что Горький видел и что скрыл • Arzamas
У вас отключено выполнение сценариев Javascript. Измените, пожалуйста, настройки браузера.
КурсРусская литература XX века. Сезон 1ЛекцииМатериалыПротиворечивые свидетельства о том, что происходило в Соловецком концентрационном лагере в июне 1929 года
Подготовил Илья Венявкин
Иллюстрация из газеты «Новые Соловки», № 18, 1 мая 1930 годаЕженедельная газета «Новые Соловки» выходила с 1925 по 1930 год в типографии при Соловецком лагере, часть тиража отправлялась на материк.© volkomorov.com
Что Горький увидел
Ухоженный остров
«Хороший, ласковый день. Северное солнце благосклонно освещает казармы, дорожки перед ними, посыпанные песком, ряд темно-зеленых елей, клумбы цветов, обложенные дерном».
Из очерка М. Горького «Соловки» (1929)
Что Горький не увидел
Потемкинские деревни
«К встрече готовились тщательно и заблаговременно. Красили, мыли, перепахали кое-где землю и воткнули таблички с указанием якобы засеянных культур! В рабочем городке сделали „аллею“ из спиленных в лесу елей».
Из воспоминаний Н. В. Дормидонтовой
Что Горький увидел
Молодых заключенных, увлеченных трудом и мечтающих получить рабочую специальность
«Больше всего ребят занимал вопрос: переведут ли их в Болшево и получат ли они там „трудовую квалификацию“?»
Из очерка М. Горького «Соловки» (1929)
Что Горький не увидел
Рабский труд
«В версте от того места, где Горький с упоением разыгрывал роль знатного туриста и пускал слезу, умиляясь людям, посвятившим себя гуманной миссии перевоспитания трудом заблудших жертв пережитков капитализма, — в версте оттуда, по прямой, озверевшие надсмотрщики били наотмашь палками впряженных по восьми и десяти в груженные долготьем санки истерзанных, изможденных штрафников — польских военных. На них по чернотропу вывозили дрова. Содержали поляков особенно бесчеловечно».
Что Горький увидел
Хорошие, уютные казармы
«Старостиха показывает нам комнаты женщин, в комнатах по четыре и по шести кроватей, каждая прибрана „своим“, — свои одеяла, подушки, на стенах — фотографии, открытки, на подоконниках — цветы, впечатления „казенщины“ — нет, на тюрьму все это ничем не похоже, но кажется, что в этих комнатах живут пассажирки с потонувшего корабля».
Из очерка М. Горького «Соловки» (1929)
Что Горький не увидел
Бесчеловечные условия содержания заключенных
«В тесных помещениях, битком набитых людьми, стоял такой спертый воздух, что само пребывание в нем продолжительное время казалось смертельным. Большая часть людей, несмотря на мороз, была совершенно раздета, голые в полном смысле этого слова. На остальных — жалкие лохмотья. Истощенные люди, лишенные подкожного жирового слоя, скелеты, обтянутые кожей, голыми выбегали, шатаясь, из часовни к проруби, чтобы зачерпнуть воды в банку из-под консервов. Были случаи, когда, наклонившись, они умирали».
© Wikimedia Foundation
Что Горький увидел
Прекрасный вид с горы Секирной
«Особенно хорошо видишь весь остров с горы Секирной, — огромный пласт густой зелени, и в нее вставлены синеватые зеркала маленьких озер; таких зеркал несколько сот, в их спокойно застывшей, прозрачной воде отражены деревья вершинами вниз, а вокруг распростерлось и дышит серое море».
Из очерка М. Горького «Соловки» (1929)
Что Горький не увидел
Карцер в церкви на горе Секирной
«Когда он приехал на Секирную гору в карцер, где творился самый ужас, где на „жердочках“ сидели люди, то на время „жердочки“ там убрали, на их место был поставлен стол, а на столе разложены газеты. И было предложено заключенным делать вид, что читают газеты, — вот как в карцере перевоспитываются! Заключенные же нарочно стали держать газеты наоборот, вверх ногами. Горький это увидел. Одному из них он повернул газету правильно и ушел. То есть он дал понять, что разобрался, в чем дело».
Из воспоминаний Д. С. Лихачева
Что Горький увидел
Концерт
«Концерт был весьма интересен и разнообразен.
Небольшой, но хорошо сыгравшийся „симфонический ансамбль“ исполнил увертюру из „Севильского цирюльника“, скрипач играл „Мазурку“ Венявского, „Весенние воды“ Рахманинова; неплохо был спет „Пролог“ из „Паяцев“, пели русские песни, танцевали „ковбойский“ и „эксцентрический“ танцы, некто отлично декламировал „Гармонь“ Жарова под аккомпанемент гармоники и рояля. Совершенно изумительно работала труппа акробатов, — пятеро мужчин и женщина, — делая такие „трюки“, каких не увидишь и в хорошем цирке».
Из очерка М. Горького «Соловки» (1929)
Что Горький не увидел
Рaсстрелы
«В молчании мы сидели в своей камере в третьей роте. Раскрыли форточку. Вдруг завыла собака Блек на спортстанции, которая была как раз против окна третьей роты. Это выводили первую партию на расстрел через Пожарные ворота. Блек выл, провожая каждую партию. Говорят, в конвое были случаи истерик. Расстреливали два франтоватых (франтоватых по-лагерному) с материка и наш начальник культурно-воспитательной части Дм.
Вл. Успенский. <…> С одной из партий получилась „заминка“ в Святых (Пожарных) воротах. Высокий и сильный одноногий профессор баллистики Покровский (как говорят, читавший лекции в Оксфорде) стал бить деревянной ногой конвоиров. Его повалили и пристрелили прямо в Пожарных воротах. Остальные шли безмолвно, как завороженные. Расстреливали против женбарака. Там слышали, понимали — начались истерики. Могилы были вырыты за день до расстрела. Расстреливали пьяные палачи. Одна пуля — один человек. Многих закопали живыми, слабо присыпав землей. Утром земля над ямой еще шевелилась…»
Что Горький увидел, но не захотел рассказать
«Был он и в трудколонии. <…> После того как Горький зашел, через десять или пятнадцать минут из барака вышел начальник трудколонии, бывший командарм Иннокентий Серафимович Кожевников со своим помощником Шипчинским… Затем вышла часть колонистов. Горький по его требованию остался один на один с мальчиком лет четырнадцати, вызвавшимся рассказать Горькому „всю правду“ — про все пытки, которым подвергались заключенные на физических работах.
С мальчиком Горький оставался не менее сорока минут… Наконец Горький вышел из барака, стал ждать коляску и плакал на виду у всех, ничуть не скрываясь. Это я видел сам. Толпа заключенных ликовала: „Горький про все узнал. Мальчик ему все рассказал!“ <…>
Из воспоминаний Д. С. Лихачева
Что произошло после отъезда Горького
«Вскоре после отъезда Горького начались беспорядочные аресты среди заключенных. Оба карцера — на Секирке и в кремле — были забиты людьми».
Из воспоминаний Д. С. Лихачева
© solovki-monastyr.ru
P. S. Поездка Максима Горького на Соловки в июне 1929 года и появившийся в результате очерк «Соловки» стали необычайно важным событием в начинавшейся тогда сталинской культурной революции: известнейший писатель с репутацией поборника социальной справедливости лично удостоверился в необычайных успехах советского проекта по созданию нового человека и возвестил о них миру.
Осматривая Соловки и умиляясь достижениям чекистов в сфере переделки людей, Горький не знал, что в этот момент на острове отбывал заключение другой выдающийся интеллектуал — Дмитрий Сергеевич Лихачев, благодаря воспоминаниям которого мы и знаем сегодня многое из того, что Горький оставил «за кадром».
Теги
СССР
Мифы
Новый проект! О том, откуда взялись и куда исчезли знакомые всем и забытые вещи и как они стали такими, какими мы их знаем.
Каждый понедельник — история одного предмета. В пятом выпуске археолог Александр Бутягин рассказывает о вилке
Хотите быть в курсе всего?
Подпишитесь на нашу рассылку, вам понравится. Мы обещаем писать редко и по делу
Курсы
Все курсыСпецпроекты
Лекции
15 минут
1/6
Ахматова. «Я пришла сюда, бездельница…»
Как Анна Ахматова произвела фурор в русской литературе и чем ее изысканные стихи напоминают простую частушку
Читает Роман Тименчик
Как Анна Ахматова произвела фурор в русской литературе и чем ее изысканные стихи напоминают простую частушку
10 минут
2/6
Есенин. «Край любимый! Сердцу снятся…»
Как Есенин переложил крестьянское сознание на язык Серебряного века и стал новым Иваном-царевичем
Читает Олег Лекманов
Как Есенин переложил крестьянское сознание на язык Серебряного века и стал новым Иваном-царевичем
14 минут
3/6
Горький. «Карамора» (18+)
Как Горький увидел внутри человека одну труху, воспел провокаторов, а затем сам к ним присоединился
Читает Дмитрий Быков*
Как Горький увидел внутри человека одну труху, воспел провокаторов, а затем сам к ним присоединился
12 минут
4/6
Ходасевич.
«Перед зеркалом»Как сначала ужаснуться собственному отражению в зеркале, а затем написать про это лирический шедевр
Читает Александр Жолковский
Как сначала ужаснуться собственному отражению в зеркале, а затем написать про это лирический шедевр
15 минут
5/6
Вишневский. «Оптимистическая трагедия»
Как писатель с пистолетом сочинил трагедию и почему она осталась единственной в советской литературе
Читает Илья Венявкин
Как писатель с пистолетом сочинил трагедию и почему она осталась единственной в советской литературе
14 минут
6/6
Солженицын. «Матренин двор»
Как сделать из прозы поэзию, воскресить Матрену, а вместе с ней и русский язык
Читает Андрей Немзер
Как сделать из прозы поэзию, воскресить Матрену, а вместе с ней и русский язык
Материалы
«Волк, коза и капуста» с писателями
Знакомая с детства игра, но интерактивная и с Маяковским
Соловки: что Горький видел и что скрыл
Правда и ложь о концентрационном лагере
Тест: поймете ли вы Солженицына?
Определите значения слов из «Словаря языкового расширения»
Знаете ли вы русскую культуру в лицо?
Кто все эти люди?
Ахматова и Гумилев: от брака до развода
Хроника отношений поэтов
Шесть заповедей соцреалиста
Как написать книгу или снять фильм, не отклоняясь от линии партии
Семь мифов о Горьком
Друг Ленина, жертва Сталина, защитник крестьян, отец соцреализма и другая неправда
Говори, как Горький
Чумичка, шабёр, пудовка в маковку и другие новые слова в вашем словаре
Звуки Горького
Речь писателя: комментарий лингвиста
Как притвориться
деревенским поэтом
Инструкция от Сергея Есенина
Кратчайшая энциклопедия псевдонимов
От Горького до Горпожакса
Сергей Есенин.
Лучшее
10 стихотворений для знакомства с последним поэтом деревни
Феномен таланта
Эссе Анатолия Наймана о поэтах и поэзии
Эмиграция как парад уродов
Почему в поздних стихах Ходасевича все увечные
Девять мифов о Есенине
Наивный паренек из деревни, пьяный поэт, жертва убийства и другая неправда
Предвоенный СССР глазами писателя
Костры на Яузе, великие стройки и Молотов–Риббентроп: дневник Всеволода Вишневского
Поэтические селфи
Русские поэты в зеркале самолюбования
Где выпить с Ахматовой и Дзержинским
Главные рестораны и кабаки Серебряного века
Революция шестидесятников
О смысле фильма «Оптимистическая трагедия»
Ахматова: притворись ее знатоком
Главный специалист по Ахматовой выбрал 10 коротких текстов
Кого обидел Ходасевич
«Истеричка», «поэт подонков», «крошечная кочерыжка смысла» и другая критика
Путеводитель по деревенской прозе
От Абрамова до Шукшина: восемь лучших произведений
Самые громкие дебюты XX века
От Михаила Кузмина до Венедикта Ерофеева
Как создать агитационный шедевр
Таиров — о том, как правильно понимать «Оптимистическую трагедию»
Солженицын против Ленина
Уникальная магнитофонная запись 1975 года
Гандлевский читает и комментирует Ходасевича
Видео Arzamas
О проектеЛицензияПолитика конфиденциальностиОбратная связь
Радио ArzamasГусьгусьСтикеры ArzamasОдноклассникиVKYouTubeПодкастыTwitterTelegramRSSИстория, литература, искусство в лекциях, шпаргалках, играх и ответах экспертов: новые знания каждый день
© Arzamas 2023.
Все права защищены
Приезд Максима Горького на Соловки и массовые расстрелы 1929 г.
Весной 1929 г. к нам на Соловки приехал Горький. Пробыл он у нас дня три (точнее, я не помню — все это легко установить по его собранию сочинений).
Дмитрий Лихачев
От соловецких беглецов (бежали из отделений Соллагеря на материке и пешком в Финляндию, и на кораблях, возивших лес) на Западе распространились слухи о чрезвычайной жестокости на наших лесозаготовках.
Миссия Горького заключалась, по-видимому, в том, чтобы переломить общественное мнение Запада. Дело в том, что Конгресс США и парламент Великобритании приняли решения не покупать лес у Советского Союза: там через бежавших (Мальсагов и др.) стали известны все ужасы лагерных лесозаготовок. Экспорт леса в массовых масштабах был организован Френкелем, заявившим: «Мы должны взять от заключенных все в первые три месяца!». Можно представить, что творилось на лесозаготовках!
Горький должен был успокоить общественное мнение.
И успокоил… Покупки леса возобновились… Кто потом говорил, что своим враньем он хотел вымолить облегчение участи заключенных, а кто — вымолить приезд к себе Будберг-Закревской, побоявшейся вернуться вместе с ним в Россию. Не знаю — какая из версий правильна. Может быть, обе. Ждали Горького с нетерпением.
Наконец, с радиостанции поползли слухи: Горький едет на Соловки. Тут уж стали готовиться не только начальники, но и те заключенные, у которых были какие-то связи с Горьким, да и просто те, кто надеялся разжалобить Горького и получить освобождение.
В один «прекрасный» день подошел к пристани «Бухты Благополучия» пароход «Глеб Бокий» с Горьким на борту. Из окон Кримкаба виден был пригорок, на котором долго стоял Горький с какой-то очень странной особой, которая была в кожаной куртке, кожаных галифе, заправленных в высокие сапоги, и в кожаной кепке. Это оказалась сноха Горького (жена его сына Максима). Одета она была, очевидно (по ее мнению), как заправская «чекистка». Наряд был обдуман! На Горьком была кепка, задранная назад по пролетарской моде того времени (в подражание Ленину).
За Горьким приехала монастырская коляска с Бог знает откуда добытой лошадью. Это меня поразило. Место, где он ждал коляску, я смог бы и сейчас указать точно…
Мы все обрадовались — все заключенные. «Горький-то все увидит, все узнает. Он опытный, его не обманешь. И про лесозаготовки, и про пытки на пеньках, и про Секирку, и про голод, болезни, трехъярусные нары, про голых, и про „несудимых сроках“… Про все-все!» Мы стали ждать. Уже за день или два до приезда Горького по обе стороны прохода в Трудколонии воткнули срубленные в лесу елки (для декорации). Из Кремля каждую ночь в соловецкие леса уходили этапы, чтобы разгрузить Кремль и нары. Персоналу в лазарете выдали чистые халаты.
Ездил Горький по острову со своей «кожаной спутницей» немного. В первый, кажется, день пришел в лазарет. По обе стороны входа и лестницы, ведшей на второй этаж, был выстроен «персонал» в чистых халатах. Горький не поднялся наверх. Сказал «не люблю парадов» и повернулся к выходу. Был он и в Трудколонии.
Зашел в последний барак направо перед зданием школы. Теперь (80-е гг.) это крыльцо снесено, и дверь забита. Я стоял в толпе перед бараком, поскольку у меня был пропуск и к Трудколонии я имел прямое отношение. После того, как Горький зашел, — через десять или пятнадцать минут из барака вышел начальник Трудколонии, бывший командарм Иннокентий Серафимович Кожевников со своим помощником Шипчинским. Затем вышла часть колонистов.
Горький по его требованию остался один на один с мальчиком лет четырнадцати, вызвавшимся рассказать Горькому «всю правду» — про все пытки, которым подвергались заключенные на физических работах. С мальчиком Горький оставался не менее сорока минут (у меня уже были тогда карманные серебряные часы, подаренные мне отцом перед самой первой мировой войной и тайно переданные мне на острове при первом свидании). Наконец Горький вышел из барака, стал ждать коляску и плакал на виду у всех, ничуть не скрываясь. Это я видел сам. Толпа заключенных ликовала: «Горький про все узнал.
Мальчик ему все рассказал!»
Затем Горький был на Секирке. Там карцер преобразовали: жердочки вынесли, посередине поставили стол и положили газеты. Оставшихся в карцере заключенных (тех, кто имел более или менее здоровый вид) посадили читать. Горький поднялся в карцер и, подойдя к одному из «читавших», перевернул газету (тот демонстративно держал ее «вверх ногами»). После этого Горький быстро вышел. Ездил он еще в Биосад — очевидно, пообедать или попить чаю. Биосад был как бы вне сферы лагеря (как и Лисий питомник). Там очень немногие «специалисты» жили сравнительно удобно.
Больше Горький на Соловках, по моей памяти, нигде не был. Горький со снохой взошел на «Глеба Бокого», и там его уже развлекал специально подпоенный монашек из тех, про которых было известно, что выпить они «могут»…
А мальчика не стало сразу. Возможно — даже до того, как Горький отъехал. О мальчике было много разговоров. Ох, как много. «А был ли мальчик?» Ведь если он был, то почему Горький не догадался взять его с собой? Ведь отдали бы его… Но мальчик был.
Я знал всех «колонистов».
Но другие последствия приезда Горького на Соловки были еще ужаснее. И Горький должен был их предвидеть.
Комиссар государственной безопасности Глеб Бокий и Максим Горький
Горький должен был догадаться, что будет сделана попытка свалить все «непорядки» в лагере на самих заключенных. Это классический способ уйти от ответственности. Сразу после отъезда Горького начались аресты, и стало вестись следствие. Любопытна такая деталь. Когда Горький со снохой и сопровождающими его «гепеушниками» приехали на Попов остров в Кеми, где они должны были сесть на пароход «Глеб Бокий», там на ветру и холоде работала на погрузке-разгрузке партия заключенных в одном белье (никакой казенной одежды кроме нижнего белья в лагерях того времени не выдавалось).
Скрыть эту раздетую до белья партию было невозможно. Попов остров, где была пристань, и то без крыши от непогоды, был совершенно гол и продуваем. Я это хорошо знаю, так как мы сами грузились на «Глеба Бокого» часа два-три (после груза обычного наступала очередь полузамерзших и живых).
Командовал при Горьком группой (партией) заключенных уголовник, хитрый и находчивый, и он «догадался» — как скрыть на голом острове голых заключенных. Он скомандовал: «Стройся», «Сомкни ряды», «Плотнее, плотнее» (здесь шли рулады матерной брани), «Еще плотнее! такие-сякие!!!», «Садись на корточки», «Садись, говорю, друг на друга, такие-сякие!!!» Образовалась плотная масса человеческих тел, дрожавших от холода. Затем он велел матросам принести брезент и паруса (на «Боком» были еще мачты). Всех накрыли.
Горький простоял до конца погрузки на палубе, балагуря и фамильярничая с лагерным начальством. Прошло порядочно времени. Только когда «Бокий» отплыл на достаточное расстояние, брезенты сняли. Что под этими брезентами было — вообразите сами. Вскоре после отъезда Горького начались беспорядочные аресты среди заключенных. Оба карцера — на Секирке и в Кремле — были забиты людьми.
Слышал я и следующий рассказ. Еще до приезда Горького в Соловецкий лагерь на отделении в Кеми появлялась комиссия из Европы Томсона, договорившаяся в Москве, что они будут ходить свободно по лагерю, куда им будет угодно, и свободно разговаривать с заключенными.
Члены комиссии жили в Кеми в квартире кого-то из начальников лагеря, который якобы уехал в отпуск. Они собрали большой материал на материке, фотографировали, записывали. Однако одному опытному карманнику было дано задание — украсть весь материал. Он мобилизовал сподручных, они устроили давку вокруг комиссии, срезали фотоаппарат и украли документы, записные книжки из карманов (ясно — с помощью подручных). За это лагерное начальство расплатилось с ним несколькими килограммами муки и другой натурой («цена чести в нашей державе»). Комиссия уехала ни с чем. Но была ли она на самом острове, — не знаю.
В том же 1929 г. поздним летом над Соловками разразилось и другое несчастье. Впрочем, могло ли произойти что-то «новое» в том фантастическом кошмаре, в который были погружены Соловки?
Однажды утром в Кабинет явился подросток колонист и вручил А. М. Колосову большой сверток: свернутую в трубку ватманскую бумагу. Развернув его, Колосов побледнел и долго сидел в задумчивости. Наконец, он попросил сходить в низ Управления, где размещалась с монастырских времен типография, и пригласить к себе заведующего типографией Молчанова.
Молчанов пришел. Помню, что первое время оба, Молчанов и Колосов, тихо говорили между собой, читая и разглядывая большой лист ватманской бумаги. Затем к совещанию пригласили всех сотрудников. Лист ватманской бумаги оказался манифестом о вступлении на всероссийский престол Иннокентия I Серафимовича Кожевникова. Обещалась амнистия всем заключенным, предлагалось захватить соловецкие суда, захватить Кемь и двигаться на Петроград.
Что делать? Если это «шутка», то она угрожала жизнью всем, кто прочел этот «манифест», — включая мальчишку. Решили, впрочем, сбегать к Кожевникову и узнать — в чем дело. Пошедший вернулся с опрокинутым лицом. Кожевников поверку в Трудколонии не принимал. Его нет, нет Шипчинского, окно в их комнате открыто. Тогда с выражением страдания на лице (он действительно страдал морально) Колосов поднялся и вместе с Молчановым они пошли в ИСЧ (Информационно-следственную часть), одна из комнат которой помещалась на втором этаже здания УСЛОНа. А весь лагерь уже кипел.
Слухи не ползли — летели.
Говорили — к берегам острова подошла миноноска и взяла Кожевникова на борт. Начались поиски. Никто не сомневался, что это хорошо организованный побег. Кожевников якобы решил перед бегством даже посмеяться над начальством, «издав» манифест. Весь лагерь ликовал. Но вот дошел слух: Кожевников и Шипчинский пытались убить часового у порохового склада, стоявшего в поле справа от Филимоновской дороги. Значит они не бежали, скрываются на острове.
Каждый день поступали различные сведения: видели! не видели! Следы их пребывания обнаружены там-то. Напряжение в лагере было страшное. Примерно через две недели обоих захватили. Они сопротивлялись у какой-то елки, под которой жили. Был у них топор. Отбивались топором. Приказ был — захватить живыми.
Помню отлично чей-то крик: «Ведут, ведут!» Мы бросились к окнам Кримкаба. Я ясно вижу. Первым волокут в бессознательном состоянии грузного Кожевникова. Волокут под руки. Ступни ног выворочены, тащатся по мосткам, ведущим прямо на второй этаж УСЛОНа.
Голова висит. Лысина в крови. За ним ведут с выкрученными назад руками Дмитрия Шипчинского. Он идет гордо, но странно дергаясь. Как шел допрос — не знаю.
Оказалось: Кожевников сошел с ума, Шипчинский же решил его не покидать. Жили они в лесу (уже была осень). Хлеб им давал «ковбой» Владимир Николаевич Дегтярев, живший в Дендрологическом питомнике. Этот мужественный человек был невысок, ловок. У него были ковбойские перчатки и ковбойская шляпа. Когда-то он учился в гимназии Мая в Петербурге (в «моей» гимназии). Решил бежать в Америку еще до первой мировой войны. После революции вернулся. Поплатился десятью годами.
Он был великолепный чудак. Отказывался ходить в Кремль пешком. Ему дали козла. Всю дорогу до Кремля (когда ему нужно было туда явиться) он вел козла, но перед Никольскими воротами садился на него верхом и, въезжая, выхватывал из-за раструбов своих перчаток пропуск для предъявления часовому. Почему разрешалась ему вся эта игра — не знаю. Вероятно, «начальству» нравились не только пьяницы, но и чудаки.
Он был совершенно честен. Когда обнаружилось, что он помогал беглецам, я предположил, что его неминуемо расстреляют. Но нет…
Уже после моего освобождения, идя с работы как-то пешком по Большому проспекту Петроградской стороны, по которому в те времена ходил трамвай, я изумился: на полном ходу из трамвая выскочил Дегтярев, подбежал ко мне (с площадки заметил) и сказал, что работает лесничим в каком-то заповеднике в Средней Азии. С приветственным возгласом «Привет вам с (какого-то) Алатау!» он бросился за следующим трамваем и исчез. Значит жив! И я был рад, как только мог.
О Кожевникове рассказывали, будто он остался жив. Его якобы видели в Москве, не то входящим, не то выходящим из Кремля. Сказались, как говорили, прежние революционные заслуги, заслуги в Гражданской войне, связи, однако Шипчинского расстреляли и многих с ним. Испуганное начальство решило прибегнуть к острастке. Начались новые аресты. Пеклось какое-то дело о попытке восстания, но потом и дела не стали стряпать.
Расстрелянных списывали как умерших от тифа. Возможно, что расстрелы по обоим делам и суммировались в общей цифре 300–400 человек. Во всяком случае, раз был А. Н. Колосов — значит это было ранее его отъезда — поздней осенью 1929 г. Тяжесть человеческих утрат меня давила. Особенно жалко мне было тщедушного Шипчинского — всегда веселого и несгибаемого.
Начальник КВЧ (Культурно-воспитательной части), в которой работал Шипчинский (Трудколония подчинялась КВЧ), перед советским праздником спросил Шипчинского: «Придумай мне лозунг, из которого ясно было бы, что у нас на Соловках делается все для социально близких — рабочих и крестьян». Шипчинский выпалил: «Соловки — рабочим и крестьянам». Начальник (все тот же Д. В. Успенский) ответил: «Во здорово!» — и приказал писать плакат. Я передаю, конечно, только смысл разговора, о котором рассказывал Шипчинский. Возможно, стрелял в затылок Шипчинского именно Успенский.
А у Шипчинского перед расстрелом возник какой-то роман с молоденькой хромой балериной (ногу ей перебили на следствии).
Им удавалось как-то видеться. После трагической гибели Шипчинского мне особенно было жалко их обоих.
Осенью 1931 г. один мальчик, работавший в канцелярии ИСЧ (Информационно-следственной части Управления), спросил меня — хочу ли я посмотреть свое «дело». А меня к этому времени упорно не вывозили на материк в Белбалтлаг. Он провел меня поздно вечером в комнату второго этажа Управления, поразившую меня отсутствием окон и сплошь заставленную стеллажами с делами заключенных. Он показал мне стандартную (типа школьной) тетрадочку, содержавшую анкетные данные (статья УК, срок и т. п.), но на которой сверху была надпись: «Имел связь с повстанцами на Соловках». Дела эти, видимо, сохранились в Петрозаводске. Любопытно было бы взглянуть на эту короткую отметку, чуть не лишившую меня жизни и сделавшую меня «невыездным» на Соловках в течение почти всего 1931 г., когда все мои друзья уже перебрались в Медвежью Гору на строительство Беломоробалтийского канала.
В конце 1929 г. на острове вспыхнула вторая эпидемия тифа.
Тиф этот был странный. Его фактически не лечили. Камеры, где появлялись больные, запирались до тех пор, пока в них все не умирали. Кипяток и обед подавали через приоткрываемую щель. Театр закрыли: там вповалку лежали больные из общих рот. Когда больной уже начинал терять сознание, к нему подходил санитар, теребил и спрашивал: «Фамилия, фамилия!» Фамилию записывал химическим карандашом на левой руке у кисти, предварительно плюнув на нее. Путаница в делах заключенных появилась страшная. Умиравшие в бреду уползали со своих мест. Шпана с большими сроками менялась фамилиями с умиравшими, у которых сроки были маленькие.
А предположение о том, что «азиатский тиф» был именно чумой, появилось по простой причине: на теле заболевших «азиатским тифом» выступали черные пятна или черные бляшки (я уже забыл, так как сам их не видел: к заболевшим не пускали).
В седьмой роте, где я жил с лета 1929 г., заперта была первая камера слева (окна ее глядели в сторону моря, и там раньше жил Володя Свешников-Кемецкий).
В этой камере оказался недавно привезенный молодой писатель-москвич, с которым я успел подружиться. Он выпустил роман, который я уже давно ищу, — не то «Север и Юг», не то «Юг и Север». Он говорил мне, что для России гораздо важнее проблема Юга и Севера, чем Запада и Востока. Он был совершенно здоров, когда кто-то в его камере заболел. Его заперли со всеми, и я переговаривался с ним через дверь. Когда он почувствовал, что умирает, он попросил передать его жене серебряную ложку. Он подсунул ее под дверь. Ложечка была меньше чайной и согнута. Я ее помню лучше, чем его лицо и лицо его жены, вопреки всем правилам лагеря все же приехавшей на Соловки летом 1930 г. «на могилу мужа». Могила была одной из ям, и нельзя было даже установить, в какой из них лежит ее муж. Фамилию молодого писателя и название его первой книги я полностью забыл.
Письма родителей Дмитрию Лихачеву в Соловецкий лагерь
Поздно осенью 1929 г. ко мне еще раз приехали на свидание (разрешалось два свидания в год) родители.
Мы жили в комнате какого-то вольнонаемного охранника (были охранники и из заключенных), с которым родители познакомились на «Глебе Боком» и договорились с ним о его комнате за какую-то плату. Комната его была в гостинице (бывшая «Петроградская»), что на горушке сзади УСЛОНа. Там помещалась и фотография для вольнонаемных, где меня дважды в разное время снимали с родителями, по разрешению Мельникова, и лечпункт с главным лекпомом Григорием Григорьевичем Тайбалиным.
Тайбалин, кстати, писал стихи (поэму о его пребывании на Соловках) и взял к себе работать не говорившего по-русски старика — «лучшего певца Старой Бухары». Из окон нашей комнаты, обращенной в сторону Сельхоза, мы видели, как изнеженные восточные люди в шелковых халатах и шелковых сапогах на высоких каблуках что-то делали. Вскоре все эти «басмачи», как их именовало начальство, вымерли, не выдержав ни холода, ни работы… Но память о них осталась: зимой 1929—1930 гг., как я уже писал, на острове начался страшный азиатский тиф.
Я жил у родителей, аресты шли. Под конец их пребывания ко мне пришли вечером из роты и сказали: «За тобой приходили!» Все было ясно: меня приходили арестовывать. Я сказал родителям, что меня вызывают на срочную работу, и ушел: первая мысль была — пусть арестовывают не при родителях! Я пошел к Александру Ивановичу Мельникову, в комнату, где он жил над шестой ротой у Филипповской церкви. Стучусь, он не открывает. Но уйти он не мог. Я стучусь все громче. Наконец, Мельников мне отворяет. Он одет. За столом сидит молодая женщина — я ее знал, она была схвачена по делу о фальшивых деньгах. Значит, не отворял потому, что свидание!
Увидев меня, Мельников успокоился.
Успокоился и сделал мне строгое внушение. Смысл этого внушения состоял в следующем: «Если за вами пришли, — нечего подводить других. За вами могут следить». Дверь передо мной захлопнулась. Я понял, что поступил плохо. Ведь и он мог быть подведен под расстрел. Помимо расстрелов по ложным обвинениям в жестокостях, расстреливали и мнимых «повстанцев», а также просто «строптивых» заключенных.
В основном расстрелы шли 28 ноября 1929 г. за Кремлем на кладбище. Однако массовые расстрелы были и в другие дни под Секиркой, на Анзере, в Савватиеве. Расстрелянных без постановлений списывали как умерших от болезней.
Сквозь события этой ночи вспомнилась мне и еще одна деталь. Летом 1929 г. до расстрелов приезжала к Мельникову его жена Ольга Дмитриевна — знакомая моей матери. Оба пригласили меня на чай. Я видел: оба расстроены. Наконец, жена спросила меня, и Мельников подтвердил вопрос: изменяет ли он (Мельников) семье? Вопрос был для меня неожидан. Я совершенно ничего не знал. Решил, что вопрос этот — шутка, и решил ответить шуткой: «Да, надо бы пожаловаться…» и пр. После Мельников сделал мне краткий выговор: «Если не знаете — и говорите, что не знаете». И все-таки глупость моего ответа, мне кажется, успокоила жену Мельникова: если бы что-то было, я бы не стал шутить, а врал бы серьезно. Все это мелькало в моем мозгу: ведь какого страха натерпелись оба, Мельников и его любовница, когда я к ним безумно стучался.
Выйдя на двор, я решил не возвращаться к родителям, пошел на дровяной двор и запихнулся между поленницами. Дрова были длинные — для монастырских печей. Я сидел там, пока не повалила толпа на работу, и тогда вылез, никого не удивив. Что я натерпелся там, слыша выстрелы расстрелов и глядя на звезды неба (больше ничего я не видел всю ночь)!
С этой страшной ночи во мне произошел переворот. Не скажу, что все наступило сразу. Переворот совершился в течение ближайших суток и укреплялся все больше. Ночь — была только толчком.
Я понял следующее: каждый день — подарок Бога. Мне нужно жить насущным днем, быть довольным тем, что я живу еще лишний день. И быть благодарным за каждый день. Поэтому не надо бояться ничего на свете. И еще — так как расстрел и в этот раз производился для острастки, то как я потом узнал: было расстреляно какое-то ровное число: не то триста, не то четыреста человек, вместе с последовавшим вскоре. Ясно, что вместо меня был «взят» кто-то другой. И жить надо мне за двоих.
Чтобы тому, которого взяли за меня, не было стыдно! Что-то было во мне и оставалось в дальнейшем, что упорно не нравилось «начальству». Сперва я валил все на свою студенческую фуражку, но я продолжал ее упорно носить до Белбалтлага. Не «свой», «классово чуждый» — это ясно.
К родителям я уже в тот день вернулся спокойный. Не знаю: снялся ли я с родителями до той ночи или позже. На одной я сфотографирован с родителями и моим младшим братом, но брата в тот приезд осенью 1929 г. не было. Значит, я там, где нас трое, а не четверо. Четверо — это на первой фотографии — весной 1929 г.
Вскоре поступило распоряжение прекратить свидания заключенных с родными. Мои родители уехали за несколько дней до конца срока свидания. Уехала и жена Г. М. Осоргина. Он вернулся в карцер, а я в третью роту.
28 октября 1929 г. по лагерю объявили: все должны быть по своим ротам с какого-то (не помню) часа вечера. На работе никто не должен оставаться. Мы поняли. В молчании мы сидели в своей камере в третьей роте.
Раскрыли форточку. Вдруг завыла собака Блек на спортстанции, которая была как раз против окна третьей роты. Это выводили первую партию на расстрел через Пожарные ворота. Блек выл, провожая каждую партию. Говорят, в конвое были случаи истерик. Расстреливали два франтоватых (франтоватых по-лагерному) с материка и наш начальник Культурно-воспитательной части Дм. Вл. Успенский. Про Успенского говорили, что его загнали работать на Соловки, чтобы скрыть от глаз людей: он якобы убил своего отца (по одним сведениям дьякона, по другим — священника). Срока он не получил никакого. Он отговорился тем, что «убил классового врага». Ему и предложили «помочь» при расстрелах. Ведь расстрелять надо было 300 или 400 человек.
С одной из партий получилась «заминка» в Святых (Пожарных) воротах. Высокий и сильный одноногий профессор баллистики Покровский (как говорят, читавший лекции в Оксфорде) стал бить деревянной ногой конвоиров. Его повалили и пристрелили прямо в Пожарных воротах. Остальные шли безмолвно, как завороженные.
Расстреливали против Женбарака. Там слышали, понимали, — начались истерики.
Могилы были вырыты за день до расстрела. Расстреливали пьяные палачи. Одна пуля — один человек. Многих закопали живыми, слабо присыпав землей. Утром земля над ямой еще шевелилась…
Мы в камере считали число партий, отправляемых на расстрел, — по вою Блека и по вспыхивавшей стрельбе из наганов.
Утром мы пошли на работу. К этому времени наш Кримкаб был уже переведен в другое помещение — комнату налево от входа рядом с уборной. Кто-то видел там перед умывальником Успенского, смывавшего кровь с голенищ сапог. Говорят, у него была приличная жена…
У Осоргина тоже была жена. Я ее помню, — брюнетка, выше его ростом. Мы встретились у Сторожевой башни, Георгий Михайлович меня представил. Какую надо было иметь выдержку, чтобы не сказать жене о своей обреченности, о готовящемся…
А Блек убежал в лес. Он не пожелал жить с людьми! Его искали. Особенно искали Успенский и начальник войск Соловецкого архипелага латыш Дегтярев по прозвищу «главный хирург» (он обычно расстреливал одиночек под колокольней).
Однажды я видел его бегающим в длинной шинели в толпе заключенных с «монтекристом», стреляющим в собак. Раненые собаки с визгом разбегались. Полы длинной «чекистской шинели» хлопали по голенищам… После той ночи с воем Блека Дегтярев возненавидел собак. А за камень, пущенный в чайку, заключенного чуть ли не расстреливали.
Уже после расстрела на поверках заключенных читали приказ о расстреле «за жестокое» обращение с заключенными (какое лицемерие!). Были в приказе разные люди-и те, что действительно были жестоки, и те, на которых были свалены разные беды, а других расстрелянных даже и не упоминали. Велись расстрелы и на Секирке. Лагерь освобождали от «лишних». Мне кажется, не были прочитаны в приказе имена Георгия Михайловича Осоргина, Фицтума, Сиверса и многих других. К счастию, Н. П. Анциферов, находившийся в карцере на Секирке, в число осужденных не попал и был увезен назад в Кемь.
Третье (и последнее) на Соловках свидание с родителями у меня было ранним летом 1930 г. на вытащенном на берег катере (или большой моторной лодке).
Помню, что укрытие это было очень ненадежным и в единственную каюту с кроватью-нарами проникал холод, а сверху через щели в палубе мочил дождь. Около катера стоял на посту епископ, кажется смоленский, с очень густыми светлыми волосами. Особенно поражала его борода — как войлок и такого же цвета, разве что чуточку светлее. У него были очки в золоченой оправе, и очень трудно было определить его возраст. Во всяком случае, для епископа он был необычно молод. Епископ этот обратился к моему отцу (помимо меня) с просьбой передать послание его пастве. Отец согласился, но я по какому-то инстинкту запретил отцу это делать. И впрямь, через год я встретил развеселого молодого человека, с бритым лицом в обычной одежде заключенного. «Вы меня не узнаете?» — и хохочет. Видно — духовенство его разоблачило.
Возвращаюсь к хронологии. В 1931 г. на Остров родители ко мне не приезжали. Меня должны были отправить в Кемь и на Медвежью Гору, но я был «невыездной» (об этом выше). Свидание состоялось на Медвежьей Горе осенью.
Из книги Д. С. Лихачева «Воспоминания»
Поскольку вы здесь…
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
1. | Вступление / Онемение 01:43 | тексты песен | купить трек | |
Помогите мне понять Снова и снова Я слышу, как мое имя выходит из твоих уст Говорите так, как будто вы знаете, о чем я Что вы надеетесь получить? Похорони мою правду своей гребаной ложью Вы ничего не знаете о моих ситуациях Не делая ничего, кроме осложнений И перевирая мои слова Просто выйти на первое место Помогите мне понять Мне все равно, что ты хочешь мне сказать Просто береги дыхание Оцепенел от твоих извинений Помогите понять | ||||
2. | Идеальный мир 01:27 | тексты песен | купить трек | |
Тайны найдены в трещинах улиц Нет серебряных ложек Только печаль и бетон Мы хотели чего-то большего Это не было предназначено для нас У нас никогда не было возможности Двери всегда были закрыты Говоря, чтобы держать нас вниз Жить как марионетка на веревочке Просто остановись и осмотрись мы не будем Мы не будем жить так Кирпичи были заложены, чтобы построить эту тюрьму Но они никогда не знали о силе внутри нас Мы сотрясли клетку и сломали стены И мы будем делать это снова, пока твой идеальный мир не рухнет. Кто ты такой, чтобы говорить? Как будто ты прочитал эту чертову книгу Кто ты такой, чтобы говорить? Теперь, когда факты отсутствуют Ты выглядишь потрясенным | ||||
3. | Нет четкого обзора 03:09 | тексты песен | купить трек | |
Каждый день кажется одинаковым Ничего никогда не менялось Этот мир, наш дом Это загнало нас в ловушку, и нам есть, кого винить. Человек, посмотри, где, где мы себя поставили Постоянная борьба за достижение вершины Мы все еще не видим конца, ждем, когда он остановится. Время просыпаться Ничего не делая, только притворяясь Время просыпаться Ничего, кроме желаемого за действительное Наше видение размыто от правды Нет четкого представления Без объяснений, даже несколько Всегда хочется начать снова Но не может измениться Можем ли мы сказать, что мы хоть раз пытались? Чужая мысль, которая все еще кажется такой странной Невежество — это блаженство Они говорят, что мы не можем избежать этого Мы просим отличаться Да, мы доказательство | ||||
4. | Мошенничество 02:00 | тексты песен | купить трек | |
Должен признать
Потребовалось некоторое время, чтобы увидеть за ерундой, которую ты всегда, кажется, плюешь
Это обострилось
И ты теряешь контроль
Ничего здесь для вас держать
Почему так трудно увидеть?
Вы прошли точку невозврата, вы все еще не научились
Уважение дается, когда оно заработано
Достигайте того, чего вам не хватает.
Что за колебания?
Не выдерживает противостояния?
Не думали, что что-то из этого когда-нибудь всплывет? Не большой сюрприз
Ты притворяешься, что справляешься
Просто чтобы скрыть, кто ты внутри
Вы построили себя
Просто упасть в конце
Я надеюсь, что это поражает нерв
Эта песня меньше всего ты заслуживаешь
В таком случае
Ничто из этого не подлежит обсуждению. Разговоры чертовски дешевы. | ||||
5. | Лучше жить 01:57 | тексты песен | купить трек | |
На три года Все, что я сделал, это прикусил язык Слишком много времени прошло Он кровоточил слишком долго Весы всегда склонялись в вашу пользу Я смотрел, как моя жизнь медленно отслаивается Спрашиваю «зачем»? Одна и та же рутина повторяется каждый проклятый день Но теперь я через Вы блокировали мой взгляд Как может выглядеть жизнь Если случилось твое отсутствие Пришло время мне оторваться Из этой кривой игры Я возвращаю контроль Из всего, что ты, черт возьми, украл Смотри, как я поднимаюсь на вершину, когда ты исчезаешь Можешь ли ты винить меня за то, что я, наконец, захотел начать заново? Несмотря на то, что вы слышали, я буду в порядке я буду в порядке без тебя Лучше без тебя | ||||
6. | Между строк 00:41 | тексты песен | купить трек | |
Чувак, мы снова здесь Вы служите и защищаете? Мы можем читать между строк Пренебрежение вашей истинной природой Отказываюсь видеть, что питает нашу ярость Все еще нужно много, чтобы быть на той же странице Лоялен к коррупции это ясно как день Это не гребаное предположение Голос неслышимого, нежелательного Нет больше тишины, вызванной такими абсурдными действиями Внесите изменения, прежде чем ожидать их от меня | ||||
7. | Вес 02:26 | тексты песен | купить трек | |
Сломанный ребенок, идущий в полном одиночестве Делая один шаг за другим Считает свои шаги, как будто считает дни, пока не впишется, как и все остальные Жизнь за счет кривых улыбок и нарушенных обещаний Никогда не видел, что такое фонд на самом деле Изгнать Оставленный в темноте миром, которого он никогда не знал Изгнать Потерян в мире Поиск чего-то истинного Настал день, когда его сердце упало глубоко в грудь Надоело ждать знака или чувства, чтобы обладать Итак, что осталось? Что он может сделать? Какой путь выбрать? Но повернуть назад или двигаться вперед Выбор был его сделать Изгнать Оставленный в темноте миром, которого он никогда не знал Изгнать Потерян в мире Поиск чего-то истинного Перестал принимать советы от тех, кто никогда не показывает свое лицо Наконец-то у него с головой все в порядке Сбросить вес | ||||
8. | Ступень 02:11 | тексты песен | купить трек | |
Ты ожидаешь, что я поверю У нас есть средства для достижения успеха Жизнь, которую мне обещали Никогда не будет по-настоящему свободным Лжецы и воры строят свои планы Мы играем прямо им в руки Идти в ногу с теми Кто бы оставил нас гнить, но мы знаем То, что они называют свободой, не для нас В нескольких шагах от краха Хватаясь за то, что мы не можем иметь Я устал от борьбы Для обрывков, которые остались, это неправильно Их ложь — это то, чему мы не можем доверять Делая свои ходы в темноте, так было с самого начала Пролить свет на неизвестное, вина только их Вы достигли вершины, но вы сами Вы купили ложь, что ваша ценность — это ваше богатство Мы были отброшены Социально неподвижный Расходуемые жизни в вашем распоряжении Почему вы решили, что это должно быть именно так? Вы хотите, чтобы существующая система оставалась Если ты так себя чувствуешь Не удивляйся Когда мы выходим на улицы и боремся за свою жизнь Вы ожидаете, что я поверю Больше не надо Вы ожидаете, что мы поверим Не более | ||||
9. | Н.Е.К. 01:44 | тексты песен | купить трек | |
Хватит я не понимаю Эти слова не пусты Они просто не тонут Ненависть затуманивает твой мозг Вы относитесь к моей коже как к греху Слабоумные дураки Слишком слеп, чтобы увидеть правду Промытые мозги, чтобы увидеть Искаженная реальность Моя гребаная паранойя Поднялся на новый уровень Вы думаете, что я должен платить Потому что я родился таким Попытка прорваться через эти цепи Попытка вырваться из этого цикла Ты никогда не почувствуешь эту боль Слабоумные дураки Слишком слеп, чтобы увидеть правду Промытые мозги, чтобы увидеть Искаженная реальность Вспоминая моменты, которые никогда не должны были длиться Вы только сами виноваты За то, как этот мир находится в этом состоянии стыда пошел на хуй | ||||
10. | Глядя снаружи 03:10 | тексты песен | купить трек | |
Было так трудно выразить это словами Но это влияет на меня, я ношу его на рукаве Простая фаза, это то, во что вы верите Вы снаружи смотрите внутрь Вот где ты всегда был Разве ты не видишь Эй, эй Мы истекаем кровью одинаково, но мы все еще разделены мне ясно Эй, эй Вы не можете понять, что это такое День за днем Год за годом Вся кровь и пот всех здесь Построил это, и он был построен, чтобы продлиться Несмотря на трудности и боль прошлого Сохраните свои мысли и отсутствие принятия Хотя мы все ожидаем этого Предохранитель горит И нет никакого выхода Открой свои глаза Нет никаких сомнений Не выкладывать это «Неправильно понятый» Так называемое проклятие на нас Разговорные слова слепых Вот как мы всегда будем определяться Просто остановись и прими все это Вы будете шокированы тем, что найдете Небольшой взгляд в наши мысли | ||||
Нетрудно увидеть
Кормящая Клио Расистка с лампой
За пределами Флоренции
Натали Стейк-Дусе •
Обмен
Историография сестринского дела сосредоточена на белизне. Хуже того, история медсестер вращается в основном вокруг одинокой белой медсестры: Флоренс Найтингейл. Это, к сожалению, не означает, что медсестры понимают, кто такой Найтингейл. Есть медсестры-историки, выполняющие невероятную и разнообразную работу, но в целом медсестринское дело, как профессия, так и академическая дисциплина, продвигает взгляд на Соловья, основанный на культуре превосходства белых, а не на исторических фактах.
Здесь я подробно разъясняю роль Найтингейл в британском колониальном насилии, анализируя некоторые из ее работ о британских колониях. Эта история позволяет нам лучше обсудить последствия ее наследия в сестринском деле.
Соловей и колониализм
Что редко обсуждается в истории сестринского дела, так это расизм Найтингейл и ее политическая роль в геноциде коренных народов под британским правлением. Она консультировала многих ключевых политических деятелей, и ее работы на эту тему показывают, что она была стойким сторонником британского колониализма, даже зная о смерти и разрушениях, оставшихся после него. Она считала, что жизни коренных народов были небольшой ценой за расширение Британской империи. Хотя некоторые из ее современников признавали жестокость колониальной системы, Найтингейл считала необходимым навязывание британской культуры. Все остальное, считала она, «было бы просто сохранением их варварства ради сохранения их жизней». 1
Флоренс Найтингейл в 1870 году.
(Courtesy Wikimedia) Это расистское заявление Флоренс Найтингейл — одно из многих. Благодаря усилиям по оцифровке ее сочинения теперь доступны, и легко найти источники, раскрывающие расизм Найтингейл. Она была непоколебима в своей вере в превосходство белой христианской культуры. По ее собственным словам, Найтингейл считала коренные народы низшими, а британское государство — «цивилизационной» силой. Цитата выше взята из книги Соловья Санитарная статистика местных колониальных школ и больниц , опубликованный в 1863 году, отчет по заказу Колониального управления британского правительства. В нем она пришла к выводу, что высокая смертность коренных жителей в колониальных школах и больницах отражает поспешность британских властей в их ассимиляции. Она считала, что ассимиляция должна быть более постепенной, чтобы свести к минимуму число погибших, но у нее не было проблем с самим числом погибших: «Каждое общество, которое было сформировано, должно было жертвовать значительной частью своего предыдущего поколения ради возникающих новых условий жизни.
из простого факта изменения». 2
В отчете Найтингейл защищал смерть детей коренных народов в канадских школах-интернатах: «В школьном образовании нет ничего, что описано в отчетах, достаточного для объяснения особой распространенности туберкулезных заболеваний в этих школах. Причины, вероятно, надо искать в тесноте испорченной атмосферы туземного жилища». 3 Ее комментарии о ситуации в Канаде указывали на ее более широкую позицию: смерть коренных жителей была вызвана привычками самих коренных народов и что британское правление катализировало уже начавшийся процесс «распада».
Викторианская «чистота» и теория миазмов как идеологическое оружие
Важно понимать значение чистоты в викторианскую эпоху и для Соловья. Чистота была синонимом чистоты, и связанные с ней викторианские ритуалы сопровождались ощущением божественного превосходства. 4 Обсуждение идеологических корней термина выходит за рамки данной статьи, но оно шло рука об руку с миазматической теорией болезней, в которую Найтингейл верила до конца своей жизни.
Теория миазмов утверждала, что неприятные запахи и грязь вызывают болезни. Грязь была не только физической, но и моральной. Например, согласно теории миазмов, Найтингейл считал, что секс-работники олицетворяют зло, которое спонтанно порождает болезни. Как объяснил Найтингейл: «Когда мы повинуемся всем Божьим законам в отношении чистоты…, результатом является здоровье. Когда мы не слушаемся, болезнь». 5
Традиции коренных народов оскорбляли идеал «чистоты» викторианской Британии. Теория миазмов удобно поддерживала британское превосходство и была опорой общественного здравоохранения до конца 19 века. Что еще более важно, это было политическое оружие для разрушения традиций здоровья и хорошего самочувствия коренных народов, поскольку оно называло все небританское или нехристианское «грязным». Неверно предполагать, что, когда Соловей говорит о «чистоте», он как-то оторван от своих идеологических корней. Когда она говорит о чистоте, грязи или нечистоте, всегда присутствует неявный христианский уклон.
Она никогда не смогла бы поддержать какую-либо практику здоровья коренных народов, потому что она не основывалась на христианских ценностях.
Новозеландская организация медсестер переосмысливает наследие Соловья
С 1861 по 1868 год Найтингейл был советником Джорджа Грея, губернатора Новой Зеландии. Ее роль в консультировании губернатора в жестокую эпоху репрессий против антиколониальных восстаний маори является одной из причин, по которой Организация медсестер Новой Зеландии (NZNO) решила не отмечать день рождения Соловья в 2020 году. 6
Почему 2020? Всемирная организация здравоохранения объявила год 200-летия Соловья Международным годом медсестры и акушерки. Однако для медсестер NZNO «воспитание ее как маяка для ухода за больными во всем мире вызывает травму и возрождает историю и боль колонизации». 7 Они объясняют, что европоцентристская кампания года медсестры вредна и неуважительна по отношению к медсестрам из числа коренных народов, и называют ее наследие «опасным».
Заявление NZNO — единственная статья, которую я нашел, в которой прямо обсуждается расистское наследие Соловья. Критические сочинения похоронены агиографиями, несмотря на обилие и доступность сочинений самого Соловья.
«Она — продукт своего времени» — расистское оправдание, которое я часто слышу от коллег, обсуждая менее привлекательные аспекты канона Соловья. Ее «временем» была викторианская эпоха, названная в честь королевы Виктории, которая взошла на британский престол в 1837 году. Это было время жестокой капиталистической экспансии, эпоха подъема суфражисток, бесчисленных восстаний рабочего — колониальные восстания. Соловей был не просто продуктом своего времени; она была продуктом своего социального класса и его консервативных ценностей, которые она активно поддерживала. Ее расистский дискурс был частью реакции высших классов на некоторые антиколониальные движения, сотрясающие Британскую империю. Великое индийское восстание 1857 года потрясло всю империю, как и новозеландские войны.
Найтингейл был активным участником британского колониализма. Оправдывать расизм или любой вид дискриминации, утверждая, что это нормально в определенную эпоху, никогда не бывает нормально, и, как в случае с Соловьем, это также свидетельствует о невежестве в отношении самой эпохи.
История или культ?
Несмотря на ясность сочинений Найтингейл, академия медсестер продолжает выпускать агиографии, почитающие ее. Хотя некоторые ученые-медсестры критически оценивают Найтингейл, ее работа в значительной степени не вызывает сомнений в профессии медсестер. 8 Бесчисленные школы медсестер, награды, больничные отделения и многое другое названы в ее честь. Международный комитет Красного Креста вручает медаль Соловья. Многие профессиональные колледжи и ассоциации медсестер в Канаде, где я живу, имеют награды Nightingale, как и большинство школ и факультетов медсестер в Северной Америке. Студенты-медсестры по всему миру произносят клятву Соловья на торжественных церемониях.
В 1971 января Международный совет медицинских сестер (ICN) объявил Международный день медицинской сестры 12 мая в честь ее дня рождения.
Вес Соловья, кажется, душит нашу способность как профессии прославлять других исторических лидеров медсестер, особенно чернокожих и коренных женщин. Один особенно выделяется; Мэри Сикол, чернокожая медсестра той же эпохи, которая также служила в районах, где работал Найтингейл, например, в Крыму, и намного дольше. Она добилась известности сама по себе благодаря самоотверженности и выдержке, с которой лечила раненых солдат.
Эдит Монтюр была первой медсестрой из числа коренных народов в Канаде и пионером в области материнского здоровья и охраны здоровья коренных народов. Эмма Гольдман, еврейская медсестра и активистка-анархистка, выступала за женское здоровье и боролась против разрушительного воздействия капиталистической индустриализации на здоровье трудящихся. Ни одна из этих новаторских женщин не вписывается в «идеал» медсестры Соловья; они были преднамеренными и мятежными и самим своим существованием бросали вызов расистским и сексистским нормам.
Коренная канадская медсестра Шарлотта Эдит Андерсон Монтюр. (С любезного разрешения Канадской энциклопедии)
Единственная известная фотография Мэри Сикол. (Викисклад)
Академия медсестер часто использует труды Найтингейл об общественном здравоохранении и образовании, чтобы отстаивать ее как защитника прав человека; ей приписывают разработку социальных детерминант здоровья, ее называют экспертом в области поддержания мира и борцом за благо человечества. 9 Я бы сказал, что в ее трудах мало что подтверждает эти утверждения.
Как отмечает NZNO, «исторические личности, которых мы выбираем для почитания, многое говорят о том, кто мы есть». Продолжающееся почитание Соловья рассказывает историю расизма и изоляции в сфере ухода за больными. Мы не можем претендовать на то, чтобы обучать медсестер адвокации и лидерству, когда нашей моделью для этих концепций был викторианский фанатик. Цель этой статьи не в том, чтобы стереть Соловья из наших учебников истории; напротив, я предлагаю, чтобы мы добрались до , на самом деле узнали ее и то, что ее наследие означает для ухода за больными.
Мы ничего не теряем, отводя Соловью подобающее ей место в истории. Мы получаем критическое понимание, рост и более глубокое понимание того, что такое уход.
Примечания
- Флоренс Найтингейл, Санитарная статистика местных колониальных школ и больниц (1863), 16. Вернуться к тексту.
- Соловей, Санитарная статистика , 18. Вернуться к тексту.
- Соловей, Санитарная статистика. Вернуться к тексту.
- Anne McClintock, Imperial Leather: Race, Gender and Sexuality in the Colonial Contest (Routledge, 1995), 216. Alison Bashford, Purity and Pollution: Gender, Embodiment, and Victorian Medicine (Palgrave Macmillan, 1998), 36 -37 Вернуться к тексту.
- Флоренс Найтингейл, Флоренс Найтингейл своим медсестрам (MacMillan and Co., 1914), 120. Вернуться к тексту.
- Грант Брукс и kaiwhakahaere Керри Нуку, «Почему мы не празднуем день рождения Флоренс», Kai Tiaki Nursing New Zealand 26, no.
3 (2020): 34–35. Вернуться к тексту. - Грант и Нуку, «Почему мы не празднуем день рождения Флоренс», стр. 34. Вернуться к тексту.
- Роберта Уэйт и Дина Нарди, «Колониализм сестринского дела в Америке: последствия для руководства сестринским делом», Journal of Professional Nursing 35, вып. 1 (2019): 18–25; Джессика Диллард-Райт, Джейн Хопкинс Уолш и Брэндон Блейн Браун, «Мы никогда не были медсестрами: уход в антропоцене, уничтожение капиталоцена», стр. Достижения в области сестринского дела 43, вып. 2 (2020): 132–46. Вернуться к тексту.
- Д.-М. Бек, «Краткая история Организации Объединенных Наций и сестринского дела: здоровый мир — наше общее будущее», в «Новая эра в глобальном здравоохранении», изд. . В. Роза (Спрингер, 2017). Барбара М. Досси, Уильям Э. Роза и Дева-Мари Бек, «Сестринское дело и цели устойчивого развития: от Соловья до наших дней», AJN The American Journal of Nursing 119, no. 5 (2019): 44-49. Вернуться к тексту.
3 (2020): 34–35. Вернуться к тексту.