Пушкин посвященный человек в тайны мира: «Пушкин – наше все» — как и почему появилась эта фраза

«Пушкин – наше все» — как и почему появилась эта фраза

Мысль о том, что «Пушкин — наше всё», была высказана в 1859 году Аполлоном Григорьевым и до сих пор остается до конца не распознанной. Аполлон Григорьев, русский писатель и оригинальный мыслитель, считал, что поэты — «глашатаи великих истин и великих тайн жизни», и видел в Пушкине воплощение всего самобытного, особенного, что есть в русском народе, что отличает его сознание и даже образ жизни от представителей других миров.

Как древние греки узнавали себя в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера, немцы — в сочинениях Иоганна Вольфганга Гете, французы — у Виктора Гюго, так русский человек находит себя в пушкинских героях — нередко в идеальном облике. Как заметил Николай Гоголь, Пушкин — «русский человек в своем развитии», «в нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».

Со временем Пушкин разошелся на цитаты, был принят в бытовой обиход. Его мысль пронизывает сознание представителей самых разных социальных групп и профессий. У деревенского мальчишки или студента, профессора истории или философии, лингвиста, писателя — у каждого свой Пушкин: кому-то интересны его сказки, кто-то наслаждается его лирикой или ясностью мысли, высказанной в прозе. Но одновременно он и один на всех. Почему?

Возможно, потому, что творчество Пушкина и его жизнь пришлись на время формирования отечественной культуры Нового времени, когда определились ее язык и ее будущность. Именно Пушкину предстояло завершить формирование литературного языка, начатое его предшественниками в XVIII веке. Как писал Иван Тургенев, «ему [Александру Пушкину] одному пришлось исполнить две работы, в других странах разделенные целым столетием и более, а именно: установить язык и создать литературу».

Культура живет национальной памятью и вечно возобновляемым потоком традиции. В этом смысле Пушкин, с которым наша культура уже почти два века состоит в своеобразном диалоге, неизменно предстает в ней желанным собеседником, хотя не всегда обе стороны выступали как равноправные в этом диалоге.

В течение нескольких десятилетий после смерти Александра Пушкина в 1837 году многим казалось, что историческая роль поэта исчерпана и его следует отнести к разряду завершенных — классических — явлений литературы. Поэт Владислав Ходасевич позднее назвал это время «первым затмением пушкинского солнца». Критики утверждали тогда, что пушкинское творчество — значимая, но перевернутая страница истории, а Аполлон Григорьев, напротив, призывал присмотреться к Пушкину как к выразителю народной души.

Бурные 1860-е годы поставили перед поэзией новые общественные задачи, и уже поэт новой эпохи Николай Некрасов объявил Пушкина «собратом по борьбе за свободное слово». Следом разгорелся жаркий спор западников и славянофилов, в котором Пушкина представляли то носителем европейской культуры, то хранителем «русского духа», преодолевшим «иноземные влияния». Постепенно на передний план общественного сознания выступила «литература совести», устремленная к идеалу, взыскующая в слове писателя утешения и надежды. И вновь внимание общества обратилось к Пушкину — к тому, кто наиболее последовательно и определенно выразил этот нравственный идеал. В пространстве культуры станут эталонными и жизнь, и судьба, и слово поэта: «Оставь герою сердце! Что он будет без него? Тиран!»

Мог ли предвидеть Аполлон Григорьев, что в начале XX века перед лицом неминуемой гибели, краха старого мира поэты условятся перекликаться («аукаться») именем Пушкина «в надвигающемся мраке»? Мог ли представить Владислав Ходасевич, который и предложил в 1921 году отыскивать единомышленников, «своих», через отношение к Пушкину, что в лютые блокадные дни 1942 года в Ленинграде у дома на Мойке, 12, сойдутся несколько человек, чтобы 10 февраля отметить годовщину смерти Пушкина, и что единственно произнесенные тогда слова «Красуйся, град Петров, и стой / Неколебимо как Россия…», приобретут новый, всепобеждающий смысл?

Нет в нашей истории другого поэта, с которым общественное сознание так легко продолжало бы давно начатый разговор «по душам», так живо «аукалось». Причина тому не только в гениальности Пушкина–художника и мыслителя, но в гармоничной цельности его миросозерцания. Кажется, что его тексты содержат естественный отклик и точные ответы едва ли не на все вопросы, встающие перед человеком со дня его рождения до смерти. Пушкин для русского сознания — это и «смутное влеченье чего-то жаждущей души», и «сказка ложь, да в ней намек», и иронично-мудрое «чорт догадал меня родиться в России с душою и талантом», но также и сердечное «веленью Божию, о Муза, будь послушна!» и пронзительное «я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»!

Потому и остается он олицетворением всего того загадочного, что до времени хранит русская душа, всегда жаждущая приподняться над обыденностью и суетой повседневности. В свое время это остро почувствовал польский поэт Адам Мицкевич, когда 25 мая 1837 года, в канун 38-й годовщины со дня рождения Пушкина, не дожившего до этого дня, написал во французском журнале Le Globe: «Пуля, поразившая Пушкина, нанесла интеллектуальной России ужасный удар. Ни одной стране не дано дважды рождать человека со столь выдающимися и столь разнообразными способностями».

Пушкин.Тайная свобода

06 июня 2019

Статья Маргариты Ваняшовой, посвященная 220-летию со дня рождения А.С. Пушкина

ПУШКИН. ТАЙНАЯ СВОБОДА
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн просто,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа. (А. С. Пушкин)

14 февраля 1921 года, в голодном, опустошенном, оставленном многими Петрограде, в Доме литераторов собралась небольшая группа людей, из числа творческой интеллигенции, чтобы отметить «странный юбилей» Пушкина – 84-ю годовщину со дня гибели поэта. Именно в этот день прозвучали два знаменитых доклада – «Колеблемый треножник» Владислава Ходасевича и «О назначении поэта» Александра Блока.

Ходасевич говорил о тревожных моментах. «Желание отметить день смерти Пушкина подсказано предчувствием: мы уславливаемся, каким именем нам аукаться, как нам перекликаться в надвигающемся мракe…» .

Опасен не столько призыв футуристов «бросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода современности». Опаснее новое затмение, посетившее Россию – охлаждение к Пушкину, глухота к поэтическому слову, неумение и неспособность владеть поэтическим пушкинским языком. «Между вчерашним и нынешним временем оказалась пустота, психологически болезненная, как раскрытая рана». Выступление Александра Блока «О назначении поэта» пронизано предчувствием собственной гибели. Блок сказал о Пушкине пророческие слова: «Пушкина убила не пуля Дантеса. Пушкина убило отсутствие воздуха». «Отсутствие воздуха» становится метафорой русской литературы. В романе Евгения Замятина «Мы» казнь инакомыслящих осуществляется путем выкачивания воздуха из-под колпака, куда помещается голова жертвы. «А в наши дни и воздух пахнет смертью, Открыть окно, что жилы отворить» (Пастернак). «Отравлен хлеб и воздух выпит…», «Нельзя дышать, и твердь кишит червями, и ни одна звезда не говорит…» (Мандельштам).

Одним читателям Пушкин представляется необычайно простым и доступным. Другие видят загадочную, не поддающуюся словесному выражению глубину смысла, то, что называют невыразимым. Открытия Пушкина неисчислимы и не поддаются описанию даже в объемном томе. Пушкин явился реформатором и создателем современного русского языка, и литературного в том числе. Пушкин реформировал театр и драматургию. В отличие от классицизма, Пушкин открыл экзистенциальные и глубинные психологические мотивы объемного и противоречивого поведения человека, отразившиеся в его характере. И самый термин «характер» применил Пушкин. Поэт открыл в художественном творчестве мир неэвклидовой геометрии (познакомившись в Казани с Николаем Лобачевским), открыл законы иных миров и пространств. Пушкин поднят над бытом, над плоскостным, линейным изображением, его творчество принадлежит бытию, стереоскопическому взгляду, более того, многомерному, охватывающему множественность точек зрения, взглядов, измерений, соотнесенных с нынешними, открытыми астрофизиками проблемами параллельных миров.

Поэты рождаются плеядами. Есть поэты пушкинской плеяды, рожденные в 90-е годы. Дельвиг, Вяземский, Баратынский, Батюшков, Веневитинов, Катенин, Кюхельбекер, Александр Одоевский, Плетнев, Языков. Есть поэты плеяды 90-х годов XIX – рубежа XX века, родившиеся столетие спустя. Весь Серебряный век соотнесен с Пушкиным. Блок и Пушкин – огромная тема. Одно из последних стихотворений Блока «Пушкинскому дому» обращено к Пушкину. «Пушкин! Тайную свободу пели мы вослед тебе. Дай нам руку в непогоду, Помоги в немой борьбе». Блоковские векторы через Пушкина и от Пушкина идут широко. Пушкин – Блок – Пастернак, Пушкин – Блок – Ахматова, Пушкин – Блок – Маяковский ( то же — Цветаева, Мандельштам, Есенин), позднее, от Высоцкого и Бродского — до нынешних поэтов.

Отличие Пушкина – гармония и целостность его творчества и поэтического духа. Его целостность, его «тайная свобода», «самостоянье человека – залог величия его», и бесконечная глубина, смысловой перспективы, далеко не всем и не сразу открывающейся. Тайна в бесконечности и фантастичности его концов и начал, о которых позднее скажет в своей речи Достоевский. Пушкинская «ускользающпая полуреализованность», незавершенность и недосказанность, особая «скрытость-явленность смысла в образе, мягкая и неисчерпаемая игра смысловых бликов на гранях и в сердце факта… <…> В тот день, когда Пушкин написал „Пророка”, он решил всю грядущую судьбу русской литературы <…> Пушкин <…> завещал русскому писателю роковую связь человека с художником, личной участи с судьбой творчества”. (Ходасевич).

Все знают строчку «глаголом жечь сердца людей». Но вряд ли многие задумываются над тем, что право на “глагол” оплачивается кровью, это было пережито Пушкиным глубоко и сильно, и отразилось в «Пророке». Пушкин первым постиг, что слово поэта, стремящееся быть словом истины, должно быть подтверждено и оплачено личной судьбой художника. Признание Пастернака «О, если б знал, что так бывает, когда пускался на дебют, Что строчки с кровью – убивают, Нахлынут горлом – и убьют…» идет от Пушкина. Именно такое понимание миссии поэта, художника создало особый образ русской классической литературы как“сверхлитературы”, как новой (светской) церкви, своим духовным напряжением направленной к Высшему Смыслу.  

Поэт и царь. Поэт и власть. Поэт и чернь, топчущая и колеблющая треножник Поэта – все эти проблемы острозлободневны и актуальны по сей день. Власть поэта превосходит в духовном смысле власть царя. Поэт, имеющий власть над словом, имеет власть и над миром. Слово Поэта творит мир заново, слово разрушает прежние основания, мешающие движению и развитию, а значит, — являет опасность для власти, желающей видеть мир в застывших формах.

Власть и государь нетерпимы к поэту-пророку, он их соперник и конкурент, поэт всегда неудобен, это подтверждено историей. Во времена всех видов авторитаризма власть вместо того, чтобы взять в советники и помощники выдающихся художников, писателей, поэтов, начинает преследовать их как людей более высокого уровня сознания. 

О своем разговоре с Николаем Первым осенью 1826 года Пушкин рассказывал: «Не купил он меня ни золотом, ни лестными обещаниями, потому что знал, что я непродажен и придворных милостей не ищу; не ослепил он меня и блеском царского ореола, потому что в высоких сферах вдохновения, куда достигает мой дух, я привык созерцать сияния гораздо более яркие, не мог он и угрозами заставить меня отречься от моих убеждений, ибо кроме совести и Бога я не боюсь никого, не задрожу ни перед кем» (Эйдельман Н.

Я. Статьи о Пушкине. М., 2000. С. 176).

Животворящей силой пушкинского слова было духовное зрение, проникающее в высшие миры, вот почему Пушкин сравним с пророком — дар тайнозрения озаряет его творчество, и он понимает служение поэзии как воплощение высшей воли. «Веленью Божию, о Муза, будь послушна, обиды не страшась, не требуя венца…» «Восстань, пророк, И виждь, и внемли, Исполнись волею моей….» — говорит Поэту, от имени Творца шестикрылый серафим. Эта миссия, это глобальное видение мира – поэтический космос Пушкина.

Рисунки Нади Рушевой

Сможем ли мы когда-нибудь прижать Пушкина? | Гэри Сол Морсон

Эрмитаж, Санкт-Петербург/Scala/White Images/Art Resource

Александр Пушкин; картина Петра Кончаловского, 1932 год

Кем был Александр Пушкин? Русские считают его своим величайшим писателем, даже большим, чем Лев Толстой. Эдмунд Уилсон, когда-то один из самых известных общественных интеллектуалов Америки, назвал его «величайшим поэтом девятнадцатого века». Но для тех, кто не знает русского, причины такой похвалы остаются неясными.

На самом деле почти все в Пушкине неуловимо. Когда Исайя Берлин сформулировал свое знаменитое различие между «ежами» и «лисами» — великими строителями системы и прирожденными скептиками, — он назвал Пушкина (1799–1837) идеальной лисой. Как человек и поэт, Пушкин кажется мастером тысячи странных переодеваний и масок, скрывающих еще больше масок.

Пушкин сам был странной смесью. Пушкины были одним из самых видных дворянских родов России, но прадед поэта по материнской линии, Ибрагим Ганнибал, был африканцем, который, по легенде, был абиссинским князем, взятым в заложники турками. В 1705 году русский посланник спас его от султанского двора в Стамбуле и доставил в дар царю Петру Великому. Петр усыновил мальчика своим крестником, отправил во Францию ​​на военную подготовку и сделал офицером своего самого престижного полка. Ганнибал со временем дослужился до генерала. Дочь Петра, императрица Елизавета, подарила ему значительное имение, в том числе имение в Михайловском, недалеко от латвийской границы, где Пушкин, как известно каждому русскому школьнику, написал некоторые из своих лучших стихов.

Все о нем стало легендарным. Посещение россиянами «пушкинских мест», связанных с событиями из его жизни. Когда русские формалисты высмеивали биографическую критику, они представляли себе статью под названием «Курил ли Пушкин?» Если что-то стоит слишком дорого, русский может спросить: «Так кто за это будет платить? Пушкин? Тщеславный и бесконечно игривый, Пушкин оценил бы и обожание, и пародии на него.

Он любил возмущаться. Одна молодая женщина, за которой ухаживал Пушкин, вспоминала его «ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, длинные, как когти, ногти… странность его естественного и сдержанного нрава и безграничное тщеславие» — все это сочеталось с выражением «злобы и сарказма» на лице. Другие упоминали о его небрежной одежде и привычке крутить тростью или кнутом. Конечно, он максимально использовал свое экзотическое африканское наследие. Его величайшее произведение, роман в стихе «Евгений Онегин » рассказывает о рассказчике, который мечтает еще раз прогуляться «под солнцем моей Африки», где никогда не ступала нога Пушкина, а его неоконченная повесть «Мавр Петра Великого» представляет собой романтизированную биографию его предка.

Пушкин то подражал Байрону, то пародировал подражателей Байрона. Своими бесконечными соблазнами светских женщин Пушкин увлекся фигурой Дон Жуана. Как мог великий обольститель по своей воле превращаться в то, чего больше всего желала данная женщина? Пьеса Пушкина Каменный гость имеет дело с Дон Жуаном, в то время как похотливые ученые возбудились, расшифровав код, использованный Пушкиным в его пресловутом «донжуанском списке», в котором якобы перечислены его многочисленные любовницы.

В молодости Пушкин попал в беду из-за того, что писал непристойные, а также политически неприемлемые стихи. В его пародийном эпосе «Габриэлиада», написанном в 1821 году и являющемся пародией на Благовещение, Гавриил и сатана спят с Марией еще до того, как Бог доберется до нее, что заставляет нас задаться вопросом, чей именно сын Иисус? Квест в псевдо-квестовой повести «Сорок дочерей царя Никиты» на пропавшие влагалища дочерей. Неудивительно, что Пушкин много времени провел в ссылке в Екатеринославе, Кишиневе и Одессе.

В декабре 1825 года группа дворян-идеалистов подняла восстание, которое было легко подавлено. Пятеро были повешены, а многие другие «декабристы» были сосланы в Сибирь, предоставив истории мученичества для более поздних радикалов. Если верить легенде, суеверный Пушкин собирался присоединиться к декабристам, когда ему дорогу перебежал заяц, что он воспринял как знак вернуться. Русские иногда называют «зайца, спасшего русскую литературу».

Когда Пушкин, наконец, женился — его женой была гораздо моложе красавица Наталья Гончарова, — он оказался в положении мужей, которых он рогоносил. Он стал особенно чувствителен к воспринимаемому пренебрежению, например, к тому, что царь пожаловал ему низкое положение при дворе, чтобы (как он полагал) ухаживать за великолепной женой поэта, в том числе на многих придворных балах, на которые Пушкин возмущался. Когда по слухам она была вовлечена в интригу с французским кавалерийским офицером-эмигрантом, Пушкин спровоцировал дуэль, на которой тот был убит. Житийные биографы находили способы обвинить царя: чем больше у него врагов, тем выше его смерть!

Кем же тогда был Пушкин? Поскольку он был первым великим писателем России, «отцом русской литературы», вопрос запутался в вопросах национальной идентичности. Скажите мне, кем, по вашему мнению, был Пушкин, и я скажу вам, как вы относитесь к русской истории. Так уж сложилось, что его работам поддается практически любой образ.

Реклама

Известный прежде всего как несравненный лирик, Пушкин обладает поразительным разнообразием голосов. Его любовные стихи, варьирующиеся от наводящих на размышления до элегических, часто оказываются не столько о любви, сколько о воспоминании о любви, да и о самом воспоминании. Он писал эффектные оды, такие как его блестящая «Осень», мощные политические стихи («Кинжал»), размышления о зле («Дерево упас») и жалобные опасения за свое здравомыслие («Дай Бог, чтобы я не сошёл с ума»). Был он и мастером оскорбительной эпиграммы, вроде эпиграммы, озаглавленной «На Воронцова»: «Полусноб, полу мерзавец,/ Полу развратник, пополу дурман,/ Полу подлец, — но есть надежда,/ Будет сытый со временем». Особенно большое количество его стихов шутливы и прославляют чистое творчество.

Вы можете найти стихи, выражающие любовь к простым людям, а также снобистские стихи, такие как «Моя родословная», прославляющие его благородную кровь. Он любил убедительно выражать мировоззрение, как отрывок из « Евгения Онегина» , восхваляющий цинизм, только для того, чтобы свести его на нет, иронично заметив, что такие чувства придают разговору очарование. Его стихотворение «Эхо» комментирует все его творчество:

Пусть зверь ревет в дремучем лесу,
Пусть трубит рог или грянет гром,
Пусть за холмом поет девица —
      На каждый звук
Вы тотчас производите отклик
      В пустом воздухе.

Ты слышишь грохот грома,
Голос бури и волн,
И крик деревенских пастухов —
      Ты посылаешь ответ,
Но тебе нет ответа.
      Поэт, прямо как ты!

В рассказе Пушкина «Египетские ночи» ставится вопрос, можно ли сформировать подлинную идентичность, умело принимая идентичности других. Чарский, который полностью отделяет свою поэзию от общественной жизни, встречает приезжего итальянца.0015 improvisatore , действие которого состоит в том, чтобы на месте сочинить стихотворение на любую предложенную тему. К удивлению Чарского, импровизатор каждый раз кажется искренне вдохновленным, как будто тема исходила из глубины его собственной души. Чарский пытается сбить с толку исполнителя, предлагая тему: «Поэт сам выбирает тему своих песен; толпа не имеет права распоряжаться его вдохновением». Конечно, импровизатор не может вдохновиться этой темой, не противореча себе! Но, к его изумлению, improvisatore производит чудесную лирику. Когда Чарский спрашивает, как можно сделать чужую волю своей, мы с удивлением осознаем, что эта история имеет гораздо более серьезные последствия, в том числе и политические. Людям удается не только подчиняться, но и принимать чужую волю.

Удивительный и едва поставленный философский вопрос: так стихи и рассказы Пушкина обретают неожиданную глубину. Классические русские писатели, которые последовали за ними, произносили длинные философские речи — русская визитная карточка в романах Генри Джеймса, которые он называл «свободными мешковатыми монстрами». Но Пушкин никогда не бывает мешковатым, и даже его кажущиеся обильными отступления лаконичны. Он поднимает окончательные вопросы с намеком. Жеста достаточно. Он похож и явно учился у великих мастеров краткости, таких афористов, как Паскаль и Ларошфуко. Некоторые сравнивают его остроумные двустишия с куплетами Александра Поупа, потому что их лаконичность делает его чрезвычайно цитируемым. Его строки, как и строки Поупа, стали более чем поговоркой: они как будто родились вместе с языком.

Ничто не могло бы быть лаконичнее и поднять столько философских вопросов, как пушкинская «маленькая трагедия», Моцарт и Сальери . На десяти страницах он предлагал идеи для бесчисленного множества русских писателей, философов и критиков. Среди американцев он наиболее известен благодаря фильму, вдохновленному им свободно (и мешковато), Amadeus , в котором рассказывается легенда о том, как композитор Сальери из зависти отравил Моцарта.

Пушкинский Моцарт поразительно похож на самого Пушкина: к нему легко приходит вдохновение, и он легко создает шедевры, выпивая, смеясь или играя. Сальери, напротив, приложил огромные усилия, чтобы научиться своему ремеслу, и знает, что никогда не станет больше, чем мастером. Спектакль открывается знаменитым монологом Сальери:

Люди говорят, что в мире нет справедливости;
Но и справедливости наверху нет….
                    Убивающие звуки
Я препарировал музыку, как труп. Я проверил
Harmony с помощью алгебры. Только тогда я осмелился…
Я начал творить, но молча, тайно.

Для Сальери небрежность Моцарта не только несправедливо успешна, но и позорит его собственный гений. Когда Моцарт приходит со слепым скрипачом, который подслушал, как он плохо играет одну из его собственных арий, он смеется, но Сальери глубоко обижается. «Ах, Сальери,/ Неужели ты не смеешься?» Моцарт удивляется. Сальери отвечает, что ему не до смеха, когда жалкий художник размазывает Рафаэля или когда презренный шут «позорит Алигьери пародией». Но само пушкинское искусство было пародией, всяким игривым перевоплощением, неотделимым от юмора. Сальери считает, что величие должно быть смертельно серьезным, а его подлость и неоригинальность проистекают из его отсутствия чувства юмора. Для лиса Моцарта, как для шаловливого и вообще творческого человека, смех — это целая философия жизни. Он отражает высшую мудрость, способность стоять вне себя.

Advertisement

В самом известном из когда-либо написанных комментариев о Пушкине Достоевскому удалось с помощью своей великолепной идеологической алхимии превратить пушкинскую хитрость в националистический ежик. Причина, по которой Пушкин мог принимать все точки зрения и олицетворять все национальности, объяснял Достоевский, заключается в том, что «отзывчивость» составляет сущность русскости. Со времен Петра Великого «мы [русские] приняли в свою душу гений других народов», подобно тому как Пушкин сделал своими чужие голоса. Отсюда для Достоевского следует, что Россия есть единственная «всечеловеческая» страна, которой суждено примирить все противоречия и создать братство народов. Если Сальери убил гармонию алгеброй, то Достоевский убил здесь игривость национализмом.

Русские писатели и художники сочли почти обязательным предложить свою версию Пушкина. Некоторые, как Чайковский, использовали его сюжеты в качестве вдохновения для своих собственных художественных произведений, а поэты и литературные критики внесли свой вклад в критический жанр, известный как «Мой Пушкин». Возможно, самое восхитительное принадлежит Андрею Синявскому (1925–1997), который, используя псевдоним Абрам Терц, чтобы скрыть свою личность, контрабандой вывозил за границу блестящую беллетристику и политически неприемлемую критику. В конце концов его идентифицировали, и он и еще один писатель предстали перед судом в 1966, а тайно ввезенные стенограммы судебного процесса — опубликованные на английском языке под номером On Trial: The Soviet State Versus Abram Tertz and Nikolai Arzhak (1966) — предлагают превосходный учебник для начинающих о разнице между советским и западным взглядами на искусство.

Осужденный на пять лет каторжных работ по лагерной системе Дубровлага, Синявский успел написать Прогулки с Пушкиным и по частям вывезти его в том, что сошло за письма к жене. 1 После эмиграции в 1973 году преподавал литературу в Сорбонне. Интересно, что он продолжал пользоваться не только своим настоящим именем, но и псевдонимом, причем авторские работы «Терца» подразумевались как особо преувеличенные, шутливые или фантастические. Ему действительно приписывают изобретение нового жанра — «фантастической литературной критики». Всегда нарушавший табу, он бросил вызов национализму русской эмиграции во Франции, как бросил вызов советскому истеблишменту.

Александр Пушкин; рисунок Дэвида Левина

Купить Распечатать

Прогулки , несомненно, была его самой шокирующей работой. Игривая оценка игривости Пушкина, она заканчивается убийственно серьезным последним словом: Дубровлаг, лагерь, где она была написана. Когда впервые появилась возможность публиковать в России части « Прогулок », Синявского заклеймили как «русофоба», изуродовавшего национальное достояние России так, как Сальери представляет себе изуродование Рафаэля. С Пушкиным просто не смеются. Поступать так, как предупредил меня один русский, является «богохульством». В России литература — это не просто литература, это — писание.

Русские особенно обиделись на замечание Синявского о том, что «Пушкин наткнулся на великую поэзию на тонких эротических ногах». Пушкин у Синявского — вся летучесть, вся роль без стержня, оборотень, пародирующий все, в том числе и пародист. Его не зафиксируют. Вы принимаете его за его инкогнито. Пушкин любил фигуру Дон Жуана, который мог стать желанным идеалом женщины за женщиной, как Пушкин мог говорить любым голосом и озвучивать любую мысль. «Пустота была содержанием Пушкина, — заявляет Синявский, и Евгений Онегин — «роман ни о чем».

Эссе Синявского начинается с вопроса, который всегда задают нерусскоязычные: что такого великого в Пушкине? Дело в том, что Пушкин плохо путешествует, больше всех теряет в переводе. В русском языке его лирика поднимается от клише до идеального выражения вечных истин, но то, что встречается в переводе, — это просто лежащее в основе клише. «Евгений Онегин» — это прежде всего произведение блестящего остроумия, с прекрасно поставленными эпиграммами и афоризмами, которые, как и все великие остроты, опираются на точное время. В переводе часто кажется, что поэт слишком поздно дает изюминку. Если, как утверждал Дэвид Дамрош, национальный шедевр входит в «мировую литературу» только тогда, когда он получает широкое признание в переводе, тогда творчество Пушкина могло бы стать экспонатом несравненного величия, в значительной степени ограниченным его родиной.

Неудовлетворенный стихотворными переводами Онегина , в том числе и своим собственным, Владимир Набоков создал тяжеловесный, буквальный перевод, изредка измеренный в строчках прозы, сопровождаемый огромным двухтомным комментарием, наполненным сводящими счеты и идиосинкразическими литературными суждениями, выдаваемыми за неопровержимую истину. Есть также четвертый том, воспроизводящий страницы поэмы издания 1837 года, совершенно бесполезный для тех, кто нуждается в переводе; текст такой мелкий, что нужно увеличительное стекло, чтобы его расшифровать. Весь этот перевод стал причиной одного из величайших споров в истории американской литературы, который Алекс Бим умело пересказывает в Вражда: Владимир Набоков, Эдмунд Уилсон и конец прекрасной дружбы .

Вражда началась с рецензии Уилсона на этих страницах на перевод Набокова. 2 Набоков ответил, и вскоре другие значительные фигуры (например, поэт Роберт Лоуэлл и русский историк Александр Гершенкрон) высказали свои взгляды в различных британских и американских периодических изданиях. Спор коснулся множества тем, от политики (Набоков высмеивал прежнее восхищение Вильсона Лениным и русской революцией) до функции критики, владения Набоковым английским, а Вильсона русским.

Набоков намеренно сделал свой перевод нечитаемым. В своем ответе Уилсону он пообещал внести изменения, чтобы сделать его еще уродливее. «В будущих выпусках я планирую еще более решительно убрать его [сделать его еще менее идиоматичным?]» и перевести его на «еще более неровный английский язык». Набоков стремится быть полностью буквальным и стремится к идеальной «кроватке». Будучи начинающим аспирантом, я воспринял это обещание буквально и попытался использовать его перевод таким образом, но это оказалось почти бесполезным по причинам, изложенным Уилсоном. Во-первых, синтаксис иногда сбивает с толку носителя английского языка. Во-вторых, когда Пушкин использует обычное русское слово, Набоков дает нам «эквивалент», которого не знает ни один носитель английского языка, если он вообще существует. русский nega (томность, сладострастие), общеупотребительное слово, становится, таким образом, «вялостью». Набокову, кажется, никогда не приходило в голову, что значение слова включает в себя его тон, стилистический уровень и обычные контексты употребления, поэтому юридический язык не переводят на детский сленг.

Помню, как всплеснул руками набоковский вариант строфы, в которой поэт шутливо сокрушается: «О, сны, сны! где твоя сладость? / Где ее рифма, юность?» По-русски сладость ( сладость ) явная рифма с юностью ( младость ), и поэтому, когда Синявский цитирует это двустишие, его переводчики Екатерина Непомнящий и Слава Ястремский дают: «О, сны, сны мои! Где твоя правда?/ И где ее неизменная рифма: милая юность ?» Версия Вальтера Арндта, которую недавно раскритиковал Набоков (тоже на этих страницах), дает «сладость» и «летучесть», что не так хорошо, так как быстрота не является общепринятой рифмой для чего бы то ни было. А Набоков? «Мечты, мечты! Где твоя сластолюбие?/Где (его стандартная рифма) juventude?» Как слова, которые никогда не использовались, могли иметь стандартные рифмы? Если Пушкин пародирует поэтические штампы, то скряга Набоков высмеивает собственный перевод.

Когда Набоков впервые приехал в Америку, Уилсон, уже влиятельный, ввел его в круги, которые могли помочь начинающему писателю. Давние друзья, они разошлись, когда появился роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго », которым Уилсон восхищался, а Набоков презирал его. Почему Уилсон рискнул своей дружбой с вспыльчивым писателем, написав разгромную рецензию, остается загадкой. Бим неубедительно приписывает это зависти, поскольку Набоков после Лолита был куда более известен, чем Уилсон, чья репутация уже не та, что была раньше. Но это приравнивание Уилсона к Сальери кажется необоснованным, особенно потому, что критика Уилсона в основном была направлена ​​в цель. Они сводятся к тому очевидному выводу, что перевод должен передавать не текст, слова на странице, а произведение, то впечатление, которое слова производят на чуткого читателя. Как всякий, кто читал лишенный юмора перевод комического шедевра, вроде гоголевского Мертвые души , будет свидетельствовать, какой смысл в комическом романе, если он не смешной? — или, в данном случае, в тяжеловесном шедевре легкости?

Несмотря на экстравагантные похвалы русской критики, пушкинская проза не может сравниться с его поэзией, за исключением, пожалуй, его лучшего рассказа «Пиковая дама». На первый взгляд, это история молодого офицера Германа, одержимого желанием разбогатеть на азартных играх, но только если он сможет сделать это без риска. Оказывается, известный мистик, который, возможно, также открыл тайну вечной жизни, однажды дал старушке секрет угадывания трех карт подряд. Чтобы получить доступ в дом старушки, Герман ухаживает за ее подопечной. Однажды ночью он пробирается в спальню старухи, наблюдает за «отвратительными тайнами ее туалета» и, выйдя из укрытия, угрожает ей пистолетом, чтобы та раскрыла тайну. Она умирает от испуга, но затем возвращается в виде призрака, чтобы раскрыть секрет при условии, что он женится на подопечной.

Читатели замечают здесь аллегорию всех попыток обрести сверхчеловеческое знание, в данном случае преодолеть случайность. Позже русские писатели превратили его в романы о философских поисках выхода за пределы других аспектов человеческого существования. По ней, очевидно, скопирован « Преступление и наказание » Достоевского, тоже рассказ об идеологе, убившем старуху.

Кульминация истории наступает, когда герой, выиграв баснословные суммы, правильно угадав две карты, ставит все на третью. В версии Ричарда Пивера и Ларисы Волохонской — включено в Романы, рассказы, путешествия: Полная проза Александра Пушкина — текст гласит:

«Выигрывает туз!» — сказал Германн и перевернул свою карточку.

— Ваш ферзь проигрывает, — приветливо (лучше ласково) сказал [противник] Чекалинский.

Германн вздрогнул: действительно, вместо туза перед ним стояла пиковая дама… В этот момент ему показалось, что пиковая дама подмигнула и усмехнулась. ..

«Старуха!» — воскликнул он в ужасе.

Этот отрывок, да и вся история, основаны на непереводимой фигуре речи. «Ваша королева проигрывает» буквально означает «Ваша старушка убита». Версия Пола Дебрецени гласит: «Ваша дама была убита» и добавляет поясняющую сноску. Пивер и Волохонский, которые делают сноски на многое, но не на эту строку, кажется, упустили суть. 3

Даже пушкинскую прозу не так легко передать, как кажется. Легко произвести дословное изложение текстов, но великие произведения остаются неуловимыми, их невозможно определить, как самого Пушкина.

Подкаст истории ревизионистов — Подкаст Малкольма Гладуэлла

Перейти к основному содержанию

Ревизионистская история  – это путешествие Малкольма Гладуэлла через незамеченное и непонятое. В каждом эпизоде ​​заново исследуется что-то из прошлого — событие, человек, идея, даже песня — и спрашивается, правильно ли мы поняли это в первый раз. Потому что иногда прошлое заслуживает второго шанса.

Вопросы к Малькольму? Отзыв о сериале? Свяжитесь с нами здесь !

Самая последняя серия

Малкольм беседует с Беном Наддафф-Хафри, ведущим программы «Последний архив», о забытом происхождении крупной социальной науки, недостающей главе в жизни Эллы Фицджеральд и обо всем этом…

Узнать больше

Малкольм беседует с Беном Наддафф-Хафри, ведущим программы «Последний архив», о забытом происхождении крупной социальной науки, недостающей главе в жизни Эллы Фицджеральд и обо всем этом…

Узнать больше

В этом сезоне Малкольм затронул множество проблем высшего образования. Сегодня в эфире: Решение. Большая идея проверяется в маленькой школе на берегу…

Узнать больше

Мария Конникова, омбудсмен журнала «Ревизионистская история», которая также является писателем, психологом и профессиональным игроком в покер, вернулась для еще одного раунда. На этот раз она читает письма из зала о силе дебатов,…

Узнать больше

Считайте, что это ваше приглашение на величайшее вручение наград, о котором никто никогда не слышал: Пушкинские премии, созданные в честь гигантов американской системы образования. В этом году Малькольм…

Узнать больше

В живом разговоре, записанном на 92-й улице Y в Нью-Йорке, Малкольм и его марсианский друг консультируются со спортсменками Линдой Фланаган и Лорен Флешман, как повысить уровень…

Узнать больше

В живом разговоре, записанном на 92-й улице Y в Нью-Йорке, Малкольм беседует со своим старым другом и коллегой по журналу New Yorker Адамом Гопником о последнем…

Адама. Узнать больше

Что вы делаете после того, как вас унизили на дебатах Мунка? Вы звоните в команду А. Бруклинская лига дебатов — это некоммерческая организация, которая поддерживает выступления и дебаты…

Узнать больше

Малкольм беседует со своим старым другом, блестящим научным писателем Майклом Спектером, о будущем жизни на Земле. Реакцией Майкла на пандемию Covid-19 было создание нового…

Узнать больше

Сегодня мы углубимся в увлекательную жизнь человека, которого Малькольм очень хорошо знает: товарища Пушкина, ведущего Джастина Ричмонда. Малкольм и Джастин говорят о том, что они были продуктом межрасовых браков, выжили…

Узнать больше

Автор, психолог и профессиональный игрок в покер Мария Конникова присоединяется к шоу в качестве первого омбудсмена ревизионистской истории. Мария защищает публику, читает письма слушателей и спорит с Малькольмом по вопросам…

Узнать больше

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *