Наследство соцлагеря. Почему Восточная Европа обречена жить вдвое беднее немцев
Экономическая модель Восточной Европы изначально подразумевает, что уровень жизни там должен оставаться примерно в два раза ниже, чем в развитых странах. Без этого она теряет свою привлекательность. А если во время циклического подъема их все-таки выносит выше, то потом неизбежно наступает кризис, застой и откат назад, потому что они не могут вернуться к росту, пока не восстановят свое отставание
За два с половиной десятилетия, которые прошли со времен перехода Восточной Европы от плана к рынку, ни одна из стран региона так и не смогла решить базовой проблемы, которая снижает эффективность их экономик и не позволяет догнать развитый мир. У восточноевропейских государств до сих пор не получилось создать национально ориентированный предпринимательский класс, который был бы заинтересован в долгосрочных инвестициях на родине.
В коротком цикле
В постсоциалистической Европе с долгосрочными инвестициями и так все очень непросто, потому что советская власть и рыночные реформы 1990-х приучили людей к тому, что долгосрочное планирование – это бессмысленное занятие.
Что правила постоянно меняются, что собственность могут в любой момент отнять, а накопления обесценить. Что стабильность и вообще нормальная комфортная жизнь возможна только на Западе. А лучшее, что можно сделать тут, в бывшем соцлагере, – это максимизировать прибыль в краткосрочном периоде и вывести заработанное куда-нибудь в надежное место.
Демографические проблемы дополнительно усиливают неприязнь восточных европейцев ко всему долгосрочному. Из-за быстрого старения населения образуется замкнутый круг, когда для поддержания социальных стандартов правительствам приходится увеличивать налоговую нагрузку, рост налоговой нагрузки еще больше усиливает отток людей и капиталов, этот отток приводит к дальнейшему повышению нагрузки на оставшихся, и так далее.
Из-за этого типичный бизнес-цикл для предпринимателей в Восточной Европе длится совсем недолго и сводится всего к нескольким шагам. Сначала создать или купить по дешевке в ходе приватизации какую-нибудь компанию, потом максимально увеличить ее обороты, чтобы она выглядела серьезным игроком на местном рынке, и наконец продать ее иностранным инвесторам.
В некоторых случаях стадий еще меньше: продажа по дешевке в ходе приватизации происходит напрямую от государства к иностранному инвестору.
В результате в Восточной Европе сейчас осталось очень мало сколько-нибудь крупных компаний, которые контролировались бы национальным капиталом. В тор-500 крупнейших по капитализации компаний Восточной Европы (куда включают Украину, но не Россию) всего 25% (по количеству) принадлежит даже не национальному, а восточноевропейскому капиталу, 58% – иностранному, остальное – государству. Если исключить из расчетов Украину с ее сильным местным олигархатом, то соотношение будет еще печальнее: за восточноевропейским капиталом останется 23%, а за иностранным – 60%. Мало того, за восточными европейцами останутся в основном компании из сектора услуг, а, скажем, в обрабатывающей промышленности или телекоммуникациях доля иностранцев будет еще выше (77% и 74% соответственно).
Во многих ключевых отраслях экономики – например, в банковском секторе или страховании – в странах Восточной Европы практически не осталось компаний, которые принадлежали бы частному национальному капиталу.
В лучшем случае из национального там будет выжившая с советских времен госмонополия, которую еще не успели приватизировать. А все остальное – это подразделения западных финансовых групп, скупивших компании местных бизнесменов.
Или автомобильная промышленность. В наследство от советской власти почти все страны Восточной Европы получили собственных производителей легковых машин. Сейчас все они или обанкротились, или стали частью западных автомобильных корпораций. У некоторых стран Восточной Европы не осталось даже собственного национального авиаперевозчика, как у беднейших стран Африки.
Безусловно, иностранный капитал принес в Восточную Европу технологии и финансовые ресурсы, которые ускорили экономическое развитие региона. Но это не отменяет того, что для западных корпораций государства Восточной Европы остаются всего лишь одним из возможных направлений для вывода производств и международной экспансии. Иностранный капитал мобилен и легко перемещается дальше, в другие страны, если условия там окажутся лучше.
Кризис 2008–2009 годов показал, что в восприятии большинства западных инвесторов Восточная Европа по-прежнему остается частью развивающегося мира и многие из них будут готовы вывести свои инвестиции даже при простом циклическом спаде.
Кроме того, отношения Восточной и Западной Европы в этой области совершенно неравноценны: несмотря на доминирование западного капитала на восточноевропейских рынках, никаких серьезных инвестиций из Восточной Европы на Западе нет. Главные страны для восточноевропейских инвестиций – это Люксембург, Кипр, Швейцария, что скорее отражает вывод капитала в более благоприятные юрисдикции, а не международную бизнес-экспансию.
Патриотический олигархат
Большинство правительств Восточной Европы осознают, что тотальная зависимость от иностранного капитала может быть опасна и хотя бы какие-то базовые активы должны остаться в национальных руках. Но как это сделать? Ведь национальный бизнес ненадежен и не любит долгосрочных инвестиций. В результате и здесь в ход идут методы, хорошо знакомые по российской реальности: государство или просто держит лучшие активы при себе, или создает класс суррогатных предпринимателей, чья национальная ориентация гарантирована тем, что они слишком сильно зависят от власти – формально и неформально.
За последние годы, особенно после введения против России западных санкций, весь мир узнал имена давних друзей и коллег президента Путина, которые заработали миллиарды, получая активы и господряды в обмен на личную лояльность. В Восточной Европе скромные размеры государств и приличия Евросоюза не позволяют приближенным олигархам достичь таких же масштабов состояний и международной известности, но и там работают аналогичные механизмы формирования класса патриотичных крупных собственников.
Например, венгерский премьер Виктор Орбан честно объясняет, что венгерские деньги, особенно государственные, не должны утекать к иностранцам. Что правительство должно поддерживать своих, потому что венгерский бизнес еще молодой и слабый и в равной конкуренции всегда будет проигрывать западным гигантам. А какая может быть страна без собственного национального бизнеса? На словах типичный Пак Чжон Хи, только без конфуцианской этики становится непросто отличить, где проходит граница между поддержкой национального бизнеса и коррупцией.
Самый яркий персонаж в плеяде патриотических олигархов Орбана – это Лайош Шимичка. Они учились вместе в университете, а в начале 1990-х Шимичка заработал первые деньги для партийной кассы FIDESZ на торговле недвижимостью в Будапеште. С тех пор он стал заметным бизнесменом, но особенно хорошо его дела пошли после возвращения Орбана к власти в 2010 году. За следующие несколько лет доходы консорциума Шимички Közgép выросли в несколько раз, в основном на строительных подрядах, которые Шимичка начал часто выигрывать после 2010 года. Среди других активов венгерского олигарха было рекламное агентство, которое тоже выигрывало подряды, – на рекламу всевозможных госструктур от лотереи до департамента туризма. Плюс к этому одна из крупнейших газет Magyar Nemzet, несколько радиостанций, телеканал TV2.
Правда, в 2014 году Орбан решил, что концентрировать столько влияния в руках всего одного олигарха неосмотрительно. Они с Шимичкой поссорились, поток господрядов иссяк, медиаимперию обложили новыми налогами.
Шимичка сохранил свои основные активы, но благосклонность правительства теперь распространяется на гораздо более широкий круг патриотических олигархов.
На Балканах можно найти такие примеры лояльных олигархов, которые покажутся слишком беззастенчивыми даже по российским меркам. Многолетний лидер Черногории Мило Джуканович в 2006 году приватизировал крупнейший банк страны Prva Banka CG (черногорский аналог Сбербанка) так, что контрольный пакет оказался у его родного младшего брата Ацо Джукановича. Такое семейное разделение труда сохраняется до сих пор, и ничего страшного. Ситуация, когда один брат возглавляет правительство, а другой – крупнейший в стране олигарх, не мешает Черногории активно интегрироваться в Евросоюз и НАТО.
Партийные директора
Правда, чем дальше, тем тщательнее Евросоюз следит за равным доступом для всех желающих при проведении приватизации или распределении господрядов, поэтому у правительств Восточной Европы остается всего один способ сохранить лучшие активы страны под национальным контролем – оставить их в государственной собственности.
В 2015 году, через четверть века после начала рыночных реформ, в 14 из 25 крупнейших по капитализации компаний Восточной Европы крупнейшим акционером по-прежнему оставалось государство.
Правительства Восточной Европы просто не видят другой возможности избежать тотальной скупки всех крупных предприятий иностранцами. Чтобы сохранить в стране хотя бы один не зависящий от западного капитала банк, страховую, энергетическую, горнодобывающую компанию, им приходится постоянно откладывать их приватизацию. Хотя и это не всегда легко удается – тут можно вспомнить десятилетнее судебное противостояние польского правительства и голландского страховщика Eureko за контроль над крупнейшей страховой компанией Восточной Европы PZU. В 1990-е голландцы чуть не купили эту компанию за сумму меньшую, чем составляла ее годовая чистая прибыль в нулевые. Польское правительство спас только кризис 2008 года, когда из-за финансовых проблем на родине голландцы согласились отказаться от притязаний на PZU в обмен на компенсацию.
Полякам удалось повернуть вспять чудовищную по убыточности для них сделку, но проблема, как сохранить PZU польской, все равно осталась нерешенной. Потому что государственная собственность – это тоже решение сомнительной эффективности. Сейчас в PZU (как и в большинстве других госкомпаний Восточной Европы) руководство меняется вместе с правительствами. Победившая на выборах партия тут же расставляет лояльных людей на главные посты. Через два месяца после того, как партия Качиньского выиграла выборы в октябре 2015-го, в той же PZU появился новый исполнительный директор, им стал бывший замминистра экономики в первом правительстве Качиньского. Также сменилась большая часть правления – теперь там заседают бывшие депутаты от новой правящей партии.
В Восточной Европе правительства меняются гораздо чаще, чем в России, поэтому политические назначенцы во главе госкомпаний не успевают превратиться в таких могущественных олигархов, как Якунин в РЖД или Сечин в «Роснефти». Но все равно получается, что лучшими активами региона управляют люди, подобранные по принципу лояльности и ограниченные в своих действиях кучей внеэкономических обязательств, типа сохранения раздутых штатов (ведь работники тоже голосуют) или политически мотивированного ценообразования.
Иногда возникают ситуации, когда какая-нибудь госкорпорация достается во временное управление даже не победившей партии, а каким-нибудь политическим маргиналам с крохотной фракцией в парламенте. Просто правительство не может собрать нужное количество голосов и вынуждено, таким образом, расплачиваться с малыми партиями за поддержку. Недавний пример – 2014 год в Болгарии, когда партия ГЕРБ Борисова немного не дотянула до половины голосов в парламенте и договорилась о поддержке с ультраправым Патриотическим фронтом. В результате кандидатуру главы Национальной электрической компании (30 электростанций и $1,5 млрд годового дохода в 2015 году) предлагала маргинальная партия, чьи активисты ходят в средневековых нарядах и требуют лишить болгарских цыган избирательных прав.
Ни политическая демократизация, ни либерализация экономики не помогли создать в странах Восточной Европы влиятельный и национально ориентированный предпринимательский класс, который был бы заинтересован в долгосрочных инвестициях в отечественную экономику.
Так же как российский режим, восточноевропейские правительства вынуждены либо сохранять лучшие активы в государственной собственности, либо доверять их в управление приближенным олигархам на условиях личной лояльности. Оба метода неизбежно подразумевают серьезные издержки и риски, но у этих стран нет других способов сохранить за национальным капиталом хоть какие-то позиции в главных отраслях экономики.
Потолок роста
В таких непростых условиях возникает вопрос, насколько Восточная Европа и Россия в принципе способны добиться устойчивого экономического роста, да еще и достаточно быстрого, чтобы сокращать свое отставание от развитых стран. В нулевые они серьезно продвинулись в этом направлении, но это были годы мирового экономического бума, российская экономика получала сверхдоходы от высоких цен на сырье, а в Восточную Европу потекли миллиарды евро субсидий из бюджета ЕС. К тому же все они начинали с очень низкого старта, возвращаясь к росту после тяжелейшего кризиса 1980 –1990-х годов.
На сколько им хватит этого импульса?
Главным конкурентным преимуществом и Восточной Европы, и России в международном разделении труда остается относительно дешевая и квалифицированная рабочая сила (в России добавляются еще природные ресурсы, но при низких ценах на сырье их значение падает). А относительно дешевая рабочая сила, даже если она неплохо образованна, – это очень ненадежное преимущество, которое тает по мере того, как сокращается отставание от развитых стран. Чем ближе польские зарплаты к немецким, тем меньше смысла немецким компаниям работать в Польше.
Большинство стран Восточной Европы сейчас подошли к тому рубежу, когда их рабочая сила оказывается уже недостаточно дешевой, чтобы компенсировать остальные недостатки. У Евростата хватает оптимистичных таблиц, где подушевой ВВП (по ППС) стран Восточной Европы все ближе подбирается к среднему уровню по ЕС. Но в реальности речь идет скорее о том, что восточная периферия Евросоюза выравнивается с южной, а вот сокращение отрыва от ведущих экономик ЕС давно остановилось.
Если сравнивать страны Восточной Европы с главной экономикой ЕС – Германией, то получится, что в 2000–2008 годах они действительно резко сократили свое отставание по подушевому ВВП (по ППС). Но вот после 2008 года этот процесс остановился, а кое-где даже развернулся вспять. В России этот разворот объясняется потерей сверхдоходов от нефтяного экспорта, но он произошел и в других странах – в тех, которые ближе всего подобрались к уровню Германии: в Словении (падение в 2008–2015 годах с 75% до 66%) и Чехии (с 70% до 67%).
Уровень примерно две трети от немецкого подушевого ВВП оказывается потолком, который не могут преодолеть даже самые успешные страны Восточной Европы. А если во время циклического подъема их все-таки выносит выше, то потом неизбежно наступает кризис, застой и откат назад, потому что они не могут вернуться к росту, пока не восстановят свое отставание. Именно это произошло с Чехией и Словенией в последние годы. Кто станет вкладываться в Словению, когда производительность труда там примерно такая же, как в Словакии, а средняя зарплата в полтора раза выше? Поэтому словенцам пришлось провести последние семь лет ужимаясь, чтобы упасть до уровня других стран Восточной Европы.
Единственной страной, которая продолжила сокращать отрыв от Германии и после 2008 года, оказалась Польша (с 48% до 56%). Но это потому, что в 2008 году она отставала от Германии сильнее многих других и только в последние годы подравнялась с Венгрией и Прибалтикой, нагоняя Словакию, Чехию и Словению. То же самое правило про близкую производительность труда и разницу в зарплатах в этом случае сработало в пользу Польши, подтянув ее к среднему уровню региона.
Но после того как выравнивание между отдельными странами закончится, смогут ли они продолжить сокращать разрыв, преодолеть эти немецкие две трети? В этом есть большие сомнения, потому что регион все сильнее превращается в экономическую периферию развитой части Европы, источник недорогой рабочей силы, которая или сама приезжает в Германию работать, или ждет, когда немцы привезут завод к ней.
Евро за два
Сложно представить себе, каким образом экономическое развитие стран Восточной Европы может перестать быть функцией от немецкого или от Северо-Западной Европы.
Потому что сейчас их экономическое благополучие напрямую зависит от планов и приоритетов всего нескольких западных корпораций.
Взять, например, автомобильную промышленность, которая стала одним из главных источников экономического роста в регионе и во многих странах обеспечивает 15–25% доходов от экспорта. Наибольших успехов в этой отрасли добилась Словакия – она заняла первое место в мире по производству машин на душу населения, пятимиллионная страна сейчас за год производит около миллиона машин. Если считать с субподрядчиками, автомобильная промышленность в 2014 году обеспечивала Словакии 200 тысяч рабочих мест, 43% промышленного производства, 28% экспорта и 13% ВВП.
Вроде бы здорово, автомобили – это не примитивное сырье, это сложная технологическая продукция с высокой добавленной стоимостью. Но проблема в том, что 43% промышленного производства Словакии обеспечивают всего три компании, и среди них нет ни одной словацкой: Volkswagen, Peugeot Citroen и Kia. На один немецкий Volkswagen в 2014 году приходился 41% от общего количества произведенных в Словакии машин.
То есть всего одна немецкая компания обеспечивает примерно 20% промышленного производства и 5% ВВП целой страны.
Что будет со словацкой экономикой, если Volkswagen решит перенести свое производство еще куда-нибудь так же, как когда-то перенес его в Словакию? Сейчас Volkswagen устраивает то, что в Словакии они могут платить зарплаты в два-три раза ниже немецких, но как долго это будет устраивать словаков? Или сам Volkswagen, если конкурировать со Словакией за его внимание начнут Западные Балканы, Турция, Украина, где зарплаты в разы ниже уже не немецких, а словацких?
Не только работники, но и государства Восточной Европы сейчас вынуждены демпинговать, чтобы западные автопроизводители продолжали выносить туда производства. В 2015 году правительство Польши поторопилось объявить, что британский Jaguar собирается построить там завод на 300 тысяч машин в год. Но в последний момент в переговоры вмешалось правительство Словакии, словацкий премьер Фицо лично предложил Jaguar еще более льготные условия, и британцы передумали – выбрали Словакию.
И если это так легко сработало в одну сторону, то в будущем может так же легко сработать и в противоположную.
Такая ситуация, как в автопроме, типична и для других отраслей с высокой добавленной стоимостью. В пищевой или легкой промышленности в Восточной Европе еще попадаются успешные национальные производители, но там, где требуются более сложные технологии, безраздельно доминируют иностранцы. Чехия может быть крупным производителем компьютеров, и они будут обеспечивать целых 6% ее экспорта. Но производит эти компьютеры тайваньская Foxconn, которая просто вынесла часть своих заводов в Пардубице. Так же как она выносит их в континентальный Китай или на Филиппины.
На примере Словении хорошо видно, что будет, когда зарплаты в Чехии, Словакии, Польше и других странах подберутся слишком близко к уровню тех стран, которые выносят туда производства. В 2008 году словенцы поставили рекорд Восточной Европы, добившись, что средняя зарплата у них достигла 63% от немецкой. С тех пор словенская экономика впала в тяжелый кризис, реальный ВВП там оставался ниже докризисного уровня даже через семь лет, в 2015 году.
Снижения средней зарплаты с 63% до 60% от немецкой пока недостаточно для того, чтобы вернуться к устойчивому росту.
То есть экономическая модель Восточной Европы изначально подразумевает, что уровень жизни там должен оставаться примерно в два раза ниже, чем в развитых странах, – без этого она не работает. В принципе, если сравнивать с другими регионами мира, это далеко не худший вариант, ведь абсолютные показатели продолжат расти, нужно блюсти только пропорцию. Но проблема в том, что в условиях демократии и открытости никакая власть не сможет успешно продать обществу концепцию такого самоограничения. Очень трудно убедить людей смириться с тем, что их зарплата обязательно вырастет на сто евро, но только не раньше, чем в Германии она вырастет на двести.
В этой ситуации наиболее активная часть общества сама поедет за немецкими и скандинавскими зарплатами – как, скажем, поехали почти два с половиной миллиона поляков, которые сейчас работают за границей. А оставшиеся неизбежно начнут искать другую модель развития, и первым, самым естественным выбором разочарованного общества будет национал-популизм.
следующего автора:
- Максим Саморуков
Фонд Карнеги за Международный Мир и Московский Центр Карнеги как организация не выступают с общей позицией по общественно-политическим вопросам. В публикации отражены личные взгляды авторов, которые не должны рассматриваться как точка зрения Фонда Карнеги за Международный Мир.
Почему страны Восточной Европы беднее стран Западной
Экономическая история социалистических стран более полувека была связана с политическим противостоянием Востока и Запада.
А сравнительный экономический анализ стал еще одним инструментов в идеологической борьбе. О том, как изменилась ситуация и почему одна Европа богаче другой, рассказывает IQ доцент факультета экономических наук ВШЭ Илья Воскобойников.
Девяностые. И началась импровизация
Мои школьные годы начинались на излете почти двух десятилетий брежневской стабильности. Они вобрали в себя перестройку, ускорение, сенсационные публикации о прошлом в центральных газетах и бурные, обсуждаемые всеми съезды народных депутатов.
Это делало жизнь школьных учителей все более сложной: им самим надо было теперь искать ответы на вопросы, которые школьниками всех поколений неизменно задавались. Один из таких вопросов — почему жить в нашей стране хуже, чем на Западе.
Я очень хорошо помню, как c какого-то момента у многих учителей перестали работать стандартные, проверенные временем идеологически выдержанные ответы, и начались импровизации. Примерно в шестом классе классная руководительница нам объясняла, что, конечно, в магазинах у нас продуктов меньше, чем, скажем, в США или Западной Германии, но «по главным для государства показателям» на душу населения — выплавке чугуна, добыче угля и нефти, производству электроэнергии — все не так плохо.
В интересах национальной безопасности
Как оказалось, в среде специалистов согласия по поводу различий в уровнях и динамике развития Западной и Восточной Европы тоже нет , а распад СССР и Восточного блока лишь прибавил им головной боли. В годы холодной войны и противоборства двух систем интерес к сравнительному анализу стран по обе стороны железного занавеса политики связывали с интересами национальной безопасности.
На формирование массивов данных по сопоставлению экономик СССР и США, Восточного блока и НАТО в свое время тратились немалые средства. Создавались научные школы, занимавшиеся историей и экономикой стран Восточной Европы. Появилось много специализированных научных журналов, в которых публиковались исследования первоклассных экономистов.
Подобными работами занимались и у нас. В СССР соответствующие группы работали в Институте мировой экономики и международных отношений. Основательные работы делались Яковом Квашой в Институте экономики АН СССР, хотя они и не было связаны с формированием новых данных.
Но в начале 1990-х годов существовавший десятилетиями стабильный спрос на исследования, сравнивающие социалистические и капиталистические экономики, исчез. Советский Союз и ведомый им блок социалистических стран остались в прошлом, как и вопрос о победителе в противостоянии двух систем. Прекратилось и обильное финансирование соответствующих исследований. В конце 1980-х — начале 1990-х годов экономисты ожидали, что через некоторое время Восточная Европа не будет отличаться от Западной, ибо главная, как многим казалось, причина разрыва в уровнях жизни — неэффективная командная экономика с жесткими ценами — устранена.
Разные дороги постсоветских стран
Однако по мере удаления от того памятного временного рубежа начала 1990-х специалисты все чаще стали замечать, что никакого всеобщего сближения Востока и Запада не происходит. Более того, экономики Восточной Европы после перехода к рынку развиваются совершенно по-разному. Так, если в 1990 году ВВП на душу населения Украины составлял 9.3 тыс. долларов США и превосходил Польшу на 2.2 тыс. долларов, то в 2011 г. подушевой ВВП Украины не дотягивал и до половины польского. Восточная Европа разделилась на страны, которые действительно сближаются со Старой Европой, и страны, которые отстают все сильнее. Возникло закономерное предположение, что причины такого расхождения следует искать не только в общем социалистическом прошлом, но и в предшествующие ему столетия развития этих стран.
При этом условия для поиска ответов сейчас изменились. С одной стороны, специалистов осталось не так много, школы разрушены, копившиеся десятилетиями массивы первичных материалов для продолжения работ утрачены.
Экономический историк Ангус Мэддисон в одной из статей 1998 года сокрушался, что используемые им оценки роста экономики СССР проекта Бергсона имеют много недостатков, а улучшить их не представляется возможным. Поскольку первичные источники — знаменитый богатейший архив ЦРУ с данными о советской экономике — после 1991 года куда-то исчезли. А, архивы советской статистики, когда-то полностью закрытые, международному сообществу по-прежнему известны крайне мало.
С другой стороны, для работ по сравнительному экономическому анализу появились условия, о которых раньше нельзя было и мечтать.
- Во-первых, исчезло идеологическое противостояние, которое не могло не влиять на результаты по обе стороны железного занавеса.
- Во-вторых, открылись архивы и большой объем количественной информации сегодня доступен исследователям.
- В-третьих, экономические историки стран Восточной Европы заинтересованы в том, чтобы публиковать свои работы в ведущих международных журналах, что заставляет их выполнять исследования на современном уровне.
И у них для этого есть ощутимые конкурентные преимущества перед западными коллегами — доступ к не введенным в научный оборот данным экономического развития Восточной Европы. - В-четвертых, специалисты Запада и Востока заинтересованы в сотрудничестве, предполагающем обмен данными, опытом, знаниями.
И у них для этого есть ощутимые конкурентные преимущества перед западными коллегами — доступ к не введенным в научный оборот данным экономического развития Восточной Европы.Новые источники
С введением в оборот ранее труднодоступных массовых источников появилось больше работ нового поколения. Стали пересматриваться, казалось бы, устоявшиеся ранее в литературе представления о развитии плановой и рыночной экономик в Восточной Европе.
Например, до сих пор общепринятым считалось представление, что экономический рост в СССР и стран Восточной Европы был связан в большей мере с наращиванием факторов производства, а после перехода к рынку стали доминировать процессы роста эффективности. Так, Пол Кругман в 1994 году писал, что командные экономики были чрезвычайно эффективны в мобилизации и концентрации ресурсов, но абсолютно неэффективны в их использовании.
Однако новые исследования и более совершенный инструментарий показали, что картина оказалась не столь однозначной. Появились свидетельства, что замедление роста экономик Чехословакии, Польши и Венгрии можно объяснить замедлением прироста капитала. Что произошло в силу перераспределения ресурсов в пользу потребления и в ущерб инвестициям в последние десятилетия плановой экономики.
В начале 2000-х появляются очень интересные работы, связанные и с более ранней экономической историей стран региона. Ян Лютен ван Занден и Миколай Малиновский получили оценки подушевого ВВП Польши в XV-XVII веках и показателей неравенства распределения доходов. Они показали, что, например, в последней четверти XVI века распределение доходов в Польше было более равномерным, чем в Голландии. Уровень ВВП на душу населения в начале XV века в Польше был ниже, чем в ряде стран Западной Европы. Причем разрыв сохранялся и на протяжении следующего столетия, несмотря на умеренный рост польской экономики. Отставание наблюдалось и в XVII веке.
Учебники нового поколения
Появление большего количества научных групп и в Восточной Европе, и в России стало главной причиной формирования неформальной ассоциации по стимулированию новых исследований экономической истории Восточной Европы (WEast). Многие работы, которые обсуждались на семинарах ассоциации, вошли в новый учебник «Экономической истории Восточной Европы начиная с 1800 года». Он должен прийти на смену учебникам предыдущих поколений, в которых экономики Восточной Европы не представлены столь подробно. Среди авторов его глав — не только давно известные специалисты по экономической истории, но и новое поколение исследователей, работающих в странах Восточной Европы и России. Многие из них приедут на конференцию «Опыт и будущие вызовы в измерении доходов и благосостояния в странах Восточной Европы и СНГ», которая пройдет в НИУ ВШЭ 17-18 сентября.
Еще очень много предстоит сделать, чтобы и экономисты, и историки осознавали положение Восточной Европы и России в пространстве и времени так же хорошо, как, скажем, Великобритания или Нидерланды. Мы не можем пока похвастаться столь же четким пониманием того, как развивалась российская экономика в XVI—XVIII веках, как, например, английская или испанская. Мы до конца не знаем, почему Восточная Европа сейчас беднее Западной и всегда ли так было. Однако и Россия, и Восточная Европа всегда присутствовали на карте континента и были частью общей картины. Хотелось бы, чтобы эта картина была как можно более полной. И в первую очередь, это необходимо школьному учителю, который должен будет отвечать новому ученику на старый вопрос.
IQ
Разница между Западной и Восточной Европой
Ключ
Разница — Западная и Восточная Европа Европейский континент можно разделить на два региона: Западную и Восточную Европу.
Между этими двумя регионами можно увидеть множество различий в отношении географического положения, культуры, экономики и т. д. Эти два региона состоят из большого количества стран, которые обогащают разнообразие двух регионов. Ключевое отличие между Западной и Восточной Европой заключается в том, что Восточная Европа состоит из стран, когда-то входивших в советский блок, в отличие от западноевропейских стран. Также в экономическом отношении западноевропейские страны гораздо более развиты , чем восточноевропейские страны. В этой статье давайте подробнее рассмотрим различия.
Что такое Западная Европа?
Западная Европа относится к западной части Европы. Некоторые из стран, подпадающих под эту категорию, включают Великобританию, Норвегию, Португалию, Испанию, Францию, Швейцарию, Ватикан, Нидерланды, Швецию, Мальту, Италию, Исландию, Германию, Грецию, Финляндию и т. д. Регион Западной Европы очень значительно продвинулась в своей экономике.
Наряду с изобретениями промышленной революции страны смогли добиться высоких темпов экономического развития.
В этом регионе можно увидеть католиков и протестантов. Люди говорят на романских языках, а также на языках с германскими корнями. Влияние модернизации и индивидуализации можно ясно увидеть в образе жизни людей.
Что такое Восточная Европа?
Восточная Европа относится к восточной части Европы. К странам Восточной Европы относятся Албания, Босния, Кипр, Чехия, Грузия, Венгрия, Латвия, Польша, Россия, Румыния, Турция, Украина, Сербия, Словакия, Молдова, Литва и т. д. В период холодной войны , этот регион назывался Восточный блок или еще советский блок . Трудно указать географическое разделение между западной и восточной областями Европы, хотя считается, что Кавказские горы, река Урал и горы являются границей Восточной Европы.
При изучении культуры и общества стран Восточной Европы можно увидеть явную разницу в семейных структурах.
В странах Восточной Европы более заметны консервативных идеи по сравнению с западным регионом. Люди говорят на языках со славянскими корнями. Кроме того, люди исповедуют многие религии, такие как православное христианство а также ислам. Экономика сравнительно ниже и менее стабильна, чем в Западной Европе.
В чем разница между Западной и Восточной Европой?
Определения Западной и Восточной Европы:
Западная Европа: Западная Европа относится к западной части Европы.
Восточная Европа: Восточная Европа относится к восточной части Европы.
Характеристики Западной и Восточной Европы:
Страны:Западная Европа: Великобритания, Норвегия, Португалия, Испания, Франция, Швейцария, Ватикан, Нидерланды, Швеция, Мальта, Италия, Исландия, Германия, Греция, Финляндия — некоторые примеры стран, принадлежащих к Западной Европе.
Восточная Европа: Албания, Босния, Кипр, Чехия, Грузия, Венгрия, Латвия, Польша, Россия, Румыния, Турция, Украина, Сербия, Словакия, Молдова, Литва некоторые страны Восточной Европы.
Экономика:
Западная Европа: Западная Европа экономически более развита и процветает.
Восточная Европа: Восточная Европа сравнительно менее развита в экономическом отношении.
Религия:
Западная Европа: Можно увидеть больше католиков и протестантов.
Восточная Европа: Большинство людей исповедуют православие или ислам.
Языки:
Западная Европа: Люди говорят на романских языках и языках с германскими корнями.
Восточная Европа: Люди говорят на языках со славянскими корнями.
Изображение предоставлено;
1. Западная Европа (Проект Робинзон) Автор: Serg!o [GFDL или CC-BY-SA-3.0], через Wikimedia Commons
– на основе: Изображение:Eastern-Europe-map2.png. [CC BY-SA 3.0] через Commons
Как динамика Восток-Запад определяет Европу
Ференц Лацо
Неожиданные преобразования в Восточной Европе сыграли центральную роль в преобразовании современной Европы.
Теперь радикальные нелиберальные режимы в восточноевропейском регионе, такие как в Польше и Венгрии, также создают серьезные политические проблемы для европейского проекта. В этой статье обсуждается, как восточноевропейское стремление стать «полностью европейским» способствовало развитию системы национальных государств в регионе в 20 веке и привело к расширению Европейского союза в начале 21 века. Я постараюсь показать, как эти два процесса, в свою очередь, привели к менее сбалансированному ЕС и способствовали новому ощущению разделения между Востоком и Западом.
Я утверждаю, что подъем авторитарного национализма в некоторых наиболее рьяных «европеизаторах» периода после 1989 года, таких как Польша и Венгрия, указывает на настоятельную необходимость задуматься об асимметрии в отношениях между Востоком и Западом с их часто иронические, если не сказать прямо трагические последствия. Я утверждаю, что нет причин, по которым нынешнее восприятие углубляющегося раскола между Востоком и Западом должно разрушить Европейский Союз.
Но для того, чтобы быть уверенным в этом, нам сначала нужно рассмотреть этот разрыв исторически обоснованным и нюансированным образом.
Ориентализм и западничество в Европе
Впервые концептуализированный в 18 веке и часто изображаемый как часть Европы, которая не является «полностью европейской», а скорее своего рода «полувостоком» в пределах географии Европы, категория Восточной Европы обладает лишь ограниченным потенциалом самоидентификации (Ларри Вольф). На самом деле люди в Восточной Европе неоднократно, а иногда и громко заявляли, что принадлежат к той же категории европейцев, что и их западные коллеги — более того, такие понятия, как «Европа» и «Запад», часто выражали более глубокие устремления и стремления. в Восточной Европе, чем в «основных» странах Запада. Восточные европейцы заявляли о своей принадлежности, в то время как члены последней группы были склонны выражать чувство дистанцированности от них, а нередко и чувство превосходства по отношению к ним — признаки асимметричных и не особенно хорошо сбалансированных отношений.
Чтобы преодолеть такую асимметрию, различные люди и группы в Восточной Европе стремились преобразовать свои собственные общества по образу и подобию стран западнее, часто при существенной, хотя иногда и плохо информированной, поддержке со стороны западных акторов. Однако такие попытки «вестернизации» неоднократно вызывали споры и временами приводили к мощному культурному и политическому отклику во имя местных и национальных традиций.
По мере того как различные группы в этих полупериферийных обществах делали выбор — а иногда и колебались — между надеждами и негодованием по отношению к «западным моделям современности», кристаллизовалась модель поляризации. Эта внутренняя поляризация между «западниками», которых в наше время часто называют либералами, и националистами, которых снова широко называют популистами, во многом была следствие неравных отношений Восточной Европы с Западной Европой и Западом в целом.
В конце концов, ключевое различие между либерализмом и национализмом в этом регионе заключается в том, как страны определяют свое отношение к более развитому и более либеральному Западу: как подражательное или конфронтационное.
В этом контексте стоит отметить, что в западноевропейских обществах нет сопоставимой внутренней поляризации, возникающей в результате их отношения к восточноевропейским явлениям и их оценки. Таким образом, может быть важно изучить разнообразие ориентализма в Западной Европе, когда речь идет о Восточной Европе, но еще важнее понять оспаривание западничества в Восточной Европе. Последнее, в конце концов, имело поистине огромные политические последствия.
Первая попытка постимперской Восточной Европы – и ее последствия
Первая крупная попытка создать постимперскую Восточную Европу и утвердить ее как часть более широкого западного проекта была предпринята через «Версальскую систему» введен в конце Первой мировой войны. Ключевой целью в то время было создание системы демократических национальных государств в том, что тогда было гораздо более разнообразным макрорегионом Европы, чем Западная Европа (в относительно более однородных странах, таких как Польша или Румыния, по-прежнему проживало около 30% меньшинства).
населения в межвоенные годы). Однако эта первая попытка реконструировать эту «полувосточную» сферу по западному образцу имела катастрофические последствия в среднесрочной перспективе.
За частичным исключением Чехословакии, новые демократии в регионе демонстрировали многочисленные слабости и недостатки. В конце концов они были свергнуты по всему региону. Что еще хуже, тоталитарно-имперское правление нацистской Германии и Советского Союза вскоре было навязано с крайним насилием и часто при заметном уровне местной поддержки и соучастия. Представители меньшинств, которые должны были пользоваться институциональной защитой на национальном и международном уровнях, на самом деле часто подвергались дискриминации, преследованиям или даже убийствам, причем в первую очередь среди них были восточноевропейские евреи – этот регион был главным центром еврейской жизни до беспрецедентного Натиск нацистов, около 95% всех жертв Холокоста произошли от него.
Другими словами, первая крупная попытка перестроить Восточную Европу по западному образцу демократического национального государства не только не оправдала возложенных на нее надежд, но и способствовала развязыванию катаклизмов, которые были практически немыслимы в пределах географии Европы.
Это вскоре привело к тому, что новые понятия, такие как преступления против человечности и геноцид, вошли в юридический словарь и обиход во всем мире.
Большой разворот
Вихрь насилия в Восточной Европе в первой половине двадцатого века и массовая иммиграция в Западную Европу в послевоенный период объединились, чтобы обеспечить большой перелом. К концу века макрорегион континента, вошедший в современность как гораздо более разнообразный, стал делиться на все более мелкие и, как общая тенденция, все более однородные национальные государства. Тогда как ранее довольно однородные национальные государства Западной Европы стали значительно более разнообразными в этническом и религиозном отношении.
Политические и культурные последствия этого важного поворота стали ясно видны примерно в 2015 году, к непониманию многих комментаторов в Западной Европе — и не только там. Основываясь на своей реакции на разворачивающийся гуманитарный кризис, восточноевропейские политические лидеры и большие слои местного населения, по-видимому, «нормализовали» относительную этническую однородность своих стран, которая была создана в результате такого большого насилия в недавней истории.
В то время как широко распространенное непонимание перед лицом официального отказа солидарности было более чем понятно, новизна довольно однородных национальных государств на Востоке и то, как они были созданы для воспроизведения западных моделей, в то время редко отмечались.
Оглядываясь назад, можно сказать, что первая крупная попытка переделать Восточную Европу по образу и подобию Запада привела не только к разрушительным, но и совершенно ироничным результатам. С точки зрения разнообразия Восточная Европа сегодня выглядит гораздо больше, чем Западная Европа около ста лет назад, но это верно и в обратном направлении.
Вложение ориентализма и «старого Запада» в новую Европу
Своеобразные запутанности и асимметричные отношения между «двумя половинами» континента, конечно же, не исчезли со второй великой вестернизирующей революцией народов Восточной Европы в 1989. Как раз в то время, когда многие западные интеллектуальные дебаты вращались вокруг либерально-телеологического тезиса Фрэнсиса Фукуямы о «конце истории», восточноевропейские общества приступили к сложной и действительно беспрецедентной трансформации партийного государства и плановой экономики.
Несколько дезориентированные на крах советской власти и исчезновение целых жизненных миров практически в одночасье, члены этих обществ, как правило, желали утвердить свою «европейскость» и снова стать похожими на своих западноевропейских собратьев.
В то же время западноевропейцы стремились восстановить свое право измерять и оценивать «европейскость» восточноевропейцев. В случае с Европейским союзом (в то время союзом западноевропейских государств во всем, кроме названия) это было сделано прежде всего за счет введения в 1993 году Копенгагенских критериев, по которым они могли судить о том, правомерно ли страны «другой Европы» принадлежали к европейскому проекту или не соответствовали «европейским стандартам». исключение. Однако, будучи ожидаемым и стремящимся выполнить множество внешних условий в момент демократизации, он ответил на многие центральные вопросы национальной политической жизни до того, как могли состояться более содержательные дебаты.
Затянувшийся процесс и неравномерный успех расширения ЕС также укрепили старые и привнесли новые иерархии в Восточную Европу.
Различия между «более» и «менее» европеизированными стали неотъемлемой частью того, что Милица Бакич-Хайден изобретательно назвала вложенным ориентализмом. Ключевое понимание Бакич-Хайдена заключается в том, что ориентализационные практики могут принимать форму «исключительного самовключения в Запад» и могут быть закодированы в отношениях между непосредственными соседями в своего рода цепи (как в символическом дистанцировании немцев от поляки, поляки из украинцев, украинцы из русских и т.д.).
Сегодня действительно бросается в глаза, как именно те восточноевропейские страны, которые были первыми и наиболее стремившимися к вестернизации после 1989 года, в конечном итоге избрали и переизбрали правительства, пропагандирующие авторитарные формы национализма и исключающие взгляды на Европу. Вместо того, чтобы усвоить политико-гражданское чувство нации и либерально-нормативный проект Запада, правительства во главе с ПиС и Фидес в Польше и Венгрии, соответственно, яростно пропагандируют этнокультурные, религиозные или даже откровенно расовые идеи.
того, за что должна стоять Европа.
Эта националистическая традиция, возможно, черпает большую часть своей современной силы из социализации нескольких поколений в «реально существующих» национальных государствах послевоенных десятилетий и ее гомогенизирующих дискурсов — с Польшей и Венгрией, являющимися одними из наиболее этнически однородных обществ в пределах советского блока и с тех пор, а также наиболее настаивающих на своем особом характере по сравнению с остальными еще до 1989 года. Их широко обсуждаемые нелиберальные политические проекты представляют сегодня экзистенциальный вызов ЕС, однако подъем авторитарного национализма, на который они опираются, может быть менее парадоксальным следствием их европеизации, чем это часто предполагается. Тот факт, что восточноевропейцы, которые в последние десятилетия отстаивали свое право на принадлежность к Европе и неоднократно подвергались меркам на своем пути туда, теперь яростно настаивают на своей «привилегии исключать других», с таким же успехом можно рассматривать как следствие определенная логика европеизации – логика движения вверх по склону Восток-Запад, не в последнюю очередь за счет отрицания связей с местами дальше на восток (Аттила Мелег).
В этом контексте мы должны напомнить, что западные дискурсы во время холодной войны имели тенденцию символически включать восточноевропейские страны как «христианские» и «европейские» под покровом советской власти. Эти антикоммунистические дискурсы изображали их как места, лишенные своего «суверенитета», «свободы» и «демократии» против их воли, и поэтому их следует рассматривать как потенциальные части расширенного «исторического Запада». сделать предполагаемые связи между европеизмом, христианством, свободой и демократией более явными в реконфигурированной Европе после 19-го века.89. Представители правительств некоторых из новых членов Союза сегодня действительно являются одними из самых громких в пропаганде таких исключительных связей — идей, которые, как правило, считаются анахроничными, не говоря уже о глубоко спорных, дальше на запад.
Острые дебаты вокруг Польши и Венгрии, двух национальных государств, созданных по западному образцу и этнически гомогенизированных в результате массового насилия в 20-м веке, которые теперь реализуют нелиберальные проекты на расширенном Западе, явно усилили поляризацию между двумя самопониманиями.
Запада – Запад как нормативный, либерально-прогрессивный проект, с одной стороны, и Запад как ностальгический, культуралистско-расовый, с другой. В то время как западноевропейские либеральные демократы в таких странах, как Франция или Италия, защищаются от могущественных внутренних противников, которые в целом поддерживают последнее самопонимание, они воспринимают режимы, строящиеся в Польше и Венгрии, как пропаганду политических ценностей. они твердо отвергают в своих странах. Эти восточноевропейские «эксперименты с анахронизмом» также способствовали возрождению тех выражений дистанцированности в Западной Европе, которые были вызваны страстной вестернизацией Восточной Европы после 19-го века.89 предназначалось для преодоления в первую очередь. Частое сведение сложного и разнообразного региона к двум политически наиболее проблематичным случаям момента уже свидетельствует об определенной преемственности в традициях стигматизации.
В то время как отношение к ЕС на самом деле остается весьма благоприятным и в этих двух странах, нынешние «эксперименты с анахронизмом» в Польше и Венгрии показывают, что вторая попытка после 1989 г.
прибывают туда, где, по их мнению, когда-то был Запад.
Менее сбалансированный Союз и новый разрыв между Востоком и Западом
Вступление восточноевропейских стран в ЕС повлияло не только на политическую культуру недавно расширившегося Запада. Хотя к 2013 году почти каждое второе государство-член ЕС можно будет назвать восточноевропейским, с демографической точки зрения в «новых» странах проживает лишь около одной пятой населения Союза. Между западной и восточной «половинами» существуют значительные социально-экономические различия, и экономическая доля последней фактически остается значительно ниже одной пятой. Другими словами, довольно слаборазвитая в экономическом отношении часть континента, включающая в себя многочисленные в основном небольшие национальные государства, которые, как мы видели, были созданы по образцу Запада в прошлом веке, таким образом, стала играть непропорционально большую политическую роль на европейском уровне. после 2004 г.
, отвечая, среди прочего, почти за каждое второе голосование в Европейском совете и за члена Европейского комиссара (если этот тип чрезмерного представительства не повторяется в Совете министров). Относительная отсталость этих государств-членов также означает, что огромные структурные фонды начали течь в их направлении, так же как их граждане начали массово эмигрировать: таким образом, вхождение восточноевропейских государств резко изменило то, как европейский бюджет, так и большой и функция безграничной европейской зоны. В то же время, новые государства-члены стали оказывать такое политическое влияние, при этом их граждане не получили почти пропорционального представительства в собственной элите ЕС.
Восточные европейцы получили непропорциональную власть в Союзе благодаря принципу национального государства, но продолжают оказывать весьма незначительное влияние благодаря транснациональной логике. Таким образом, расширенный ЕС, возможно, был значительно менее сбалансированным, чем Союз двенадцати, основанный в Маастрихте, или его предшественники эпохи холодной войны.
И это еще не все: в то время как западноевропейцы были склонны надеяться, что с присоединением одиннадцати восточноевропейских государств мало что изменится, последние возлагали надежды на эпохальную трансформацию, которая позволила бы им выйти из своего полупериферийного статуса. Справедливо будет сказать, что с 2004 г. изменилось гораздо больше, чем ожидали первые, но меньше, чем хотелось бы вторым, и поэтому обе стороны кажутся довольно разочарованными сегодняшней эволюцией своих отношений.
Такие взаимно обманутые ожидания, институциональные дисбалансы внутри Союза и дискурсивная поляризация вокруг ключевых понятий, таких как «Европа» или «Запад», усиливали друг друга. В последние годы они обострили восприятие разделения между Востоком и Западом. По иронии судьбы такое углубляющееся ощущение раскола внутри Союза связано не в последнюю очередь с тем фактом, что восточноевропейцы теперь заявляют о защите «Европы» и «Запада» в ненормативной культурно-ностальгической манере.