиям или, в конце концов, даже убийствам, причем в первую очередь среди них были восточноевропейские евреи — этот регион был главным центром еврейской жизни до беспрецедентного Натиск нацистов, около 95% всех жертв Холокоста произошли от него.
Другими словами, первая крупная попытка перестроить Восточную Европу по западному образцу демократического национального государства не только не оправдала возложенных на нее надежд, но и способствовала развязыванию катаклизмов, которые были практически немыслимы в пределах географии Европы. Это вскоре привело к тому, что новые понятия, такие как преступления против человечности и геноцид, вошли в юридический словарь и обиход во всем мире.
Большой разворот
Вихрь насилия в Восточной Европе в первой половине двадцатого века и массовая иммиграция в Западную Европу в послевоенный период в совокупности обеспечили большой перелом.
К концу века макрорегион континента, вошедший в современность как гораздо более разнообразный, стал делиться на все более мелкие и, как общая тенденция, все более однородные национальные государства. Тогда как ранее довольно однородные национальные государства Западной Европы стали значительно более разнообразными в этническом и религиозном отношении.
Политические и культурные последствия этого важного поворота стали ясно видны примерно в 2015 году, к непониманию многих комментаторов в Западной Европе — и не только там. Основываясь на своей реакции на разворачивающийся гуманитарный кризис, восточноевропейские политические лидеры и большие слои местного населения, по-видимому, «нормализовали» относительную этническую однородность своих стран, которая была создана в результате такого большого насилия в недавней истории.
В то время как широко распространенное непонимание перед лицом официального отказа солидарности было более чем понятно, новизна довольно однородных национальных государств на Востоке и то, как они были созданы для воспроизведения западных моделей, в то время редко отмечались.
Оглядываясь назад, можно сказать, что первая крупная попытка переделать Восточную Европу по образу и подобию Запада привела не только к разрушительным, но и совершенно ироничным результатам. С точки зрения разнообразия Восточная Европа сегодня выглядит гораздо больше, чем Западная Европа около ста лет назад, но это верно и в обратном направлении.
Вложенность ориентализма и «старого Запада» в новую Европу
Своеобразные переплетения и асимметричные отношения между «двумя половинами» континента, конечно же, не исчезли со второй великой вестернизирующей революцией народов Восточной Европы в 1989. Как раз в то время, когда многие западные интеллектуальные дебаты вращались вокруг либерально-телеологического тезиса Фрэнсиса Фукуямы о «конце истории», восточноевропейские общества приступили к сложной и действительно беспрецедентной трансформации партийного государства и плановой экономики. Несколько дезориентированные на крах советской власти и исчезновение целых жизненных миров практически в одночасье, члены этих обществ, как правило, желали утвердить свою «европейскость» и снова стать похожими на своих западноевропейских собратьев.
В то же время западноевропейцы стремились восстановить свое право измерять и оценивать «европейскость» восточноевропейцев. В случае с Европейским союзом (в то время союзом западноевропейских государств во всем, кроме названия) это было сделано прежде всего за счет введения в 1993 году Копенгагенских критериев, по которым они могли судить о том, правомерно ли страны «другой Европы» принадлежали к европейскому проекту или не соответствовали «европейским стандартам». исключение. Однако, будучи ожидаемым и стремящимся выполнить множество внешних условий в момент демократизации, он ответил на многие центральные вопросы национальной политической жизни до того, как могли состояться более содержательные дебаты.
Затянувшийся процесс и неравномерный успех расширения ЕС также укрепили старые и привнесли новые иерархии в Восточную Европу. Различия между «более» и «менее» европеизированными стали неотъемлемой частью того, что Милица Бакич-Хайден изобретательно назвала вложенным ориентализмом.
Ключевое понимание Бакич-Хайдена состоит в том, что ориентализационные практики могут принимать форму «исключительного самовключения в Запад» и могут быть закодированы в отношениях между непосредственными соседями в своего рода цепочке (как в символическом дистанцировании немцев от поляки, поляки из украинцев, украинцы из русских и т.д.).
Сегодня действительно бросается в глаза, как именно те восточноевропейские страны, которые были первыми и наиболее стремившимися к вестернизации после 1989 года, в конечном итоге избрали и переизбрали правительства, пропагандирующие авторитарные формы национализма и исключающие взгляды на Европу. Вместо того, чтобы усвоить политико-гражданское чувство нации и либерально-нормативный проект Запада, правительства во главе с ПиС и Фидес в Польше и Венгрии, соответственно, яростно пропагандируют этнокультурные, религиозные или даже откровенно расовые идеи. того, за что должна стоять Европа.
Эта националистическая традиция, возможно, черпает большую часть своей современной силы из социализации нескольких поколений в «реально существующих» национальных государствах послевоенных десятилетий и ее гомогенизирующих дискурсов — с Польшей и Венгрией, являющимися одними из наиболее этнически однородных обществ в пределах советского блока и с тех пор, а также наиболее настаивающих на своем особом характере по сравнению с остальными уже до 1989 года.
Их широко обсуждаемые нелиберальные политические проекты представляют сегодня экзистенциальный вызов ЕС, однако рост авторитарного национализма, на который они опираются, может быть менее парадоксальным следствием их европеизации, чем это часто предполагается. Тот факт, что восточноевропейцы, которые в последние десятилетия отстаивали свое право на принадлежность к Европе и неоднократно подвергались меркам на своем пути туда, теперь яростно настаивают на своей «привилегии исключать других», с таким же успехом можно рассматривать как следствие определенная логика европеизации – логика движения вверх по склону Восток-Запад, не в последнюю очередь за счет отрицания связей с местами дальше на восток (Аттила Мелег).
В этом контексте мы должны напомнить, что западные дискурсы во время холодной войны имели тенденцию символически включать восточноевропейские страны как «христианские» и «европейские» под покровом советской власти. Эти антикоммунистические дискурсы изображали их как места, лишенные своего «суверенитета», «свободы» и «демократии» против их воли, и поэтому их следует рассматривать как потенциальные части расширенного «исторического Запада».
сделать предполагаемые связи между европеизмом, христианством, свободой и демократией более явными в реконфигурированной Европе после 19-го века.89. Представители правительств некоторых из новых членов Союза сегодня действительно являются одними из самых громких в пропаганде таких исключительных связей — идей, которые, как правило, считаются анахроничными, не говоря уже о глубоко спорных, дальше на запад.
Острые дебаты вокруг Польши и Венгрии, двух национальных государств, смоделированных по образцу Запада и этнически гомогенизированных в результате массового насилия в 20-м веке, которые теперь реализуют нелиберальные проекты на расширенном Западе, явно усилили поляризацию между двумя самопониманиями. Запада – Запад как нормативный, либерально-прогрессивный проект, с одной стороны, и Запад как ностальгический, культуралистско-расовый, с другой.
Поскольку западноевропейские либеральные демократы в таких странах, как Франция или Италия, защищаются от могущественных внутренних противников, которые в целом поддерживают последнее самопонимание, они воспринимают строящиеся в Польше и Венгрии режимы как пропагандирующие политические ценности.
они твердо отвергают в своих странах. Эти восточноевропейские «эксперименты с анахронизмом» также способствовали возрождению тех выражений дистанцированности в Западной Европе, которые были вызваны страстной вестернизацией Восточной Европы после 19-го века.89 предназначалось для преодоления в первую очередь. Частое сведение сложного и разнообразного региона к двум политически наиболее проблематичным случаям момента уже свидетельствует об определенной преемственности традиций стигматизации.
В то время как отношение к ЕС на самом деле остается весьма благоприятным и в этих двух странах, нынешние «эксперименты с анахронизмом» в Польше и Венгрии показывают, что вторая попытка после 1989 г. прибывают туда, где, по их мнению, когда-то был Запад.
Менее сбалансированный Союз и новый разрыв между Востоком и Западом
Вступление восточноевропейских стран в ЕС повлияло не только на политическую культуру недавно расширившегося Запада. Хотя к 2013 году почти каждое второе государство-член ЕС можно будет назвать восточноевропейским, с демографической точки зрения в «новых» странах проживает лишь около одной пятой населения Союза.
Между западной и восточной «половинами» существуют значительные социально-экономические различия, и экономическая доля последней фактически остается значительно ниже одной пятой. Другими словами, довольно слаборазвитая в экономическом отношении часть континента, включающая в себя многочисленные в основном небольшие национальные государства, которые, как мы видели, были созданы по образцу Запада в прошлом веке, таким образом, стала играть непропорционально большую политическую роль на европейском уровне. после 2004 г., отвечая, среди прочего, почти за каждое второе голосование в Европейском совете и за члена Европейского комиссара (если этот тип чрезмерного представительства не повторяется в Совете министров). Относительная отсталость этих государств-членов также означает, что огромные структурные фонды начали течь в их направлении, так же как их граждане начали массово эмигрировать: таким образом, вхождение восточноевропейских государств резко изменило то, как европейский бюджет, так и большой и функция безграничной европейской зоны.
В то же время, новые государства-члены стали оказывать такое политическое влияние, при этом их граждане не получили почти пропорционального представительства в собственной элите ЕС.
Восточные европейцы получили непропорциональную власть в Союзе благодаря принципу национального государства, но продолжают оказывать весьма незначительное влияние благодаря транснациональной логике. Таким образом, расширенный ЕС, возможно, был значительно менее сбалансированным, чем Союз двенадцати, основанный в Маастрихте, или его предшественники эпохи холодной войны.
И это еще не все: в то время как западноевропейцы были склонны надеяться, что с присоединением одиннадцати восточноевропейских государств мало что изменится, последние возлагали надежды на эпохальную трансформацию, которая позволила бы им избежать своего полупериферийного статуса. Справедливо будет сказать, что с 2004 г. изменилось гораздо больше, чем ожидали первые, но меньше, чем хотелось бы вторым, и поэтому обе стороны кажутся довольно разочарованными сегодняшней эволюцией своих отношений.
Такие взаимно обманутые ожидания, институциональные дисбалансы внутри Союза и дискурсивная поляризация вокруг ключевых понятий, таких как «Европа» или «Запад», усиливают друг друга. В последние годы они обострили восприятие разделения между Востоком и Западом. По иронии судьбы такое углубляющееся ощущение раскола внутри Союза связано не в последнюю очередь с тем фактом, что восточноевропейцы теперь заявляют о защите «Европы» и «Запада» в ненормативной культурно-ностальгической манере. Чего мог бы достичь более сбалансированный Союз с точки зрения противодействия демократическому упадку в государствах-членах, остается открытым вопросом, а то, что несбалансированный союз последних лет не преуспел, является осторожной формулировкой.
Динамика Востока и Запада неоднократно преобразовывала Европу и делала это драматическим и часто ироничным образом. Это указывает на настоятельную необходимость сосредоточиться на последствиях западничества в Восточной Европе и пересмотреть отношения между Востоком и Западом.
Тем не менее, нет никаких причин, по которым широко обсуждаемый в настоящее время разрыв между Восточной и Западной Европой должен трагически разрушить их Союз.
В сотрудничестве с Кэтрин Райт и Михал Матлак
Разница между Западной и Восточной Европой
Ключ
Разница — Западная и Восточная Европа Европейский континент можно разделить на два региона: Западную и Восточную Европу. Между этими двумя регионами можно увидеть множество различий в отношении географического положения, культуры, экономики и т. д. Эти два региона состоят из большого количества стран, которые обогащают разнообразие двух регионов. Ключевое отличие между Западной и Восточной Европой заключается в том, что Восточная Европа состоит из стран, которые когда-то принадлежали к советскому блоку, в отличие от западноевропейских стран. Также в экономическом отношении западноевропейские страны гораздо более развиты , чем восточноевропейские страны.
В этой статье давайте подробнее рассмотрим различия.
Что такое Западная Европа?
Западная Европа относится к западной части Европы. Некоторые из стран, подпадающих под эту категорию, включают Великобританию, Норвегию, Португалию, Испанию, Францию, Швейцарию, Ватикан, Нидерланды, Швецию, Мальту, Италию, Исландию, Германию, Грецию, Финляндию и т. д. Регион Западной Европы очень значительно продвинулась в своей экономике. Наряду с изобретениями промышленной революции страны смогли добиться высоких темпов экономического развития.
В этом регионе можно увидеть католиков и христиан-протестантов. Люди говорят на романских языках, а также на языках с германскими корнями. Влияние модернизации и индивидуализации можно ясно увидеть в образе жизни людей.
Что такое Восточная Европа?
Восточная Европа относится к восточной части Европы. К странам Восточной Европы относятся Албания, Босния, Кипр, Чехия, Грузия, Венгрия, Латвия, Польша, Россия, Румыния, Турция, Украина, Сербия, Словакия, Молдова, Литва и т.
д. В период холодной войны , этот регион назывался Восточный блок или еще Советский блок . Трудно указать географическое разделение между западной и восточной областями Европы, хотя считается, что Кавказские горы, река Урал и горы являются границей Восточной Европы.
При изучении культуры и общества стран Восточной Европы можно увидеть явную разницу в семейных структурах. В странах Восточной Европы консервативные идеи более заметны по сравнению с западным регионом. Люди говорят на языках со славянскими корнями. Кроме того, люди исповедуют многие религии, такие как православное христианство а также ислам. Экономика сравнительно ниже и менее стабильна, чем в Западной Европе.
В чем разница между Западной и Восточной Европой?
Определения Западной и Восточной Европы:
Западная Европа: Западная Европа относится к западной части Европы.
Восточная Европа: Восточная Европа относится к восточной части Европы.
Характеристики Западной и Восточной Европы:
Страны:Западная Европа: Великобритания, Норвегия, Португалия, Испания, Франция, Швейцария, Ватикан, Нидерланды, Швеция, Мальта, Италия, Исландия, Германия, Греция, Финляндия — некоторые примеры стран, принадлежащих к Западной Европе.
Восточная Европа: Албания, Босния, Кипр, Чехия, Грузия, Венгрия, Латвия, Польша, Россия, Румыния, Турция, Украина, Сербия, Словакия, Молдова, Литва некоторые страны Восточной Европы.
Экономика:
Западная Европа: Западная Европа экономически более развита и процветает.
Восточная Европа: Восточная Европа сравнительно менее развита в экономическом отношении.
Религия:
Западная Европа: Можно увидеть больше католиков и протестантов.
Восточная Европа: Большинство людей исповедуют православие или ислам.