«Крещеная собственность»
В издательстве «Альпина нон-фикшн» готовится к выходу книга историков Дмитрия Рублева и Вадима Дамье, посвященная исследованию жизни и судьбы князя Петра Кропоткина — ученого и революционера-анархиста, «почти что второго Ломоносова», ставшего моральным авторитетом для многих людей со всех континентов земного шара. Сегодня «Горький» публикует фрагмент главы «Воспоминания о детстве, или Скрытая жизнь» — в нем авторы описывают ужасы крепостного права, осознание которых, безусловно, сказалось на идейном становлении главного героя книги.
Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Вадим Дамье, Дмитрий Рублев. Петр Кропоткин: жизнь анархиста.
М.: Альпина нон-фикшн, 2022. Содержание
Когда читаешь комментарии российских интернет-активистов об американском движении Black lives matter, часто сталкиваешься с примитивным противопоставлением «белый — черный» как синонимом понятий «угнетенный — угнетатель». Невольно возникает впечатление полной амнезии исторической памяти. Разные они — что «белые», что «черные». Возможно, кому-то просто приятно осознавать себя «господином», пусть даже кающимся, чем угнетенным, которому каяться-то и не в чем… Ведь и в России было рабство, когда многонациональное крепостное крестьянство (русские, украинцы, белорусы, латыши, литовцы, эстонцы, мордва, марийцы, чуваши, татары) таким же образом угнеталось столь же многонациональным слоем дворян-рабовладельцев, среди которых были русские, поляки, украинцы, немцы, литовцы, грузины, армяне и даже афророссияне — предки уважаемого и любимого нами Александра Сергеевича Пушкина. Так что белый русский крестьянин — родной брат американского «дяди Тома», в отличие от афророссиян Ганнибалов, получивших дворянство и землю с рабами от Петра Первого.
Крепостное право… Рабство, веками отравлявшее жизнь десяткам миллионов наших предков. Вполне сравнимое по масштабам с рабством в Северо-Американских Соединенных Штатах и не так уж сильно отличавшееся от него… Перед отменой крепостного права в Российской империи насчитывалось двадцать три миллиона сто тысяч крепостных крестьян — 37 % от всего населения империи. Они составляли от 50 до 70 % населения в центральных губерниях России, в Белоруссии, Литве, Украине. В нечерноземных губерниях две трети населения были крепостными, в черноземной полосе — около половины всех крестьян, в Среднем Поволжье — треть. Их называли «крещеная собственность». Этих людей можно было не только передавать по наследству, но и продавать, дарить, закладывать, как имущество, в банке, подвергать любым наказаниям (правда, «без увечья»), лишать имущества по желанию помещика. Их проигрывали в карты. На ярмарках, аукционах, базарах распродавали за долги, как и все помещичье имущество. Так, одним из всероссийских центров торговли крепостными рабынями было село, ныне город, Иваново.
Сюда их свозили со всей Российской империи, но наибольшим спросом на этой ярмарке пользовались украинки…
Стремясь «оптимизировать» свое хозяйство, помещик частенько по своему произволу подбирал невест для крестьянских парней. Мог перевести детей из одной семьи в другую, но мог и запретить замужество искусной ремесленнице, работавшей в его усадьбе. Объявления о продаже крепостных рабов печатали в газетах. Через запятую можно было увидеть рекламное описание рояля, собаки и рабыни-крестьянки с указанием ее возраста, а также всех прелестей и талантов. Правда, император Александр I запретил объявления о продаже людей. А еще раньше Екатерина II запретила использовать в официальных документах слово «раб». Слишком уж это портило имидж просвещенным реформаторам. Но запреты не страшны — слишком много было формулировок, позволяющих выразить то же самое другими словами…
Явления, которые сейчас называют словом «харассмент», процветали в имениях российских помещиков пышным цветом. Местные органы власти в губерниях неоднократно фиксировали многочисленные изнасилования крепостных девушек и крестьянских жен помещиками.
Применялось «право первой ночи». Известны случаи создания дворянами целых гаремов из таких «любовниц поневоле». В 1845–1857 годах широкую огласку получил судебный процесс помещика Страшинского, уличенного в педофилии. «Благородный дворянин» принуждал к половым отношениям девочек двенадцати — четырнадцати лет; две из них умерли. А некоторые помещики и даже помещицы пытались зарабатывать деньги, принуждая девушек отрабатывать оброк в публичных домах…
В регионах с более плодородными землями, «черноземами», крестьяне большую часть недели должны были отрабатывать барщину, что означало работу в хозяйстве помещика. В наиболее «страдные», удобные для работы времена года барщина могла продолжаться до пяти-шести дней в неделю. Император Павел I попытался сократить число барщинных дней до трех в неделю, но его указ откровенно игнорировали, трактуя как «рекомендательный». В первой половине XIX века среди помещиков начинает распространяться практика перевода крестьян на «месячину». Иными словами, лишенные земли крепостные вынуждены были все рабочее время проводить на земле помещика, превращаясь в обычных плантационных рабов.
За это им полагался паек продовольствием, одеждой, обувью и домашней утварью. В «нечерноземных» губерниях, где земли были менее плодородны, а крестьяне зарабатывали кустарно-ремесленным производством или уходили на заработки в город, помещик, подобно пушкинскому Евгению Онегину, заменял «ярем» «барщины старинной оброком легким». Как правило… Правда, если он владел заводом, то мог заставить работать на нем крестьян по правилам той же «месячины». Ну, легким оброк, как правило, не был. А если крепостной крестьянин занимался коммерцией, то и платил он больше — ведь надо же было барину жить в роскоши, закатывать балы и пиры, швыряться направо и налево деньгами в Париже, дабы содержать любовниц-француженок. О степени же «эффективности» помещичьего хозяйства свидетельствует один только факт: к 1859 году 65 % всех крепостных крестьян были заложены за долги помещиков в кредитных учреждениях. Ну а если крестьянин, по мнению помещика, работал плохо, его могли сдать вне очереди в рекруты. А это означало двадцать пять лет военной службы и возвращение домой почти что стариком.
Но и сама работа на барщине нередко сопровождалась применением пыток. Так, некоторые помещики, направляя крестьян на работу, надевали им на шею рогатки, чтобы они не могли прилечь для отдыха. Рогаткой тогда называли железный ошейник весом от двух до восьми килограммов с торчащими в стороны железными прутьями. Его запирали на замок. Уснуть с рогаткой было невозможно — прутья оставляли кровавые раны на шее и плечах. Бывали случаи, когда помещики, пытаясь принудить крестьян как можно быстрее закончить работу на господском поле, запрещали им пить воду, несмотря на жару. За малейший проступок крестьян подвергали беспощадной порке. Причем бить могли чем угодно: кнутом, плетьми, розгами, арапником, палками, шпицрутенами. Но были наказания еще более жуткие, чем порка. Так, Польские, помещики из Рязанской губернии, наказали одну из крепостных девушек, приковав ее цепью к деревянной колоде, весившей около четырнадцати килограммов. В таком положении она просидела четыре недели, вынужденная прясть нити и питаться только хлебом и водой.
Дворяне Рязанской губернии придумали и новое орудие пыток — деревянную «щекобитку». Херсонский помещик Карпов четыре года держал своих крестьян прикованными на цепи. Минская помещица Стоцкая использовала для пыток своих крепостных кипяток, раскаленное железо, кормление дохлыми пиявками. Она же надевала на лицо крепостным женщинам специальную узду под предлогом того, чтобы они не могли пить молоко во время доения коров.
Обычным явлением считалась пытка голодом. Так, рязанская помещица Скобелкина наказала свою дворовую девушку за внебрачную сексуальную связь лишением еды на десять суток. Сюда же можно добавить и еще ряд особо «изысканных» методов пыток: подвешивание за ноги и руки на шесте, «уточка» (связывание рук и ног, а потом их продевание на шест), опаливание лучиной волос у женщин «около естества», «ставление на горячую сковороду», «набивание деревянных колодок на шею», сечение «солеными розгами» и «натирание солью» по сеченым местам…
Убийство крепостных тоже было довольно распространенным явлением.
Историк Повалишин, изучавший жизнь крепостных крестьян Рязанской губернии 1810–1850-х годов, приводит такие случаи. Помещик Хомуцкий избил до смерти одну из дворовых девушек. Другой местный дворянин, Суханов, тяжко избил прикладом ружья и ногами двенадцатилетнего дворового мальчика за то, что на охоте он не заметил зайца. Через два дня ребенок умер. Помещик Одинцов жестоко избил за потерю цыпленка семилетнюю девочку. Через несколько дней она умерла. Детей, беременных женщин, стариков калечили и забивали насмерть… И таких случаев Повалишин приводит довольно много. А что же помещики? Чаще всего наказанием для них было предание церковному покаянию. В лучшем случае имение могло быть забрано в опеку местного дворянства. Но обычно какое-либо наказание следовало в случае вмешательства высокопоставленных чиновников, а то и членов императорской семьи, порой приходивших в ужас от того, что помещики вытворяли с живыми людьми.
Помещики, обладавшие деньгами и властью над своими крепостными, имели шансы подкупить чиновников, задобрить или запугать свидетелей из своих крепостных, а то и вовсе отправить их в тюрьму.
Даже насильник-педофил Страшинский, несмотря на «подтверждение этих фактов его крепостными трех деревень различных уездов, соседними крестьянами, самими потерпевшими и медицинским освидетельствованием», отделался легким испугом. Сенат, высший судебный орган империи, оставил его дело только «в подозрении».
Одной из наиболее одиозных личностей, соединившей все негативные черты помещика того времени, был князь Гагарин, владевший землями в Михайловском уезде Рязанской губернии. Занимая крестьян даже по праздникам работой на барском поле, он почти не оставлял им времени трудиться на своей земле. Частые избиения крестьян арапником, плетью, кнутом или палкой были для него обычным делом. Гагарин изнасиловал и принудил к роли своих гаремных наложниц семь крепостных девушек. Держал их взаперти и часто избивал из чувства ревности. В 1816 году ухаживавший за щенятами крепостной крестьянин Михаил Андреев, недоглядевший за щенком, был избит пьяным Гагариным, а затем в раздетом виде посажен на цепь на морозе.
При этом конюхи по приказу князя все время избивали слугу арапниками. Затем Гагарин продолжил избиение, окончившееся убийством Андреева. А ведь Гагарины были родственниками Кропоткиных. Знал ли юный Петр эту историю?
Крестьяне фактически были лишены даже права жаловаться на своих помещиков. В 1767 году императрица Екатерина II ввела за любые подобные жалобы битье кнутом и отправку на каторжные работы. Согласно «Уложению о наказаниях» 1845 года (пункт 1909) за любую подачу жалобы на помещика полагалось пятьдесят ударов розгами.
Очень красочное описание повседневности крепостного рабства оставили русские писатели XIX века. Они написали свою «Хижину дяди Тома» для русских Ивана и Марьи. Стоит только обратиться к таким произведениям, как «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Николаевича Радищева, «Дубровский» Александра Сергеевича Пушкина, «Пошехонская старина» Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, «Записки охотника» Ивана Сергеевича Тургенева, «Сорока-воровка» и «Кто виноват?» Александра Ивановича Герцена, «Антон-Горемыка» Дмитрия Васильевича Григоровича, стихи и поэмы Николая Алексеевича Некрасова.
.. Многие из этих книг прочитал и Кропоткин…
Да уж, перечитав эти книги и внимательно изучив факты, не устаешь удивляться, какими все-таки гуманными оказались русские крестьяне по отношению к своим бывшим хозяевам. Ведь не было в России массовой резни дворян бывшими крепостными и их потомками — ни в 1905-м, ни в 1917-м. Но волей-неволей начинаешь понимать причины массового погрома дворянских усадеб в годы русских революций начала ХХ века. Как только стало возможно, крестьяне безо всякого сожаления расстались с «Россией, которую мы потеряли». Той самой, где «вальсами Шуберта» и «хрустом французской булки» «упоительными вечерами» наслаждались совсем другие люди, в том числе и те, кто калечил, убивал, насиловал крестьянских сестер и матерей. Поэтому пожары дворянских усадеб для крестьян были всего лишь… праздничной иллюминацией.
И факт этой иллюминации, со всеми историческими реалиями, очень точно отметил гениальный русский поэт Александр Блок, имение которого потомки крепостных крестьян тоже разнесли вдребезги: «Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? — Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.
Почему валят столетние парки? — Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему — мошной, а дураку — образованностью. Все — так. Я знаю, что говорю. Конем этого не объедешь. Замалчивать этого нет возможности; а все, однако, замалчивают. Я не сомневаюсь ни в чьем личном благородстве, ни в чьей личной скорби; но ведь за прошлое — отвечаем мы? Мы — звенья единой цепи. Или на нас не лежат грехи отцов? — Если этого не чувствуют все, то это должны чувствовать „лучшие“…» Но эти «лучшие» тоже были. Благодаря им появились «кающиеся дворяне», желавшие вернуть долг своих предков крестьянам. Среди них будет и Петр Кропоткин…
Дело помещицы Салтыковой: страх и ненависть в селе Троицком
В июне 1762 года императрица Екатерина Вторая получила жалобу от двух крепостных крестьян, в которой сообщалось, что помещица Дарья Николаевна Салтыкова «замучила до смерти» более ста душ крепостных. Расследование по делу помещицы Салтыковой длилось около трех лет.
Приговор Салтычихе и ее подельникам выносила сама Екатерина, поскольку никто из судей не осмелился взять на себя ответственность за решение судьбы именитой дворянки.
Досье на подсудимую
Дарья Николаевна Салтыкова родилась в марте 1730 года в семье столбовых московских дворян. Родственниками ее родителей были Давыдовы, Мусины-Пушкины, Строгановы, Толстые и другие именитые дворяне.
В девичестве Дарья Николаевна носила фамилию Иванова. Позже она вышла замуж за ротмистра лейб-гвардии конного полка Глеба Алексеевича Салтыкова, у них родилось двое сыновей. В молодости будущая изощренная садистка была на редкость красивой и при этом набожной женщиной. В 1756 году она овдовела.
В двадцать шесть лет она получила баснословное состояние, ранее принадлежавшее ее матери, бабке и мужу. Дарья Салтыкова была владелицей поместий, расположенных в Московской, Вологодской и Костромской губерниях.
Щедро жертвовала деньги на церковные нужды и раздавала милостыню, помимо этого, каждый год выезжала на богомолье к какой-нибудь святыне.
В распоряжении Салтычихи находилось около 600 крепостных крестьян, 138 из них были замучены на смерть. В списке жертв Салтыковой фигурировали преимущественно женщины.
Крепостные Салтыковой в период с 1756 по 1762 гг. подали двадцать одну жалобу на свою госпожу. Все поданные жалобы проходили проверки, но Дарья Николаевна была женщиной с огромными связями в нужных кругах, поэтому участь жалующихся крепостных была предопределена с самого начала. Как только до Салтыковой доходили слухи, что кто-то из ее крестьян занимается доносами, она тут же предпринимала «меры воспитания» в отношении непослушных.
Наказание Салтыковой носили жуткий характер: одних она забивала до смерти, других отправляла на каторжные работы. Именно благодаря своим связям жестокая помещица всякий раз могла избежать наказания. Ни одна из двадцати одной жалобы на помещицу Салтыкову не достигла императрицы.
Счастливый случай
1 октября 1762 года уголовное дело помещицы Салтыковой было принято к рассмотрению в московской Юстиц-коллегии.
Этому поспособствовала жалоба, переданная лично в руки императрице от двух беглых крепостных крестьян, Савелия Мартынова и Ермолая Ильина.
В конце апреля 1762 года крестьяне Савелий Мартынов и Ермолай Ильин решились на отчаянный шаг — крепостные вознамерились собственноручно передать жалобу императрице, они оба потеряли своих жен по вине Салтычихи. Екатерина получила заявление крестьян в первой половине июня того же года, в нем крепостные Ильин и Мартынов просили императрицу-матушку заступиться за крестьян, находящихся под властью Салтыковой.
В конце «писменного рукоприкладства» крестьяне умоляли матушку-императрицу не выдавать их помещице. Екатерина сжалилась над крепостными, 1 октября 1762 года дело было принято к рассмотрению в московской Юстиц-коллегии. Руководство над расследованием доверили чиновнику незнатного происхождения, не имеющему никаких родственных и деловых связей — Степану Волкову. Для чиновников более высокого ранга расследование дела было опасным предприятием.
Особенно если учесть, что с одной стороны Салтычиха в Москве имела очень серьезные родственные связи, с другой, сама императрица была ознакомлена с жалобой, а это значило, что нужно представить хоть какой-нибудь результат в Санкт-Петербург. В подчинении у Волкова состоял молодой князь Дмитрий Цицианов, имевший чин надворного советника.
Следствие
Только в ноябре 1763 года удалось установить, что большинство крепостных помещицы умерли не своей смертью. Эта тайна открылась следствию благодаря записям в арестованных счетных книгах Салтыковой. Именно по ним можно было определить количество умерших крестьян и установить круг влиятельных лиц, замешанных в деле помещицы.
Из этих записей сразу стало ясно, что большинство крестьян умерли насильственной смертью и при странных обстоятельствах.
Так, неоднократно на службу горничными к помещице поступали девушки двадцати лет, которые через две недели умирали. В 1759 году тело крепостного Салтыковой Хрисанфа Андреева предъявлялось в Сыскной приказ г.
Москвы с многочисленными телесными повреждениями. Расследование обстоятельств смерти крестьянина проходило с грубыми нарушениями при оформлении документов.
Исходя из документов помещицы, самыми подозрительными были смерти трех жен Ермолая Ильина, того самого крепостного, который донес на свою хозяйку. Согласно записям в домовых книгах Салтыковой, многие из крестьян были отпущены в вотчинные деревни, но все они умирали по прибытии на место или пропадали без вести. По мнению следователей, жертвами Салтыковой стали 138 крестьян.
Проверка архивов нескольких канцелярий, включая канцелярии полицмейстера, губернатора и других важных лиц Московский губернии, показала, что в период 1756—62 гг. на Дарью Салтыкову ее крепостными была подана 21 жалоба. Во всех жалобах приводились примеры побоев, результатом которых стали несколько смертей. Всех доносивших либо отправляли в ссылку, либо они погибали.
За время расследования чиновники Волков и Цицианов не раз приходили к выводу, что Салтыкова, находясь на свободе, препятствует ходу следствия: крестьяне, находившиеся в зависимости от помещицы, боялись ее и редко говорили на допросах по существу.
6 ноября 1763 г. в Правительствующий Сенат в Санкт-Петербург была направлена выписка из дела, в которой было предложено применить в отношении Салтыковой пытку. Кроме этого сообщалось о необходимости назначения управляющего имуществом подозреваемой, а также предлагалось отстранить помещицу от управления поместьями и денежными средствами с целью лишить ее возможности оказывать давление на свидетелей и давать новые взятки чиновникам. Этими просьбами следователи не ограничились и решили прибегнуть к крайней мере — произвести «повальный» обыск, в ходе которого допросить всех проживающих на данной территории крестьян.
Разрешение на пытку Салтыковой получено не было, но прочие запросы следователей были удовлетворены. Помещицу Салтыкову отстранили от управления собственным имуществом, назначив управляющего в лице сенатора Сабурова.
В начале февраля 1764 года помещице Дарье Николаевне Салтыковой было официально объявлено об аресте и предстоящей пытке. К ней был приставлен священник, который должен был подготовить арестованную к тяжелому и болезненному испытанию и возможной смерти.
В обязанности священника также входило уговорить Салтыкову помочь следствию, чтобы снять грех с души. Служитель московской церкви Николая Чудотворца Дмитрий Васильев проводил беседы с Салтыковой целый месяц, но ему не удалось уговорить ее сделать чистосердечное признание.
3 марта 1764 г. Дмитрий Васильев подал рапорт в Юстиц-коллегию, в котором сообщил следователям, что Салтыкова «приготовлена им к неизбежной пытке».
Так как у следователей не было санкции на пытку, они нашли иной способ усилить давление на подозреваемую. 4 марта 1764 г. Дарья Салтыкова была доставлена в особняк московского полицмейстера в сопровождении стражи. В этот же особняк привезли палача, Салтыкову поставили в известность о том, что она привезена на пытку. Но пытали не помещицу, а совершенно другого человека, у Салтыковой на глазах. Следователи ожидали, что этот спектакль произведет на нее впечатление, но ошиблись, Салтыкова никак не отреагировала на мучения пытаемого. После очередного допроса Дарья Николаевна, широко улыбаясь, ответила следователям, что «вины за собой не знает и оговаривать себя не будет».
Степан Волков, пытаясь доказать вину Салтыковой, решил в очередной раз попросить разрешения на ее пытку, но 17 мая 1764 года получил окончательный запрет: «Ея Императорского величества Указом повелено не чинить ни ее (дворовым) людям, ни ей пыток».
В первой декаде июня 1764 г. были проведены в нескольких местах одновременно «повальные обыски». Обыски проводились в Москве на Сретенке, где находился дом Салтыковой, и в подмосковном селе Троицком. Общее число допрошенных при обыске на Сретенке составило 130 человек. К удивлению следователей, большинство допрошенных смогли назвать точные даты убийств и фамилии погибших.
При допросе дворовых крестьян Салтыковой выяснилось, что в марте 1762 года среди домашних слуг Салтыковой образовался заговор из пяти человек: братьев Шавкуновых, Тарнохина, Некрасова и Угрюмова. Они пошли доносить московским властям о преступлениях помещицы. Крепостные—заговорщики знали о том, что у помещицы прекрасные отношения с высшими чинами московской полиции, и решили обратиться с жалобой в Сенатскую контору.
Ночью они выбежали из дома, но Салтыкова их хватилась и послала за ними погоню. Все пятеро беглецов были задержаны, позже в канцелярии они рассказывали обо всех убийствах людей, совершенных Салтыковой, спустя две недели их отвезли в Сенатскую контору, там они были допрошены и возвращены обратно к помещице. Бежавших выпороли и отправили в Сибирь. Кроме этого инцидента следователям удалось выяснить фамилии людей, которые были свидетелями убийств трех жен Ермолая Ильина. Большое количество людей смогли подтвердить наличие на телах умерших женщин явных повреждений.
Повальный обыск в Троицком тоже принес неожиданные результаты. Число опрошенных превышало триста человек. Следствию, стало известно о некоторых преступлениях и подельниках помещицы.
Летом 1762 года была убита дворовая девушка Фекла Герасимова. Староста села Троицкого Иван Михайлов, перевозивший труп замученной девушки, дал показания и назвал свидетелей, которые могли подтвердить его слова, в том числе полицейского врача Федора Смирнова, обследовавшего тело убитой в помещении московской губернской канцелярии.
Следствию предстояло пролить свет на гибель 138 человек, из которых 50 официально считались «умершими от болезней», пропали без вести 72 человека, 16 считались «выехавшими к мужу» или «ушедшими в бега». Сами крепостные обвинили свою помещицу в убийстве 75 человек. Но не по всем инкриминируемым Салтыковой преступлениям имелись свидетели и исчерпывающие доказательства.
Следователи пришли к выводу, что помещица виновна в смерти 38 человек и подозревается в убийстве еще 26. В гибели 11 человек Салтыкова была оправдана, следствие посчитало, что крепостные хотят оговорить свою хозяйку. В общем списке, сформированном и представленном для Юстиц-коллегии пострадавшими от Салтыковой значились 75 человек, лишь 38 из них признавались погибшими в результате телесных повреждений — побоев. Важнейший вопрос, который в то время занимал следователей — подготовка убийства дворянина Николая Андреевича Тютчева.
Тютчев долгое время состоял в любовных отношениях с Салтыковой, но жениться предпочел на другой.
Оскорбленная женщина три раза покушалась на его жизнь и жизнь его жены. Приготовив кустарную бомбу с помощью крепостных, Салтыкова велела заложить ее под дом, в котором жили Тютчев с женой, но попытка провалилась дважды, так как крестьяне боялись совершать убийство дворянина.
Салтыкова знала, что неверный возлюбленный должен вскоре уезжать в Тамбов по служебным делам, и решила не упустить такую возможность. Она отправила более десятка крепостных в засаду, чтобы убить Тютчева. Но кто-то из крестьян послал дворянину анонимное письмо, в котором предостерег Тютчева. Землемер решил ехать под охраной. Когда же помещица убедилась, что вместе с Тютчевым едет стража, она решила отложить свои планы и уже более не вспоминала об этом. Информацию о покушении на Тютчева следователи сочли достоверной, помещица признавалась виновной в «злоумышлении на жизнь капитана Тютчева».
Весной 1765 года следствие в московской Юстиц-коллегии было окончено и направлено для дальнейшего рассмотрения в 6 департамент Правительствующего Сената.
Судьи признали помещицу виновной, но приговор выносить не стали, посчитав, что принять решение в данном вопросе должна императрица. Всю вторую половину сентября 1768 года императрица неоднократно возвращалась к вопросу об окончательном приговоре Салтыковой.
Технология убийства
Салтыкова Дарья Николаевна была на редкость кровожадной и безжалостной убийцей. Пытки, предпринимаемые ею в отношении крепостных, носили длительный и извращенный характер. Своих жертв Салтычиха могла мучить на протяжении суток. Если барыня уставала наносить увечья, она приказывала своим крестьянам продолжать за нее мучить жертву, отходила в сторону и наблюдала кровавое зрелище. Под страхом наказания крепостные выполняли любую волю своей барыни.
Убийства Салтычихой жен Ермолая Ильина называют самыми вопиющими. Первой супругой конюха помещицы была Катерина Семенова, в обязанность «дворовой девки» входило мытье полов. Приступ агрессии у хозяйки Катерина вызвала плохим исполнением обязанностей.
Салтыкова секла ее батогами и плетьми, в результате чего Семенова скончалась. Это произошло в 1759 году.
Вторая супруга Ильина исполняла домашнюю работу, это была Федосья Артомонова. Ее судьба не сильно отличалась от предшественницы, Салтыковой вновь не понравилась работа девушки, после чего последовало стандартное наказание. Весной 1761 года девушка скончалась.
В конце февраля 1762 года была убита третья жена Ермолая. Аксинья Яковлева отличалась тихим нравом и миловидностью. На этот раз причина гнева осталась неизвестной. По словам свидетелей, помещица набросилась на девушку и начала собственноручно избивать ее сначала руками, потом скалкой, потом поленом. Девушка умерла, не приходя в сознание.
Последней жертвой помещицы в 1762 году стала Фекла Герасимова. После стандартной процедуры избиений девушку похоронили заживо. На теле пострадавшей были многочисленные гематомы, ссадины, на голове местами с корнем выдраны волосы.
Дарья Николаевна была великой выдумщицей.
После избиения поленом она любила приложить горячие щипцы для завивки волос к ушам провинившихся и таскать их за собой таким способом. По рассказам свидетелей, почти у всех забитых до смерти людей отсутствовали на голове волосы. Убийства в доме Салтыковой вошли в систему примерно в 1757 году. В декабре этого года была забита до смерти беременная крепостная.
Среди жертв Салтыковой дважды фигурировали мужчины: в ноябре 1759 года в ходе суточной пытки скончался Хрисанф Андреев, а в сентябре 1761 года Салтычиха забила до смерти мальчика Лукьяна Михеева.
Приговор и исполнение
Решение по делу Салтычихи выносила сама императрица. Известны восемь черновиков приговора, составленных Екатериной Второй. Салтычиху приговорили к смертной казни, а после заменили это наказание на пожизненное заключение в подземной камере Ивановского монастыря. Помещицу лишили дворянского титула, запретив даже на суде пользоваться именем отца или мужа, все ее средства и имения были переданы ее детям.
Салтыковой запретили общаться с людьми и передавать корреспонденцию, свет в камере разрешался только на время приема пищи.
В 1768 году 2 октября Екатерина Вторая отправила в Правительствующий Сенат указ, в котором было описано наложенное на Салтыкову наказание и порядок его осуществления. В указе Императрицы Дарья Салтыкова именовалась самыми уничижительными словами: «безчеловечная вдова», «урод рода человеческаго», «душа совершенно богоотступная», «мучительница и душегубица».
Салтыкова была осуждена к лишению дворянского звания и пожизненному запрету именоваться по фамилии отца или мужа. Также она была приговорена к одному часу особого «поносительного зрелища» — помещица стояла прикованной к столбу на эшафоте, а над ее головой висела надпись «мучительница и душегубица». После ее — Салтычиху приговорили к пожизненному заключению в подземной тюрьме без света и человеческого общения.
Наличие света было разрешено только во время приема пищи, а разговор — исключительно с начальником караула и женщиной-монахиней.
Также своим указом от 2 октября 1768 г. Екатерина постановила вернуть двум сыновьям осужденной все имущество матери и предать наказанию сообщников Дарьи Салтыковой. Помимо Салтыковой виновными признавались: служитель церкви, священник села Троицкого Степан Петров, а также один из «гайдуков» и конюхов помещицы, к сожалению, имена этих людей в указе не фигурировали. Приговор был приведен в исполнение 17 октября 1768 г. на Красной площади в Москве.
В монастыре для Салтычихи приготовили особую камеру, которая носила название «покаянной», ее высота не превышала 2,1 м, помещение находилось под землей, в нем не было окон, свет никак не мог туда проникнуть. Заключенной не разрешались прогулки, из темницы ее выводили лишь по крупным церковным праздникам, к маленькому окошку храма, чтобы она могла слышать колокольный звон и издалека наблюдать службу. До наших времен не дошло ни одного документа, в котором бы указывалось на покаяние Салтычихи.
В подземелье монастыря Салтыкова находилась 11 лет, после ее перевели в каменную пристройку храма, в которой имелось небольшое окошко и решетка.
Посетителям монастыря было дозволено не только смотреть на осужденную, но и разговаривать с ней. Есть слухи, что после 1779 года Салтыкова родила ребенка от солдата-охранника. Бывшая помещица содержалась в каменной пристройке храма до самой своей смерти. Скончалась она 27 ноября 1801 года.
Версии о психическом расстройстве Салтыковой и ее латентной гомосексуальности
Версия первая
Ученые—криминалисты и историки сходятся в одном: в случае Салтыковой налицо серьезное психическое расстройство. Есть мнение, что она была эпилептоидным психопатом. Именно у людей с таким диагнозом часто происходят вспышки немотивированной агрессии, которые приводят к самым жестоким и изощренным убийствам. Нападения на людей эпилептоидные психопаты совершают в состоянии крайнего раздражения. Этой категории лиц присущи следующие черты: беспричинное мрачное настроение, усиливающееся на протяжении длительного времени, садизм, который может проявляться как в отношении животных, так и в отношении людей, неспособность контролировать гнев даже в тех случаях, когда он представляет опасность для жизни самого психопата, невысокая сексуальная активность, склонность к накопительству, ревность, доходящая до крайних форм.
Салтыкова как нельзя лучше подходит под это описание. По отзывам современников, это была мрачная женщина с вечно плохим настроением, пребывавшая в крайней тоске. Ее садистские наклонности были ярко освещены в ходе следствия.
Покушение на капитана Тютчева служит еще одним доказательством в пользу этой версии: Салтыкова не смогла контролировать свою ревность, дошедшую до крайних форм.
Версия вторая
Из огромного числа замученных Салтыковой людей большинство составляли женщины, в основном молодые и миловидные. Есть версия, что посягательства на жизнь женщин свидетельствуют о латентной гомосексуальности Салтыковой. Многие эпилептоидные психопаты демонстрируют свою гомосексуальность через унижения и избиения сексуально интересных объектов.
Помещица Салтыкова, прежде чем напасть на свою жертву и подвергнуть ее самым изощренным пыткам, долго наблюдала за тем, как девушки моют пол. Нападала Салтычиха на своих жертв со спины и неожиданно.
- Убийство, История права, Исторический процесс
Крепостное право, государство и проблема правоприменения – Broadstreet
До недавнего времени история писалась преимущественно с упором на государство с использованием источников, созданных государствами (или ранними версиями государств). Мнения историков о том, как работали общества прошлого, исходили из источников, которые на самом деле больше рассказывали нам о том, как общества управлялись или как те, кто находился в правительстве , думали, их общества работали (или должны были работать), а не о том, как они работали на практике.
Во второй половине двадцатого века произошел значительный сдвиг в сторону местных и региональных исследований и «историй снизу». Историки начали изучать местные рынки, местные институты, динамику местного населения, а также поведение и взаимодействие простых людей, чтобы попытаться понять повседневную жизнь в прошлом и то, как конкретные общества функционировали на местах.
Результаты этого исследования часто раскрывали картину, сильно отличающуюся от той, которую нарисовали предписывающие свидетельства из государственных источников. Это имело полезный эффект, заставив нас задаться вопросом, сколько можно предположить на основании чтения источников на государственном уровне. Во многих частях Западной Европы взаимодействие между исследованиями на местном и государственном уровне было очень плодотворным; отношения между государством и местным обществом сейчас лучше понимаются, чем столетие назад. В других местах — например, в большей части Восточной Европы — мы еще многого не знаем. Как указывала известный историк екатерининской России Изабель де Мадариага, у нас есть много богатых и подробных историй царского правления в России, но очень мало понимания того, как царские указы воспринимались на местах. Имели ли они какой-то эффект? Они хоть применялись?
Вопрос принуждения является ключом к пониманию того, как устроено общество. В дополнение к подсказкам о том, насколько эффективно функционировала экономика или правовая система, правоприменительная практика также может помочь нам разобраться в вопросах, связанных с распределением власти и привилегий в обществе и масштабами коррупции.
Там, где штаты обладали значительными административными возможностями, мы можем найти доказательства правоприменения в судебных протоколах и других источниках, связанных с гражданскими и уголовными процессами. (Они существуют в различных формах с периода позднего средневековья во многих западноевропейских обществах.) Там, где такие институты были менее устоявшимися или менее систематизированными, это часто было сложнее. Как мы можем узнать, применялось ли правило? Какие механизмы правоприменения существовали?
Крепостные общества являются хорошим примером несоответствия между указами, издаваемыми государствами со слабыми административными возможностями, и местной практикой. Те, кто изучает крепостничество на местном уровне, склонны думать о нем как о разнородном наборе практик, значительно различающихся от местности к местности. При этом трудно представить себе эту систему несвободного труда без государства. Как в исторической, так и в социальной литературе о крепостном праве государство всегда находится на заднем плане; предполагается, что ограничения на крестьянскую мобильность, которые определяли крепостное право, могли, в конечном счете, применяться только государством.
Но как это на самом деле работало на практике? Не очень хорошо, кажется.
Источники поместья или поместья местного уровня дают самые четкие указания на то, как исполнялись указы штата. Эти записи показывают, что бремя правоприменения легло в основном на самих помещиков. Остановимся пока на примере России. Записи, которые вели самые богатые дворяне-помещики, показывают нам, как на местах применялись различные государственные законы, касающиеся крепостного права. Например, российское государство в 18 веке издавало законы против нищенства и бродяжничества и грозило штрафом помещикам, чьи крепостные были уличены в такой деятельности; помещики, в свою очередь, требовали, чтобы крестьянские общины в их поместьях из своих общинных средств оказывали бедным помощь беднякам, «чтобы им не пришлось нищенствовать». Закон, обязывающий помещиков обеспечивать своих крепостных во время голода, привел к созданию зернохранилищ поместья и правилу, согласно которому все крепостные должны были обрабатывать свои личные наделы и ежегодно жертвовать в зернохранилище поместья, иначе им грозят крупные штрафы.
Законы, запрещавшие крепостным владеть собственностью на свое собственное имя, привели к тому, что помещики предоставили своим крепостным юридическое прикрытие, позволив им покупать землю на имя помещика, а не на свое собственное. И мы знаем, что постановления на уровне сословия применялись, потому что это прямо указано в документах (например, в верхней части этой страницы). Когда коммуне было приказано оказать помощь неимущим, позже была добавлена примечание, в котором говорилось (например): «это было сделано с 7 мая 1824 года». При обнаружении нарушения крестьянином правила о том, что все пашни должны быть обработаны, в деле обычно фигурирует резолюция: «Иван Титов 15 июня 1831 года оштрафован на 3 рубля серебром за то, что поля свои оставил под паром». В архивах хранятся также периодические списки крепостных, которые были оштрафованы за провинности или подвергнуты телесным наказаниям. (Эти и многие другие примеры можно найти здесь.)
А как насчет самой яркой черты крепостного права? Как применялись ограничения на передвижение крестьян, особенно на такой огромной территории, как имперская Россия? И какую роль в правоприменении играло государство? Сами цифры говорят о том, что правоприменение было в лучшем случае неравномерным.
В недавней статье Андрея Горностаева, в которой он исследует оживленный неформальный рынок беглых крепостных в имперской России, число беглых крепостных только за период с 1727 по 1742 год оценивается более чем в 300 000 человек. Горностаева интересует то, что он называет «феноменом Чичикова» — по имени главного героя гоголевских Мертвые души . Это процесс, при котором русские (обычно купцы, дворяне или промышленники) покупали беглых крепостных у сеньоров, от которых они бежали, в надежде найти их и получить штрафы и сборы с тех, кто незаконно их укрывал. В статье рассматриваются различные способы использования серых зон в законе о собственности и продаже крепостных крестьян. Выводы Горностаева подтверждают мнение о том, что соблюдение ограничений на передвижение на практике зависело от домовладельцев. Да, государство запрещало бегство крепостных и устанавливало огромные штрафы в качестве наказания для тех, кто переманивал крепостных от их хозяев или укрывал беглецов. Но самим крепостникам оставалось отыскивать беглецов, предъявлять иски к укрывавшим их и взыскивать штрафы и взыскания с виновных.
Неудивительно, что многие знатные землевладельцы не склонны к затяжным конфликтам со сверстниками. В особенно показательном примере Горностаев излагает рассказ о дворянине-помещике, продавшем своих беглых крепостных крестьян третьему лицу, объясняя ему, где именно их можно найти и каким капиталом они обладают. Горностаев предполагает, что судиться за их возвращение было слишком хлопотно для самого владельца, и он посчитал, что лучше продать права незнакомому человеку. Это согласуется с данными по имению Вощажниково, где (очень богатый и могущественный) помещик, когда крепостной умолял его выступить от его имени с конкурентом из соседнего имения, заявил, что он сочувствует бедственному положению крепостного, но вмешательство спровоцировать конфликт с другим арендодателем и доставить всем «большие неприятности».
Однако не только российский случай заставляет переосмыслить наши представления о крепостном праве и роли государства. Такие же вопросы о правоприменении возникают в контексте Пруссии 17-го века.
Подавляющее большинство земельных владений были оставлены крепостными во время Тридцатилетней войны, и попытки дворян восстановить свои права на крепостной труд неоднократно пресекались. Хотя Великий курфюрст постановил, что крепостные обязаны вернуться в свои владения и что ограничения на передвижение все еще остаются в силе, эти прокламации не имели большого эффекта. Знатные помещики в Марке Бранденбург несколько лет спустя отмечали, что их крепостные остались равнодушными и имели все еще не возвращено. Точно так же по мере усиления конкуренции за новых крепостных арендаторов правитель устанавливал ограничения на условия, которые помещики могли предлагать для привлечения рабочей силы. И снова в течение многих лет дворяне жаловались, что их более состоятельные сверстники не обращали внимания на эти ограничения и удовлетворяли свои потребности в рабочей силе за счет «недобросовестной конкуренции». (Более подробное обсуждение прусского случая можно найти здесь, здесь, здесь и здесь.
) В конце концов, конечно, прусское крепостное право было восстановлено — в отличие от английского крепостного права в период после Черной смерти. Это поднимает интересные вопросы о различиях в этих обществах, особенно в отношении относительной силы этих образований (государств, помещиков, крестьян), а также готовности и способности государств служить в качестве силовиков.
Ничто из этого не означает, что государство не имело никакого отношения к крепостному праву, или что крепостное право «на самом деле не имело значения», потому что на самом деле оно не применялось систематически. На самом деле, возможно, лучший способ защититься от бегства крестьян состоял в том, чтобы усилить охрану на местах. Таким образом, принудительная власть помещиков была бы обратно пропорциональна слабости государства. Но если местная охрана со стороны помещиков была единственным надежным способом противостоять бегству крестьян, нам, возможно, пришлось бы переосмыслить существующие нарративы о происхождении крепостного права и наши предположения о его сохранении во времени.
Тибетское феодальное крепостное право при теократии и западноевропейское крепостное право в средние века
Тибетское феодальное крепостное право при теократии и западноевропейское крепостное право в средние века
интервью с тремя китайскими учеными о тибетской системе феодального крепостничества при теократии и западноевропейском крепостном праве в средние века.
Полный текст статьи:
Три эксперта, которые дали интервью:
Чжан Юнь, профессор-исследователь Института истории Китайского исследовательского центра тибетологии (CTRC).
Танзен Лхундуп, профессор-исследователь и заместитель директора Института социальной экономики CTRC.
Мэн Гуанлинь, профессор и руководитель курса всемирной истории Средневековья в Школе истории Жэньминьского университета Китая.
Репортеры, проводившие интервью:
Юань Сян и Син Юхао из газеты Guangming Daily
Тибетское феодальное рабство при теократии было объединенной диктатурой монахов и аристократов
Официальный представитель Министерства иностранных дел Китая Цзи Ан Ю сказал (на пресс-конференции 8 апреля): Далай-лама является главным представителем крепостнической системы, которая объединила религию с политикой в старом Тибете.
Такая крепостническая система, которая не содержит ни демократии, ни свободы, ни прав человека в любой форме, была самой мрачной системой рабства в истории человечества. могли пользоваться особыми привилегиями при такой системе».
Цзян также сказал: «Подход «среднего пути», которого придерживается Далай-лама, направлен на восстановление его собственного «рая в прошлом», который бросит миллионы освобожденных крепостных обратно в темную клетку. Такой «средний путь» ‘, кто может это принять?»
Репортер: Слова Цзян Юя показали, что природа «срединного пути» Далай-ламы заключается в восстановлении крепостного права. С точки зрения истории, какой системой была тибетская крепостная система?
Чжан Юнь: До демократической реформы в 1959, Тибет был феодально-крепостническим обществом в условиях интеграции религии и политики и диктатуры монахов и аристократов, еще более темным и отсталым, чем средневековая Европа.
Танзен Лхундуп: Британский дипломат сэр Чарльз Белл, которого считали «экспертом по Тибету», написал в своей книге «Портрет Далай-ламы: жизнь и времена Великого Тринадцатого»: «Когда вы приехали из Европы или Америка в Тибет, вы переноситесь на несколько сотен лет назад.
Владельцы крепостных в Тибете состояли из местных чиновников, аристократов и высокопоставленных монахов. Они едва составляли 5 процентов всего тибетского населения, но владели всеми сельскохозяйственными угодьями, пастбищами, лесами, горами и реками, а также большей частью домашнего скота.
Согласно официальной статистике, относящейся к началу правления династии Цин в 17 веке, местным органам власти принадлежало 30,9 процента из более чем 3 миллионов кэ (1 гектар равен 15 кэ) сельскохозяйственных угодий в Тибете. Аристократы владели 290,6 процента и монахи высокого уровня, 39,5 процента.
До демократической реформы 1959 года в Тибете насчитывалось 197 семей, принадлежащих к потомственной аристократии, в том числе 25 многодетных семей.
Чжан Юнь: Число крепостных превышало 90 процентов населения старого Тибета. Крепостные были далее разделены на три категории, а именно «треба» (издольщики), которые арендовали землю у крепостных владельцев и работали в качестве подневольных рабочих, и «дуджунг», что означает небольшие домашние хозяйства, работающие на лордов. Кроме этих двух типов крепостных, существовали «нангсены», составлявшие 5 процентов всего населения. Они были домашними слугами у лордов на протяжении поколений без каких-либо производственных материалов или личной свободы.
Крепостники жестоко эксплуатировали крепостных посредством принудительного труда и ростовщичества. Крепостные трудились в течение всего года, но едва могли прокормить себя, и обычно им приходилось зарабатывать на жизнь, занимая деньги под ростовщические проценты. Французский тибетолог Александра Давид-Нил писала в своей книге «Старый Тибет сталкивается с новым Китаем»: «В старом Тибете все крестьяне — крепостные, у которых долги на всю жизнь.
Мэн Гуанлинь: Насколько я знаю, крепостное право было установлено в 10 веке в Западной Европе. Как сказал Карл Маркс, крепостное право было одной из основных систем рабства в истории человечества и основным представлением феодальной системы эксплуатации.
Крепостные были разновидностью сельскохозяйственных рабочих в феодальном обществе Западной Европы. На основе феодальной собственности на землю феодалы владели землей и другими производственными материалами и зависели от личных зависимых отношений в управлении крепостными. Они использовали «сверхэкономическое принуждение», чтобы поработить их. Другими словами, они использовали политические средства, законы и обычаи, помимо экономических, для контроля над своей личной свободой и эксплуатации своего прибавочного труда.
Крепостные подчинялись своим хозяевам в трех отношениях: во-первых, они не имели личной свободы и были собственностью своих хозяев; во-вторых, земля, на которой они работали, принадлежала их владельцам, поэтому они были привязаны к своим владельцам; в-третьих, они не имели таких же законных прав, как и их владельцы, и судились сеньорами в суде.
Репортер: Крепостные не имели никаких политических прав и эксплуатировались в экономическом смысле. Год за годом им приходилось тяжело трудиться. Представляется, что система западноевропейского крепостничества в Средние века была очень похожа на тибетское феодальное крепостничество при теократии.
Мэн Гуанлинь: Да, это было то же самое, что и крепостной строй, при котором рабочие лишались производственных материалов и продуктов, не пользовались уважением к их достоинству и личным правам, подавлялся их творческий дух.
Система была концентрированным выражением отношений личной зависимости в традиционных обществах, что равняется «отношениям прямого управления и зависимости».
В этом типе отношений человечность, личность, права человека и гуманизм были уничтожены, а благородная ценность человеческой личности была принесена в жертву правам лордов и теократии.
Чжан Юнь: В старом Тибете крепостные владели крепостными и обращались с ними как с частной собственностью. Они могли продать их, подарить, использовать для выплаты долгов и обмена на других крепостных. Кодекс из тринадцати статей и Кодекс из шестнадцати статей, которые практиковались в Тибете на протяжении сотен лет, делили людей на разные категории и предусматривали, что они имеют разные юридические права.
Крепостники строили общественные тюрьмы и частные тюрьмы в соответствии с писаными и неписаными законами. Местное самоуправление имело суды и тюрьмы. В крупных монастырях также были суды и тюрьмы. Лорды могли строить частные тюрьмы в своих поместьях.
Наказания для крепостных, включавшие выкалывание глаз, отрезание ушей, рук и ног, вырывание сухожилий, сбрасывание людей в реки, были жестокими и изуверскими.
Наручники, кандалы, палки и дубинки, а также жестокие орудия пыток для выкалывания глаз и вырывания сухожилий были найдены в монастыре Гандан, одном из крупнейших монастырей Тибета.
Таким образом, тибетская феодально-крепостническая система в условиях интеграции религии и политики была диктатурой монахов и аристократов. «При такой системе крепостные, составлявшие большинство населения Тибета, не имели ни демократии, ни свободы, ни прав человека в любой форме. Только крепостные могли пользоваться привилегиями».
Мэн Гуанлинь: Исходя из вышеприведенных утверждений, феодально-крепостническая система в условиях интеграции религии и политики была еще более темной и жестокой системой, чем европейское крепостное право в Средние века.
Только вырвавшись из оков этой системы, тибетский народ мог быть освобожден и освобожден, его великая предприимчивость и творческий потенциал могли быть полностью задействованы, а развитие истории получило толчок. Как указывал Карл Маркс: «Свобода в любой форме заключается в том, чтобы вернуть людям отношения между их миром и ими самими».
Теократия сковывала духовную жизнь людей феодальным крепостничеством
«Поэтому, чтобы понять тибетскую историю 20-го века, необходимо понять, что Тибет был во многих фундаментальных отношениях досовременным теократическим государством, и это произошло не потому, что любой необычной изоляции». — Американский тибетолог и антрополог Мелвин К. Гольдштейн, «История современного Тибета».
Репортер: При феодально-крепостнической системе, неважно, в старом Тибете или в Западной Европе в средние века, теократия контролировала и сковывала умы людей. Помимо экспроприации личной свободы, это также лишило простолюдинов свободы мысли. Не является ли это еще одной темной стороной системы?
Мэн Гуанлинь: Да, связывание мыслей и поведения людей действительно было заметным аспектом мрачного феодального крепостничества. Хотя Западная Европа в средние века не была полностью теократической системой, интеграция религии и политики была гарантией феодально-крепостнической системы.
Проблема заключается не в религии или убеждениях, а в монополии церкви и контроле над религией и мыслями людей. Например, в средневековой Европе простолюдины не имели права читать или толковать Библию. Вместо этого право было в руках духовенства. Каждый, кто предал церковную веру, мысли и критерии, был заклеймен как еретик и изгнан из церкви, что означало, что ни его жизнь, ни имущество не могли быть защищены.
Чжан Юнь: В старой теократии в Тибете, которая характеризовалась диктатурой монахов и знати, эта темная сторона более полно проявлялась в более жестоком виде — религиозная власть управляла земной жизнью людей административной властью, терроризируя их в имя распределения наград и наказаний за их загробную жизнь с религиозными привилегиями.
По историческим и культурным причинам многие тибетцы верят в буддизм и, следовательно, верят в загробную жизнь. Однако правящий класс просто использовал это в своих интересах. Британский эксперт Эдмунд Кэндлер сказал в своей книге «Открытие Лхасы», что «монахи — повелители, крестьяне — их крепостные».
Бедняки и мелкие фермеры-арендаторы «не жалея сил работают на своих духовных хозяев, которым они обязаны слепой преданностью».
На самом деле, мы знаем, что большинству простых монахов в старом Тибете также не удалось избавиться от своей идентичности рабов. Так называемые «монашеские силы» состояли лишь из очень небольшого числа монахов и дворян высшего сословия с монашеским прошлым. Как сказал сэр Чарльз Белл в своем «Портрете Далай-ламы: жизнь и времена Великого Тринадцатого:
«Разве для вас не имеет значения, переродитесь ли вы человеком или свиньей? Далай-лама может помочь убедитесь, что вы переродитесь человеком, занимающим высокое положение, или, что еще лучше, монахом или монахиней в стране, где процветает буддизм».
Наоборот, если вы откажетесь их слушать, вы не будете перевоплощаться из поколения в поколение. «Монахические силы» просто использовали этот вид духовного запугивания для защиты своей теократии.
Репортер: Образование было жизненно важно для людей, чтобы избавиться от контроля теократии над их духовной жизнью.
Церковь монополизировала образование в Европе до XII века. Однако с расцветом товарной экономики стали появляться светские школы и расти как грибы западные университеты. Хотя в то время эти колледжи до некоторой степени контролировались церковью, они по-прежнему играли жизненно важную роль в освобождении людей от оков средневекового богословия. Были ли в старом Тибете с феодально-крепостническим режимом при теократии подобные учебные заведения?
Чжан Юнь: Нет. В старом Тибете образование и право на образование были монополизированы правящим классом с диктатурой монахов и дворян. Единственным способом получить доступ к образованию было поступление в монастыри для «чтения священных писаний». Хотя это позволило детям крепостных стать монахами, их статус только изменился с «крепостных» лордов на «крепостных» монастырей.
Только отпрыски дворян могли использовать его как канал связи с высшими эшелонами власти. При теократической системе монахи составляли большую часть членов Каши (бывшее местное правительство Тибета).
Они обладали абсолютной властью наказывать и казнить невинных людей по своему желанию, в то время как члены Каши имели практические экономические интересы. Как могли простолюдины иметь хоть какую-то надежду в таких обстоятельствах?
В такой темной системе люди не имели права выражать свои мысли и даже не имели права мыслить. Они должны слушать все, что сказал живой Будда, иначе это будет считаться преступлением.
Это была такая темная система, которая привела к постепенно закрытому и консервативному старому Тибету. Это в полной мере показало, что система не только сковывала мысли тибетцев, но и наносила ущерб традиционной тибетской истории и культуре, включая передачу религии. Стоит отметить, что еще в XV веке Европа распрощалась со средневековой тенью. Однако более мрачная диктатура в Тибете просуществовала до XIX в.50-е годы.
Попытки вернуть Тибет к феодально-крепостнической системе, выступающей за интеграцию политики и религии, идут вразрез со временем препятствуя прогрессу».
— американского тибетолога и антрополога Мелвина С. Гольдштейна, «История современного Тибета», 1913–1951 гг., Упадок ламаистского государства, стр. 37)
Репортер: Почему Европа и китайский Тибет по-разному реагировали на крепостное оно стояло на пути общественного развития и прогресса?
Мэн Гуанлинь: Жестокое крепостничество и теократия на Западе привели в то время к восстанию фермеров в форме «ереси». Например, миссионеры низшего ранга в Англии 14 века, в том числе Джон Болл, один из проповедников лоллардии (антиклерикальное движение), требовали: «Когда Адам копал, а Ева пряла, кто тогда был джентльменом?»
Лолларды требовали отмены крепостного права, принудительного труда, поземельного налога, тальи (налога на сельскохозяйственное производство) и различий в собственности, чтобы обеспечить равенство между классами общества. По инициативе Болла в 1381 году вспыхнуло английское крестьянское восстание, когда крестьяне во главе с Уолтером Тайлером вошли в Лондон и сильно ослабили правящий класс.
Восстание Жакери примерно в то же время во Франции и восстание немецких крестьян в 16 веке вспыхнули с одной и той же целью.
Чжан Юнь: Старые правящие власти Тибета объединили политику с религией и изолировали регион крепостного права (Тибет) от внешнего мира. В этом регионе у людей не было контроля над своей жизнью, не было свободы воли. Общественное производство было подавлено и остановлено, население сократилось. Однако жестокое правление продолжалось, даже усугублялось.
Танзен Дхумдуп: В 1950-х годах крепостническая система Тибета уже не соответствовала времени. Крепостное право стало первопричиной нищеты и отставания Тибета от мира. При крепостном праве тибетцы, как монахи, так и светские люди, не могли жить лучше, и Тибет не мог добиться прогресса.
Мирное освобождение Тибета в 1951 году пролило свет на отмену крепостного права. Однако некоторые видные деятели Тибета в то время все еще сомневались в демократической реформе, и большому количеству монахов по-прежнему требовалось больше времени, чтобы узнать о реформе.
Более того, некоторые высокопоставленные сепаратисты, близкие к империалистическим странам, входившие в число ведущих деятелей, использовали религию и этническую принадлежность как иллюзии для разжигания этнических конфликтов, и потребовалось время, чтобы разочаровать простой тибетский народ.
Центральное правительство решило принять более осторожные меры для продвижения реформ. В соответствии с «Соглашением между центральным народным правительством и местным правительством Тибета о мерах по мирному освобождению Тибета» (сокращенно «Соглашение из 17 статей»), подписанным центральным правительством и тибетскими властями, «центральное правительство не прибегать к принуждению для осуществления такой реформы, и она должна быть проведена тибетским местным правительством самостоятельно; когда народ требует реформы, вопрос должен решаться путем консультаций с руководящим персоналом Тибета».
Тем временем центральное правительство оказало помощь Тибету товарами и финансовой поддержкой.
Государственные субсидии Тибету превысили 357 миллионов юаней в период с 1952 по 1958 год.
Центральное правительство восемь лет ждало мирной демократической реформы Тибета, как и миллионы тибетских крестьян. Но некоторые представители высших правящих слоев Тибета, чтобы сохранить феодально-крепостническое право, устроили 10 марта 1959 г. вооруженный мятеж. Тибет и отстаивание «независимости Тибета».
С тех пор их действия идут вразрез со временем и благополучием народа Тибета, и они не добьются успеха.
Чжан Юнь: Далай-лама все время призывал к «демократии». Но, как мы видим, «правительство в изгнании» группы Далай-ламы по-прежнему выступает за интеграцию политики и религии. Далай-лама заявил, что откажется от своей власти в обмен на свободу тибетского народа.
Это означает, что Далай-лама теперь фактически управляет «правительством в изгнании», которое выступает за интеграцию политики и религии, а также заявляет, что откажется от своего правящего положения в обмен на так называемый «высокий уровень автономии в Большой Тибет».