Немецкий народ: НЕМЦЫ — Древо

alexxlabОставить комментарий на Немецкий народ: НЕМЦЫ — ДревоРазное

Первой жертвой фашизма стал немецкий народ…

НЕМЦЫ

Главы из путевой повести

Я только что из Германии. В глазах моих девчонка-школьница, ранец за спиной, торящая себе дорогу среди нападавших желтых листьев, вздымая их каждым шагом, заигравшаяся с ними, забывшая обо всем на свете, кроме этой игры.

Тут черт меня подталкивает в локоть: напиши, что там у них жизнь легкая, как игра, яркая, как эти листья с кленов и лип, красочная, не такая бесцветная, как в окне… Сгинь, говорю я нечистой силе, не хочу ничего «обыгрывать», не хочу никакой искусственности, хотя в чем-то ты, дьявол, прав. По дороге из Пулкова думал как раз об этом: боже, какая серость! В чем тут дело, интересно? В традиции? Климате? Энергетических мощностях?..

1

…При первом посещении ФРГ (1984) загляделся я на что-то, остановившись буквально в дверях гамбургского универмага. Т.е. зазевался настолько, что не замечаю, как за моей спиной люди выстраиваются один за другим, не имея возможности переступить порог. Предоставляю вам отгадать, что бы я услышал о себе в подобной ситуации на территории от Москвы до самых до окраин — в Липецке, Омске, Анапе… А теперь приведу слова, которые меня вернули к жизни в дверях иноземного торгового предприятия, когда у людей кончилось терпение…

— Господин, извините… простите, пожалуйста. Мол, мы, конечно, понимаем, что доставляем неудобства, что вы, ясное дело, не от хорошей жизни настолько отключились; видимо, есть о чем подумать, или женщина вас бросила, или другие неприятности, но, ради бога, не обижайтесь, у нас не очень хорошо со временем, так что не обессудьте.

Вот я и начал свой рассказ, может быть, о главном, что меня поразило в Германии. Вас, как говорится, в упор не видят. Что это значит? Это значит, что не только не хотят досаждать своим вниманием (даже если вы очень красивы или элегантны), но по мере сил своих стараются не смущать вас взглядом, не причинять никакого беспокойства, ни в малейшей степени не покушаться на вашу независимость от чего бы то ни было, кого бы то ни было. ..

Другое дело, если встречный, проявив незаурядное чутье, прореагировал на ваше желание почему-либо выделить его из толпы. Он тут же остановится: «Биттэ». Пожалуйста, располагайте мною, мне показалось, вы что-то хотели спросить, узнать — ради бога, спрашивайте, не стесняйтесь, чем смогу — помогу…

Помню студентку в Люксембурге, которая, уяснив степень моей языковой подготовки, опустила на брусчатку свою сумку, чтобы развязать себе руки, а мне помочь, что называется, на пальцах: прямо, потом направо, потом налево, а там поднимите глаза и в небе увидите ориентир — к этому собору вам и надо… Подняв сумку, набросив ее на плечо, девушка добила меня «сверхгостеприимством»: «Больше никаких вопросов? А то — пожалуйста, задавайте, не смущайтесь (или — не стесняйтесь).

А может быть, мне просто везло на хороших людей?

2

Тут я перехожу к очередному пункту из поражающих гостя Германии. Даже если вы готовились к поездке и кое-что прочитали, вид уличной толпы окажется для вас полной неожиданностью.

Вы считали (прочли), что население Германии — как на западе, так и на востоке — исключительно однородно. Попросту говоря — немцы. Конечно, меньшинства национальные есть (датчане на границе с Данией, голландцы близ Нидерландов, жалкая часть уцелевших в канун и в годы второй мировой еврейских семей, естественно, цыгане…

Нет, конечно, мы слышали о гастарбайтерах, в основном из Турции, Греции, Югославии. Но ведь это гости, временное население… Возможно, так считали и немцы. Не знаю, просчитались или нет. Но то, что «не тут-то было» — это точно.

Уличная толпа в немецких городах шокирующе пестра, как парижская.

В первые дни объясняешь себе пестроту просто — туристы. Но туристов начинаешь выделять и отделять довольно быстро: многие ходят группами, каждый второй — с фото- или кинокамерой, почти каждый — задрав голову или вращаясь вокруг своей оси…

Нет, с основным населением их не спутаешь, даже не спешащим на работу, а прогуливающимся, усевшимся надолго за чашкой кофе с пирожным и без, с пивной кружкой и рюмкой водки. .. Против правил, я разглядывал пожилые пары, целомудренно взявшиеся за руки, и молодых, забалдевших от укола одним шприцом, стайки в детском саду и группы футбольных фанатов… И меня не покидало чувство стыда: так кто же из нас больший интернационалист? Я, чье воспитание на этот счет началось в раннем детстве, или все они, не замечающие, в отличие от меня, что живут в следующем веке, не отличающем белого от черного, смуглого от желтого, цветного от альбиноса.

Я вам не докладываю данные социологического исследования или психологических изысканий. Ясно, что все гораздо сложнее, чем это видится гостю. Но и мои ощущения — факт. Германия ушла далеко вперед в своем интернационализме. Мне кажется, на десятилетия. Меня удивляет это количество негров, арабов, турок, иранцев, албанцев, сербов и хорватов, боснийцев, греков, испанцев, итальянцев и т.д. на улицах немецких гордов. А немцев не удивляет. Знаю, что есть немцы, которых это количество не просто удивляет, но возмущает. Еще больше таких, которые просто «за Германию для немцев». Но чаще всего они, законопослушные, не дают себе воли в ущерб чьей-то свободе. Я же вижу, что молодежь, родившаяся на этой земле, ощущает себя ее хозяевами независимо от происхождения отцов и матерей — никаких комплексов, великолепный немецкий… Чего не скажешь о стариках, здесь вышедших на пенсию; на их-то долю пришлось немало горького, но сладкими плодами европейской цивилизации зато пользуются дети, и особенно внуки. Я вспоминаю сварное сооружение из труб за забором детского сада, заменившее ветвистое дерево и вполне удовлетворяющее страсть к лазанию. Разными путями к вершине добрались три малыша. Все трое заметили, что их фотографируют, но не догадались бы, что меня, расиста, привлекло: один был арапчонок, похожий на Пушкина; другой — золотокудрый Лель; третий сверкал белками глаз на иссиня-черном фоне. «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем» — плакат в чистом виде!

В Потсдаме… Опустевший парк, облетевшие кроны, спрятанные на зиму в «скворечни» скульптуры вдоль главной лестницы дворца. У подножия ее на противостоящих скамейках двое 17-18-летних. Не замечают ничего и никого вокруг. Расселись и ведут шутливую игру, переговариваясь… без единого слова, счастливым смехом. Он хохотнет, потом она, потом дуэтом… Любовь! Я нафантазировал, что удрали от родителей и друзей из Берлина, здесь им никто не мешает, и Сан-Суси как первоначальная цель оказался не нужен, не до экскурсий. Но я-то, лысый, я-то нашел чему удивляться!

Она — китаянка. Он — немец.

Не берусь утверждать, что они объединятся в семью. Но шаг к тому, что в их семьях межрасовый союз будет восприниматься совершенно естественным, уже сделан.

У меня нет цифр, доказывающих, что число смешанных браков растет, и быстро. Но нет никакого сомнения: как перестала быть барьером принадлежность к разным религиям (католики — протестанты, протестанты — иудеи и т.д.), не сегодня, так завтра начнут объединяться немки с турками, немцы с турчанками, персиянками и прочими мусульманками, буддистками, атеистками. ..

3

До сих пор я «не замечал» наших. Делать это трудно. Когда друзья от меня услышали, что раз 5-6 за час встретил россиян (точнее — эсэнговцев), удивились: «Куда же они все подевались?» Потом выяснили: «В районе Крепке — может быть. А ты походи в нашем районе. Только не вздумай признаваться, а то до ночи тебя не отпустят».

Вот мы и перешли к следующему удивлению: сколько же там уехавших из СНГ!

Отступление в детство. 22 июня 1941 года мне было четыре года почти с половиной, и я кое-что помню об этом дне. З-за-икаясь, выступает Вячеслав Михайлович Молотов. У репродуктора расположились бабушка с дедом и много соседей — не у всех, что ли, было радио?

После Молотова заплаканная мама моих подружек Аллы и Жени сказала:

— Что с нами будет!

И ушла, не вытирая слез. Когда разошлись все соседи, я спросил:

— А почему тетя Дуся плакала?

— Что, ты не понимаешь? — как взрослому ответил дед. — Они же немцы…

Так в мою жизнь вошли немцы, хотя я действительно ничего не понял. Немцы должны говорить по-немецки, т.е. непонятно. При чем тут Алла с Женей и с их мамой?

Восемнадцать лет спустя с университетским дипломом я оказался в краю, где моими земляками и друзьями опять стали немцы. Те самые, как правило, не говорящие по-немецки. Отправленные подальше от фронта, высланные, сосланные, выжившие в «трудовых армиях», вышедшие из Норильлага и других лагерей, их выросшие дети…

Но здесь я не пишу истории Норильлага и вообще ограничиваю свой интерес норильскими немцами. Их в 1959-м (год переписи населения) были тысячи. Десятки — даже среди начальства. Чуть позже среди восьми заместителей директора Норильского комбината В. И. Долгих было двое немцев — Леонард Бернгардович Вид (выросший из молодых специалистов, впоследствии правая рука Черномырдина) и Александр Иванович Шерер, из прошедших Норильский лагерь. А вокруг — Миллер и Вебер, Рихтер и Кюст, Вальнер и Бауэр, Рекот и Вентер, Эмерих и Горр… На самых разных участках — главный геолог, главный экономист, главный бухгалтер, металловед, механик, энергетик (предприятий), руководители управлений — от шахтной проходки до торговли. Заглядываю в старые телефонные справочники. Конечно, могу ошибиться, принять за немецкую фамилию латинскую или еврейскую. Но еще больше таких немцев, которым пришлось «перекраситься» в Сидорова, по маме, или приспособить к окружению свое имя. Футбольный голкипер сборной лагеря, а потом главный режиссер местного телевидения Ганс Вильгельмович Мюнценмайер не мог долго оставаться Гансом и стал Геннадием (Васильевичем), как и некоторые Генрихи…

Понятно, я подбираю имена по теме, но без всякой искусственности и нарочитости: факт, что в истории одного только Норильска, мировой столицы никеля, только Шмидтов — трое. И не всяк в современном Норильске скажет, что Шмидтиха, начиненная углем гора по соседству с горой Рудной, — в честь первого из ученых, кто посетил (1866) первую здесь угольную штольню и медный рудник дудинских промышленников Сотниковых. (А заодно научил, как разрабатывать месторождение.) Звали первого норильского Шмидта Фридрихом, или Федором, Богдановичем.

Отто Юльевич, знаменитый полярник, начальник Главного управления Северного морского пути, поставил «норильский вопрос» на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) в марте 1935 года и предложил свое ведомство в качестве основного строителя и координатора всех работ, начиная с геологических. (Предложение не получило поддержки Сталина, отдавшего предпочтение наркомату внутренних дел.) Шмидт считал Норильск своим детищем, был уверен в яркой будущности месторождения, но вынужден был передать всю документацию наркому Ежову.

Был еще один Шмидт, тоже профессор и тоже математик — Яков Сергеевич (?), который учил будущих командиров норильской промышленности в открытом здесь (1944) горно-металлургическом техникуме, когда, говорят, педагогический состав его не уступал Кембриджу.

Был и такой скромный человек, референт, эксперт Геолкома, — Альфред Карлович Гидовиус. На месторождение приезжал уже очень плохой, но ходил и ходил, стараясь не выдавать усталости, потом долго изучал образцы под микроскопом и просто подняв очки на лоб, чтоб не мешали всматриваться.

Видимо, стал бы великим геологом. Попал бы в энциклопедии. Замечательно опытный штейгер с колоссальной интуицией. Успел сказать: «Да. Большое дело. Стоит вкладывать деньги». И умер.

Был и другой человек. Он говорил все наоборот. Тоже скромный, но тоже стоял на своем: «Нет. Не стоящее это дело. Зрячное». Прожил долго. Стал академиком. Попал в БСЭ.

В 1935 году, когда весь советский народ еще восторгался своими чекистами и плохо относился к фашистам, ГУЛАГ назначил начальником Норильстроя (и лагеря) В. З. Матвеева. Нет-нет, русского, кожемяку в юности, сына кожемяки, рано осиротевшего, человеком себя почувствовавшего после революции.

Женился на машинистке Лизе. Вместе строили дороги на севере и на юге, родили двух девочек. Вчетвером добрались до Дудинки (с первым десантом заключенных-строителей).

Начальник зверем не был, скорее наоборот, позволял себе, по мнению Москвы, либерализм. Но и выступить мог по текущему моменту как надо:

— Усилив революционную бдительность, наш народ под руководством партии Ленина — Сталина до конца искоренит подлых троцкисто-бухаринских агентов фашистских разведок…

Многое успел сделать. Многого не успевал — ни специального образования, ни опыта. Лиза старалась не добавлять забот, снимая даже тени каких-либо конфликтов не только дома, но и в конторе управления. Между прочим, квалифицированная машинистка, это она отстучала первый приказ по норильскому строительству. Елизавета Карловна Матвеева. В девичестве — фон Расс, дочь штабс-капитана Кронштадтского крепостного пехотного батальона, в мае 1913 года произведенного в подполковники (по долгу службы вместе со своей семьей переезжал из Кронштадта в Гатчину, оттуда в Тамбов, потом в Архангельск, Самарканд, Воронеж, Пятигорск). Их свел Самарканд, где Лиза фон Расс отстукивала на «Ундервуде»… секретные бумаги в местном чека.

…В первую мировую войну на германском фронте воевали 300 тысяч русских немцев. Царю, видимо, в голову не приходило, что кто-то из них может ему — и Отечеству — изменить.

Сталин не верил целым народам — не одному, не двум. Возможно, и не понимал, что такое верность.

Елизавета Карловна молилась за победу над фашизмом, как миллионы людей, в чьих жилах текла немецкая кровь. Я не помню имя соседки, прошептавшей «что с нами будет» 22 июня 1941 года, так и не встречал больше ее дочерей, Аллу и Женю. Зато судьба подарила мне дружбу с Елизаветой Карловной и ее дочерьми, которые прошли через все испытания века. Часто их вспоминаю, но раньше — как людей с незаслуженно трудной судьбой. И вдруг, негаданно, — в связи с людьми, жаждущими судьбы незаслуженно легкой.

Впрочем, вполне, может быть, я глубоко не прав. Поэтому не сужу. Жизнь человеку дается один раз. Люди — разные, жизни — разные. Кто-то плывет по течению, кто-то против течения. Я о тех, что пытается выбраться на чужой берег.

…Прибыл рейс из Новосибирска, оглядываю окружение, завожу разговоры, заводят и со мной. Немцы из Сибири. Очень мало кто говорит по-немецки. Дети — кайн ворт, ни слова. Обычный русский простонародный говор с неверными ударениями и редкими сибирскими словечками. К этим людям так же подходит определение «эмигранты», как «профессионалы» — к дворовым футболистам. Или для меня эмигранты по-прежнему только те, первая волна?

— Брат в Ганновере уже семь лет. Очень доволен.

— А вы — в гости или навсегда? — спрашиваю и почему-то ощущаю, что «навсегда» — это до могилы. Может, лучше говорить «насовсем»?

— Навсегда.

Судя по облику и разговорам, большинство — крестьяне, сельские механизаторы, строители… Народ, привычный к работе, сходивший в армию, малопьющий, но этикетов не знает. И дети не привыкли снимать головные уборы. Не то чтобы это было здесь обязательно — просто сжились с картузами и шапками, не делают отличия, не реагируют на стеклянные стены и мраморные колонны.

Каким будет дом, когда он будет, когда будет не хуже оставленного в России, а лучше, — полагаю, тревожило, саднило мозг, хотя выбор был сделан. Возврата не будет, с чем бы ни пришлось столкнуться, — я то ли чувствовал, то ли ощущал решительность, уверенность в выборе решения, с каким эти сибиряки сели в самолет и отправились на освоение новых земель.

3 сентября 1999г. в 17:15 6990

Дезинформация народа | Энциклопедия Холокоста

  • Цитировать страницу