Чадра, платок и смех: как выглядит повседневная жизнь женщины в Иране
В 2022 году в Иране вспыхнули массовые протесты, вызванные гибелью студентки, которая была арестована за неправильно надетый платок. Под лозунгом «Женщина, жизнь, свобода» на улицы десятков городов вышли тысячи людей. Соучредитель «Клуба путешествий Михаила Кожухова» Даниэлла Окуджава отправилась в Иран, чтобы понять, как живут женщины в стране, где 40 лет назад произошла Исламская революция. О запретах, внутренней свободе и силе смеха — в репортаже специально для Forbes Woman
Мы идем по старой части Шираза, улицы которого всегда в тени из-за высоких стен. За каждой двустворчатой дверью с отдельными ручками-гонгами для мужчин и женщин спрятаны сады с четырехугольными бассейнами. Персидские дома, обращенные к улице глухой стеной, много лет назад защищали частную жизнь богачей.
Теперь они охраняют ту жизнь, что западный мир зовет обычной.
Через низкую дверь одного из домов, переоборудованного в ресторан, наклонившись, проходят три девушки. У одной слетает платок. Две другие следом снимают свои. Сквозь приоткрытую дверь просматриваются кусты красных роз и ярко-оранжевые плоды цитрусов, спрятанных в темно-зеленой листве. Слышен шум фонтана и звонкий женский смех.
«Этим цитрусовым деревьям несколько сотен лет, — говорит сопровождающая нас С., когда я останавливаюсь сделать фотографию. — Представляете, сколько произошло за то время, пока они тихо цвели и увядали».
Ей 35 лет. Она магистр лингвистики с идеальным британским английским, удивившим нас с первой минуты встречи: в англоговорящие страны с иранским паспортом попасть почти невозможно, С. там никогда и не была.
«Американскую визу вы можете получить, только если в Штатах живут близкие родственники. Для шенгена нужно заморозить на счете огромную сумму, которая в условиях кризиса стала неподъемной для абсолютного большинства иранцев. Про британскую я даже не знаю», — сказала С. вчера за ужином.
Фото DRСвернув на туристическую улицу, ведущую к главному базару Шираза и Розовой мечети, мы садимся выпить кофе. На верандах, заполненных людьми, стоит шум: торговцы приветствуют прохожих, помешивая чай деревянной палочкой с карамелизированным шафрановым сахаром; по площади бегают дети и смеются, играя в догонялки; старик, согнутый вдвое, вдруг выпрямляется и созывает всех мужчин на танец под музыку уличных артистов.
Передо мной на столе появляется большая керамическая чашка капучино на кокосовом молоке.
«Если мы увидим полицию нравов, вы можете показать их? — спрашиваю я у С. и стыжусь того, насколько глупо и грубо звучит вопрос. — Я слышала, среди них много женщин».
«За свои 35 лет я видела полицию нравов всего несколько раз, — отвечает она. — Они нужны не для того, чтобы стать физическим воплощением ужаса, но чтобы сидеть страхом у тебя в голове».
За всю поездку полицию нравов мы так и не увидим.
Материал по теме
***
Понять современный Иран, охваченный совсем недавно масштабными женскими протестами, невозможно, не вспомнив историю 40-летней давности. По воспоминаниям очевидцев Исламской революции 1979 года тогда все началось с фразы «неужели так сложно надеть платок». Те, кто ее произносил, были абсолютно уверены, что это пустяк. Спустя 43 года жители страны вышли на улицы, возмущенные гибелью 22-летней Махсы Амини, арестованной за непокрытую голову и позже доставленной в больницу, где она скончалась, не приходя в сознание.
Нас, троих девушек европейской внешности, незнакомые люди на улицах и в метро всю поездку просили снять платки. Даже пожилые религиозные женщины, которые носили чадру еще до провозглашения Исламской республики.
Пожалуй, это одно из самых важных открытий этой поездки: иранские протесты 2022-2023 годов стерли границы между поколениями, еще недавно считавшиеся непреодолимыми.
«Моя бабушка, моя мать, мои старшая и младшая сестры — все мы стали едины в своих взглядах», — говорит С., отвечая на мой вопрос, что изменили эти протесты, едва закончившиеся до нашего приезда.
Фото DRОна оплачивает счет за кофе, и официантка с непокрытой головой относит терминал девушке за стойкой — у той короткую, по-мальчишески небрежную стрижку прикрывает шапка, а юбкой служит длинная джинсовая рубашка.
Я до сих пор не знаю, сколько стоил в рублях или долларах тот кофе. Курс иранского риала из-за шаткого состояния экономики нужно проверять несколько раз в день — это еще один важный фактор, из-за которого иранцы месяцами выходили на улицы каждый день ровно в шесть вечера.
«Вот вам моя дебетовая карта, — говорит С., когда мы просим найти обменник, — а то ваши $100 стоят больше 4 млн риалов. По крайней мере, утром так было».
По рассказам местных, с которыми мне удалось поговорить, в протестах не участвовала только очень узкая прослойка населения — те, для кого поддержка власти является гарантом финансового благополучия. Европейские аналитики, возможно, назвали бы бедность в Иране катастрофической (по последним данным Всемирного банка, в 2019 году уровень бедности в стране составил 27,6% — на 5 п. п. больше, чем годом ранее), случись она в стране, где бездомным разрешено жить на улицах и попрошайничать. В Иране она спрятана за иллюзией благополучия. Мы столкнулись с ней только несколькими днями позже, в Исфахане, когда, чтобы не ждать долгого обслуживания в кафе, купили шаурму на улице. Увидев, что мы отдаем бездомному псу остатки еды, к С. подошла пожилая женщина, закутанная в чадру, и попросила оставить ей немного.
Материал по теме
***
Допив кофе, мы спешим в отель, чтобы успеть переодеться к свадьбе, на которую нас пригласили друзья наших новых друзей (совершенно обычная ситуация для восточной страны). «На свадьбу принято одеваться чуть строже, — объяснил нам знакомый иранец. — Как правило, женщины носят длинные яркие платья, подол которых прикрывает ноги до ступней».
«Я чувствую себя голой, — врывается в мой номер подруга, у которой из самых длинных платьев было только кимоно чуть ниже середины икры. — Ладно, надену темные леггинсы и буду надеяться, что меня не выгонят».
У входа в банкетный зал начинается пергола, украшенная цветами и фонариками. Звучат громкие барабаны и духовые. Десятки женщин в ярких длинных платьях, не обращая внимания на свои увесистые юбки, танцуют и приветствуют жениха с невестой, размахивая расписными платками. Одна из них, увидев, как я украдкой ее снимаю, повернулась и осыпала меня мелкими конфетами в пестрых обертках. «Как я рада, что вы тут!» — выкрикивает она, пытаясь заглушить барабанщика. Разделение залов на мужской и женский оказалось настолько условным, что я не сразу поняла, где какой. Все три сотни гостей смешались в один непрекращающийся праздник. Моя подруга в кимоно выглядит более чем сдержанно: часть женщин к середине вечера переоделись в короткие облегающие платья.
«С., у меня есть еще один глупый вопрос, — говорю я, запивая фантой халву (никакого алкоголя на свадьбе не было). — Когда девушек в Иране выдают замуж?»
«Браки разрешены с 13 лет.
К счастью, в больших городах мы, как правило, выходим замуж по любви и уже во взрослом возрасте — после 25–35 лет. Всем нам нужно время, чтобы получить образование и найти какой-то профессиональный путь».
Я иду за второй порцией ярко-желтой манговой хурмы с красным шафрановым желе. В очереди у буфетной линии ко мне подходит пожилая женщина. Она крепко обнимает меня и говорит, что любит.
Она плохо говорит по-английски, потому не воспринимайте ее «ай лов ю» буквально, — вмешивается молодая девушка лет 20, тоже говорящая с чистым британским акцентом. — Если бы вы знали фарси, то услышали бы от нее тонну благодарностей и пожеланий счастья. Так принято в Иране. Кстати, если вам неудобно, вы можете снять платок.
Фразу I love you мы и правда слышали без преувеличения каждый день от множества женщин, случайно проходивших мимо.
***
Мы в четырех часах езды от Шираза. В окне мини-вэна низкое яркое солнце отталкивается от невысоких гор тонкими ровными лучами, будто сошедшими с детского рисунка. Вдоль обочины десятки иранцев пьют чай, обустроив зону для пикника летними складными палатками, ковриками, столиками — всем, чем обычно завалены лавочки торговцев Шираза.
У обочины останавливается белый пикап, из багажника с хохотом выбирается группа иранок. Их юбки длиннее, их головы покрывает не небрежно накинутый по-европейски платок, а хиджаб. Эта картина сильно контрастирует с тем, что мы видели вчера на свадьбе, и еще больше — с тем, как одеваются женщины в Ширазе и Тегеране: платок и рубашка или юбка, прикрывающие бедра. «Здесь, в отдаленных районах, люди более религиозны, — говорит С. — Носить хиджаб — их выбор».
С.
сидит впереди меня. Обращаясь конкретно к ней, но для аккуратности — ко всем, я вспоминаю единственную книгу, прочитанную о ее стране: мемуары иранской преподавательницы литературы Азар Нафиси — свидетельницы Исламской революции 1979 года.
Материал по теме
«Читая «Лолиту» в Тегеране» Нафиси начинает с анализа двух произведений Набокова — «Лолиты» и «Приглашения на казнь». Первое — для демонстрации процесса обезличивания женщин, который начался в стране вместе с революцией. Ее лидеров Нафиси сравнивает с Гумбертом, желающим подчинить себе жизнь Лолиты. На смену свободной светской жизни в одно мгновение пришло обещание ада после смерти за выпущенный из-под платка локон.
Что же до романа «Приглашение на казнь» — истории учителя Цинцинната Ц, приговоренного к смерти за «непохожесть», но нашедшего спасение в мире собственного воображения, — то она дана как аллегория выживания.
«Каждое великое произведение искусства, — пишет Нафиси, — как бы помпезно это ни звучало, прославляет жизнь и является актом неповиновения, бунтом против предательства, ужасов и вероломства бытия».
Революция, восьмилетняя война с Ираком, ужесточающийся террор — все это Нафиси переживала в книгах.
«Мой друг как-то сказал, что Иран — это СССР 1980-х, когда все только делали вид, что верят, — заканчиваю я свою речь о романе Нафиси, по-прежнему пытаясь привлечь внимание С».
Фото DRВдруг она поворачивается ко мне, встает коленями на сидение и, обнимая спинку кресла, спрашивает, читала ли я об эксперименте над лягушкой, опущенной в кипяток.
Я вспоминаю, что в конце XIX века какие-то биологи поместили лягушку в кипяток, и она тут же выпрыгнула, тогда как постепенное нагревание воды вокруг нее закончилось смертью.
Результаты эксперимента с лягушкой, у которой, как оказалось, перед опытами изъяли мозг, были опровергнуты, превращены в научный анекдот и поэтический символ. Мол, вы, люди, как та лягушка: способны молниеносно реагировать на очевидную опасность и смиренно вариться в ней, будь она не столь явной.
«Если опустить лягушку в кипяток, — прерывает С. поток моих мыслей, — лягушка тут же умрет. В постепенно нагревающейся воде она будет барахтаться, пытаться спастись, но в итоге (скорее всего) тоже погибнет. Это и происходит с нами».
Конечно же, она вспомнила реальный эксперимент, а не научно-поэтический анекдот.
Материал по теме
***
Водитель включил главную песню протеста, недавно получившую премию «Грэмми».
В Baraye молодого иранского певца Шервина, арестованного через день после выхода композиции, перечисляется все, за что борются иранцы. С. заплакала. Мы бы не узнали об этом, не потянись она за салфеткой в сумку.
Сквозь скудно освещенный пригород Шираза и километровые пробки белых машин неизвестных марок мы добрались до ресторана, где нам накрыли сытный ужин из томленого мяса, шафранового риса, кислого гранатового соуса и йогуртовых закусок. Увидев нашу реакцию на размер порций, С. заливается смехом, словно и не было тяжело разговора в автобусе: «Уверяю вас, иранские мужчины действительно столько едят! Потому я не замужем, что совершенно не умею готовить!»
При первом столкновении с этим смехом я приняла его за защитный механизм, диссоциацию, отделяющую человека от его травмы. Но чем ближе мы становились с С., чем больше встречала женщин, тем яснее становилось, что Иран звучит не призывами к общей молитве или гомоном традиционных базаров, а вот этим заразительным женским смехом.
Иранцы сами подшучивают над своим бесконечным праздником радости, говоря: «Нашим женщинам можно показать щель в стене, и они засмеются».
***
Последний день в Ширазе. С., не обращая внимания на нашу усталость, привезла нас в мавзолей персидского поэта Хафиза Ширази. Мы идем по саду к мраморной гробнице, меня окликает мужчина. Он держит в руках коробочку с десятками цветных бумажек, которые одну за одной вытаскивает голубой волнистый попугайчик. «Это традиционное гадание на строчках Хафиза», — говорит С., и я пренебрежительно прохожу мимо, оставив мужчину с попугайчиком без вежливого отказа.
С. облокачивается на стеклянное ограждение вокруг мраморной плиты. Один за другим к могиле подходят иранцы. Не образуя очереди, они тихо ждут, пока освободится место под мозаичным сводом, охраняющим мавзолей.
«В одной руке, пишет Хафиз, должна быть рука любимого человека, в другой — бокал вина, — начинает свой рассказ С., — Хафиз для нас не мудрец и не учитель. Хафиз наш друг. Мы приходим к нему, когда нам нужно быть услышанными».
Молодой мужчина, не старше тридцати, одетый в длинное черное пальто, кладет портфель на землю и, опустив руки на мраморную плиту, читает стихи, едва шевеля губами, как молитву. Когда он заканчивает, его место занимает девочка лет десяти. Поговорив с Хафизом чуть больше двух минут, она вытирает глаза рукавом куртки и бежит к маме, которая ждет ее у выхода из сада.
Фото DR«Могила Хафиза — самое посещаемое иранцами место в стране, — продолжает С. — Во время [праздника] Новруза сюда приходят более 40 000 человек. И все они читают Хафиза».
«Почему он?» — спрашиваю я.
Мой голос среди этой поэтичной беззвучной молитвы звучит слишком громко.
«Он говорил о любви и шутил над невзгодами жизни. Кто еще нам скажет, что не стоит доверять муллам?» — С. снова заливается тем самым смехом.
По пути в аэропорт, вспоминая все, что произошло за эту поездку, я вдруг поняла, что отчетливее всего помню именно этот смех. Оглушительный, если наткнешься на толпу хохочущих школьниц, которые, перемещаясь по 20-30 человек, всегда занимают почти всю улицу. Робкий, каким смеялась старушка на безлюдной улице Кашана, заявив, что хочет спеть нам песню, две или три. Смелый, как у студенток, которые сняли платки и фотографировались в мекке Исфахана, не обращая внимания на смотрительниц.
С. просит нас скорее зайти в аэропорт и не заставлять ее плакать на людях. Она и так сегодня сильно расстроена смертью Пируза — детеныша азиатского гепарда из заповедника на северо-востоке Ирана.
Один из последних представителей своего вида, он долго боролся со смертельной болезнью и стал еще одним символом минувших протестов. Я крепко обнимаю С. и захожу в здание. Через стеклянные двери аэропорта я вижу, что она не уезжает — ждет сообщения от меня, что у нас все в порядке.
Женщина, жизнь, свобода, ислам: чего требуют протестующие в Иране
По просьбе Forbes Woman старший научный сотрудник Центра изучения стран Ближнего и Среднего Востока Института востоковедения РАН Елена Дунаева объясняет, почему именно женская повестка стала триггером нынешних протестов в Иране и возможно ли одновременно поддерживать протестующих и ценности исламской революции 1979-го
Иран неоднократно, особенно в последние годы, сталкивался с различными протестными акциями. Нынешние протесты привлекают особое внимание, во-первых, в связи с тем, что продолжаются уже 10 недель.
А во-вторых, из-за очень широкой географии: они охватили уже более 200 городов и населенных пунктов практически во всех провинциях. Точных данных о количестве протестующих нет, но, по косвенным оценкам, участвуют и открыто поддерживают акции 15–20% населения страны, то есть 12–17 млн человек. В основном молодежь: средний возраст протестующих — 17–20 лет.
Поводом для начала протестов стала гибель 22-летней Махсы Амини, которая скончалась в полицейском участке. Власти приводят доказательства, что никакого насилия над ней не было, но сам факт того, что девушку задержали за «неправильный» хиджаб, подтолкнуло молодежь к выступлению. Надо еще отметить, что инцидент произошел за несколько дней до начала учебного года — в Иране в этом году он начался 23 сентября, Амини была задержана 16-го. Случай всколыхнул молодежь, собравшуюся в университетских кампусах.
Студенты, старшеклассники, преподаватели — основные участники протестов.
Несмотря на то что звучат и антирежимные лозунги, в основном демонстранты выступают с социально-культурными требованиями.
Культурный протест
Молодые люди стремятся к современным инновациям — например, к свободному доступу в интернет. Они хотят слушать ту же музыку, смотреть те же фильмы, читать те же книги, что и их ровесники в других странах. Всего этого они лишены из-за ограничений, накладываемых исламскими нормами, за соблюдением которых следят религиозные институты.
Например, юношам и девушкам не разрешается вместе встречаться, сидеть за одним столом, собираться на вечеринках. Запрещены женское пение и женские танцы. Ряд запретов касается внешнего вида: мужчинам нельзя появляться в рубашке с коротким рукавом, не рекомендуется носить галстук (это, как считается, не соответствует исламским нормам одежды), есть определенные ограничения для причесок у мальчиков.
А у женщин могут быть открытыми только лицо и кисти рук.
Иранки уже давно пытаются обходить запреты — выбирают укороченные брюки, приталенные манто (это общее название для верхней части современного иранского женского костюма, что-то вроде плаща или удлиненного кардигана), яркий макияж. Это стало возможным после прихода к власти президента Мохаммада Хатами (1997–2005), либерала, который пытался провести реформы для укрепления демократических процессов. При нем женщины были допущены к высшим государственным постам — вплоть до министерских; начали играть активную роль в парламенте, где даже создали собственную фракцию. Активизировалась общественная жизнь, женское движение. За первые десятилетия XXI века смягчились и требования к внешнему виду — допускалось больше свободы, больше вариативности, больше цветов. Более того: если в государственных учреждениях хиджаб обязателен, то есть ни в университет, ни в школу без него не пустят, то в частных компаниях и даже в общественных местах были попытки от него избавиться.
Против этого выступали многие политические и религиозные деятели. И поскольку в последние два года у власти находятся консервативные силы, правительство приняло решение об ужесточении контроля за хиджабом.
Материал по теме
Выход из кризиса
Протестное движение не получило бы такого размаха, если бы у Ирана не было серьезных экономических проблем. В последние годы страна находится под жесткими санкциями (особенно с 2018-го, когда Дональд Трамп, выйдя из ядерной сделки, попытался обнулить экспорт иранской нефти). Несмотря на то что Иран приспосабливается — ищет пути обхода санкций, развивает импортозамещение, — инфляция и безработица растут. Пандемия COVID-19 только усугубила ситуацию.
В этих условиях власти пытаются вернуть страну в первое десятилетие после Исламской революции, т.
е. в период наиболее жесткого соблюдения установок ислама. Тем временем на арену выходит уже четвертое послереволюционное поколение, родившееся в начале XXI века. Это люди, которые не жили в условиях деспотического шахского режима и не понимают ценностей и идеалов революции.
Парадоксально, но исламская революция принесла женщинам не только угнетение, она открыла им возможности участия в общественной жизни и свободный доступ к образованию. На ее начало уровень женской грамотности составлял всего 35%, сейчас — 84% в среднем по стране, 90% в городах. Девушки составляют 50% студентов, по некоторым специальностям даже 70%.
С другой стороны, при нынешнем уровне безработицы в 10% в среднем по стране среди женщин она составляет 29,5%. Причем больнее она всего бьет именно по людям с высшим образованием — среди них работы не имеют более 30%. Иранские девушки же стремятся активно участвовать и в экономической жизни, но сталкиваются с рядом ограничений.
Молодежь не видит для себя будущего в стране. Если в 1990-е годы молодые люди были самой политически активной социальной группой, то последние выборы (в 2020 году в парламент, в 2021-м — президентские) они фактически проигнорировали — устраивающие их кандидаты по разным причинам не были на них допущены.
Нельзя не отметить, что в стране немало и тех, кто поддерживает консервативные взгляды. Например, есть Басидж — движение в поддержку сил революции. Его ячейки есть на предприятиях, в университетах, и там совсем другая молодежь — эти люди и сами строго соблюдают все исламские нормы, и требуют этого от других. Случалось, что они нападали на девушек, нарушивших правила внешнего вида. Немало случаев, когда именно они, а не полиция разгоняют протестующих, особенно в университетах.
В сложных экономических условиях кто-то ищет выход в модернизации, а кто-то — в радикальном консерватизме.
Материал по теме
Нарыв
Официальных данных о количестве погибших и задержанных иранские власти не дают, ориентироваться остается на оценки правозащитных организаций. Например, HRANA (Human Rights Activists News Agency) говорит об 351 убитом и 15 915 задержанных.
Сообщения о 15 000 человек, приговоренных к смертной казни, которые некоторое время распространялись в соцсетях, не имеют отношения к действительности. К высшей мере наказания приговорены три человека, приговоры еще могут быть обжалованы. Известно, что один из приговоров вынесен за поджог.
Оценивая действия властей, нужно иметь в виду еще и то, что протесты в ряде мест носят не мирный характер. Есть также свидетельства о том, что некоторые погибшие среди протестующих были убиты отнюдь не представителями полиции.
Понятно, что когда силы охраны порядка применяют слезоточивый газ или резиновые пули, демонстранты отвечают, закидывая их камнями. Дальше ситуация может развиваться непредсказуемо. Кто применяет насилие и насколько пропорционален ответ на него — очень сложный вопрос.
Иран — многонациональная страна, и в условиях кризиса активизируются антиправительственные движения среди этнических меньшинств, активно подстрекаемые сепаратистски настроенными силами из-за рубежа. Кроме того, ситуация в Иране усугубляет экономические проблемы. Из-за того, что правительство буквально с первого дня протестов периодически отключает доступ к международному интернету, страдает малый бизнес, использующий в качестве каналов продаж и найма мессенджеры и соцсети. МВФ, который отслеживает динамику роста ВВП, в конце сентября начал пересматривать поквартальные данные по Ирану. Если в целом, несмотря на санкции, ВВП страны в последний год демонстрировал рост в 3,5–3,6%, то теперь он, вероятно, составит только 3%.
Большинство населения очень опасается «ливийского-сирийского» сценария, поэтому все-таки готово поддержать режим, если он допустит разумную либерализацию. Да и модернизация никогда не пойдет в Иране по тому же пути, что и на Западе, потому что, несмотря ни на что, в обществе сильна религиозность и уважение традиций. Но если стороны не найдут пути к диалогу и протесты будут подавлены — уже сейчас есть свидетельства, что власти к этому готовы, — этот нарыв рано или поздно все равно вскроется и воспалится.
Отдельные политические фигуры это понимают и ищут пути проведения реформ. Звучат призывы к изменению конституции, которая была принята в 1979 году. Некоторые богословы и специалисты по исламскому праву ставят под вопрос обязательность хиджаба, утверждая, что нигде в Коране такого предписания нет. Обсуждается законодательное разрешение мирных протестов.
В конце ноября стало известно об аресте племянницы аятоллы Хаменеи — Фариде Морадхани.
Это произошло после того, как она записала видеообращение к мировому сообществу с призывом разорвать все связи с «кровавым и детоубийственным» иранским режимом. На этом видео — молодая женщина в черных одеждах, открыто только лицо. Внешне она выглядит как представительница консервативных взглядов, но при этом требует реформ.
Это неудивительно: младшие братья и сестры, дети и внуки высших руководителей Ирана нередко придерживаются оппозиционных нынешней власти взглядов. Как правило, они стремятся не свергнуть, а либерализовать режим. Протесты открыто поддерживают бывшие президенты Мохаммад Хатами, Хасан Рухани и Махмуд Ахмадинежад. Ряд представителей высшего духовенства считают, что в нынешней Исламской республике извратили сущность ислама, который нес в себе демократические тенденции. Очевидно, и арестованная Фариде Морадхани — за современный, демократичный ислам, за реальную социальную справедливость, которая подразумевалась и в годы революции 1978–1979 годов.
Она в хиджабе, поскольку в семье духовных лиц женщины не могут себе позволить не соблюдать дресс-код, не подрывая авторитет всей большой семьи, но она против силового подавления протестов и жестокости.
Материал по теме
«Женщина, жизнь, свобода»
Под таким лозунгом начинались нынешние протесты. Сейчас основное требование — именно свобода. И женщины по-прежнему в первых рядах. На Западе уже говорят о феминистской революции в Иране. Я бы не назвала ее феминистской, но женщины — действительно движущая сила этого движения.
Как ни странно, так было и 44 года назад, когда именно поддержка женщин помогла отдельным революционным акциям превратиться в массовый протест, который буквально снес шахский режим. Тогда недовольные женщины, напротив, надевали чадру, ношение которой власти шаха не одобряли.
Многие потом были «неприятно удивлены» тем, как быстро религиозные нормы в одежде стали обязательными.
Ведь и тогда, и сейчас женщины борются не за форму одежды, а за право выбора. Надеть платок, если ты религиозна, или снять его, если не хочешь покрывать голову. Выбрать скромную и закрытую одежду или яркий макияж. Протестующие не выступает против ислама как традиции, ислама как религии — но выступают за право проявлять свое отношение к нему.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
Требования свободы иранских женщин должны быть услышаны
Нажмите, чтобы развернуть изображение
Иранские женщины 1 октября 2022 года протестуют против смерти Махсы (Джины) Амини после того, как она была задержана полицией нравов в Тегеране.
© В титрах не указан / 2022/AP PhotosНынешние протесты, охватившие Иран, не собираются стихать. Спустя более сорока дней после смерти иранской курдской женщины Махсы Амини, которая скончалась после ареста иранской полицией нравов за нарушение строгого дресс-кода страны, волна ярости прокатилась по законам об обязательном ношении хиджаба, жестокости сил безопасности и правительству в целом. репрессии продолжают свирепствовать.
Это восстание было другим. Мужчины и женщины различного этнического происхождения прошли маршем под знаменем прав женщин. По всему Ирану толпы выкрикивали скандирование женского движения на курдском языке «Джин, Джиан, Азади!» и на фарси «Зан, Зендаги, Азади!», что означает «Женщина, Жизнь, Свобода!», понимая, что свобода для женщин означает свободу для всех.
В последние недели мы видели, как отважные школьницы и студенты университетов берут на себя управление: поднимают шарфы, маршируют по улицам и преследуют правительственных чиновников.
Но репрессии привели к массовым арестам и, как сообщается, к убийствам сотен людей, в том числе девочек.
Требуются фундаментальные изменения, и неудивительно, что девушки и молодые женщины находятся на передовой. Джине, курдскому имени Махсы, было всего 22 года, когда она умерла под стражей в иранской полиции, и она стала символом несправедливости ограничительных правил государства в отношении женщин. Как девочки, они обязаны носить хиджаб по достижении половой зрелости. Как женщинам, им по-прежнему отказывают в выборе одежды, что влияет на их право принимать участие во всех аспектах общественной жизни, включая учебу, работу и даже выход из дома.
Они могут обнаружить, как это сделала Джина, что их могут арестовать просто потому, что сотрудник полиции нравов считает, что то, как они носят хиджаб, является «неправильным». Они могут быть оштрафованы или заключены под стражу для «образования», избиты, притеснены и, если будет сочтено, что они протестовали против дресс-кода, даже приговорены к тюремному заключению.
Женщины десятилетиями боролись против обязательного дресс-кода и теперь открыто бросают ему вызов в качестве акта сопротивления, просто выходя на улицу, чтобы жить без хиджаба. Хотя дресс-код является наиболее заметной формой дискриминации, это всего лишь один из аспектов системной дискриминации, с которой они сталкиваются.
Экономический кризис, предшествовавший этому восстанию, толкнул многих в иранском обществе на грань нищеты, особенно затронув женщин. Законы и политика Ирана дискриминируют доступ женщин к занятости, в том числе путем ограничения профессий, которыми могут заниматься женщины, и отказа в равных преимуществах для женщин на рынке труда. Более 50 процентов выпускников иранских университетов — женщины, но уровень безработицы среди женщин более чем в два раза выше, чем среди их коллег-мужчин — тревожная тенденция, которая только усилилась после Covid-19.пандемия.
Действительно, участие женщин в рабочей силе в 2019 году составляло едва 18 процентов, а в 2020 году упало до 14 %.
Доля мужчин, напротив, составляла 72 % в 2019 году, а в 2020 году упала до 70%. Уотч обнаружил, что работодатели обычно рекламируют рабочие места для мужчин, а не для женщин, а некоторые требуют письменного согласия от мужей и женихов, при этом закон не наказывает их за такую прямую дискриминацию.
Вместо того, чтобы бороться с экономической борьбой женщин и их неравным доступом к возможностям для формирования собственной жизни, иранские власти пытаются заставить женщин выходить замуж раньше и рожать больше детей, чтобы увеличить население страны. Там, где правительство когда-то получало международное признание за содействие планированию семьи, сегодня женщины борются с серьезными ограничениями их доступа к сексуальным и репродуктивным правам. Закон о народонаселении, принятый в ноябре прошлого года, объявил вне закона стерилизацию и бесплатное распространение противозачаточных средств в системе общественного здравоохранения, если только беременность не угрожает здоровью женщины, а также еще больше ограничил доступ к безопасному аборту.
Тот же закон предусматривал стимулы для ранних браков, такие как беспроцентные ссуды для тех, кто вступает в брак в возрасте 25 лет и младше. Поскольку многие семьи ввергнуты в нищету, они могут принуждать девочек и женщин вступать в брак раньше, чтобы иметь на одного человека меньше, которого нужно кормить. Собственные отчеты правительства показывают, что количество детских браков растет. Гражданский кодекс Ирана предусматривает, что девочки могут выходить замуж в 13 лет, а мальчики в 15 лет, а также в более раннем возрасте с разрешения судьи.
Выйдя замуж, девочки и женщины часто сталкиваются с дальнейшим насилием. Законы Ирана предоставляют мужьям значительный контроль над жизнями своих жен. В соответствии с Гражданским кодексом муж имеет право выбирать, где им жить, и он может запретить своей жене работать на определенных работах, если считает их противоречащими «семейным ценностям». В соответствии с Законом о паспортах женщине требуется разрешение мужа для получения паспорта и выезда за пределы страны.
В Иране нет политики по предотвращению жестокого обращения, защите женщин и судебному преследованию за насилие в семье, несмотря на растущие сообщения об ужасных фемицидах и женщинах, рискующих своей жизнью, чтобы избежать жестокого обращения. Во многих делах об убийстве женщин прокуроры и судьи часто не добиваются адекватных наказаний.
Более 40 лет назад иранские власти стремились изолировать женщин от общественной жизни. Несмотря на дискриминацию, иранские женщины высокообразованы и преодолели барьеры во многих профессиональных областях. Женщины выступали против дискриминационных законов и политик, таких как дресс-код и сексуальные домогательства, добиваясь некоторых реформ. Но они столкнулись с арестами, пытками, тюремным заключением и даже смертными приговорами. Примечательно, что иранские власти заключили в тюрьму лидеров кампании «Один миллион подписей», ключевой кампании за права женщин, которая началась в 2006 году с сбора миллиона подписей от иранцев, поддерживающих гендерное равенство.
Иранские девушки и женщины протестуют против дискриминационных правил и призывают к массовым изменениям для реализации своих основных прав и свобод. Иранские власти — и весь мир — должны прислушаться.
Реконструированные жизни: женщины и исламская революция в Иране
Это интервью было отредактировано из версии, изначально записанной для диалога, радиопрограммы Центра Вудро Вильсона. Его вел ведущий и продюсер «Диалога» Джордж Листон Сей.
Хале Эсфандиари покинула Иран в 1978, накануне исламской революции. Четырнадцать лет спустя она вернулась, чтобы исследовать влияние революции на жизнь иранских женщин. В ее книге «Реконструированные жизни: женщины и исламская революция в Иране», опубликованной издательством Центра Вудро Вильсона и издательством Университета Джона Хопкинса, основное внимание уделяется интервью с женщинами-профессионалами, чья карьера либо началась, либо изменилась в Исламской Республике. Эти интервью показывают, насколько сильно женская повестка дня исламского режима отличалась от повестки дня женщин, участвовавших в исламской революции, и иллюстрируют, как иранские женщины пытались жить и работать в системе, которая так резко подорвала их права.
В Иране Эсфандиари работала журналистом и была официальным лицом Женской организации Ирана. С тех пор она преподавала персидский язык в Принстонском университете и была членом Центра Вудро Вильсона, где была написана большая часть «Реконструированных жизней».
GS: Положение женщин в Иране, показанное в «Реконструированных жизнях», представляет собой захватывающую историю тяжелого положения и силы иранских женщин и общества, в котором они живут.
HE: Женское движение в Иране началось в конце девятнадцатого века, когда женщины вышли на улицы во время конституционной революции; однако после революции их отправили обратно в свои дома. Но не все пошли. Некоторые образованные женщины остались в обществе и начали, например, открывать школы для девочек и издавать женские журналы. Эти женщины начали сеть между Тегераном и провинциями, что постепенно привело к развитию женского движения.
GS: Я не думаю, что широко известно, что иранские женщины были настолько активны в своих интересах в начале этого века.
ОН: Возможно, из-за общего отсутствия связи между Западом и Ближним Востоком жители Запада не знали о женском движении в Иране. И это было постепенное развитие. Чадра не была официально отменена в Иране до 1936 года, в эпоху Реза-шаха Пехлеви, отца современного Ирана, и хотя она застала врасплох всех за пределами Ирана, это не произошло на пустом месте. Несколькими годами ранее шах поощрял женщин появляться на публике без чадры или носить обычный шарф вместо традиционной длинной чадры. Когда хиджаб был, наконец, официально отменен, это, безусловно, стало победой для женщин, но также и трагедией, потому что у женщин было отнято право выбора, как это было во времена Исламской Республики, когда хиджаб был официально вновь введен в 1919 г.79.
ГС: Вы сделали поразительное замечание о демократии, о свободе. Выбор был потерян, а выбор необходим для свободы.
ОН: Моя собственная бабушка отказывалась выходить из дома со дня отмены чадры до тех пор, пока Реза Шах не покинул страну.
Она предпочла остаться дома. Она принадлежала к высшему классу, поэтому у нее были средства и возможности оставаться дома и не выходить на улицу. Но обычные иранские женщины, у которых не было такого выбора, были вынуждены отказаться от чадры и выйти на улицу, чувствуя себя униженными и незащищенными.
GS: Вы хотите сказать, что если бы Шах Реза действовал более тонко, он бы не натравливал один лагерь женщин на другой.
ОН: И мужчины против женщин. Но следует также отдать ему должное и за другие вещи, которые он сделал для женщин. При нем был основан первый университет в Иране, и с самого начала мужчины и женщины имели доступ к этому университету. И при нем были внесены небольшие изменения в семейное законодательство, признающие права женщин. Эти незначительные изменения задают тон на будущее.
GS: Большинство будущих изменений произошло во время правления его сына Мохаммеда Резы Пехлеви, шаха с 1941 по 1979 год, человека, который наиболее ярко приходит на ум, когда американцы думают о «шахе Ирана».
Насколько этот шах ответственен за прогресс женщин в Иране? Это также период, когда мы начали наблюдать рост фундаменталистской оппозиции этим свободам?
ОН: В первые двадцать лет своего правления он действительно вообще не занимался женскими вопросами. В то же время стало больше женских организаций, обнародовавших свои требования. В стране стало появляться больше образованных женщин, чем когда-либо прежде, и эти женщины хотели изменения своих законных прав и более полного участия в принятии решений, касающихся Ирана. Начиная с шестидесятых годов, когда шах укрепил свою власть, он почувствовал, что для его международного положения важно создавать прогрессивный образ женщин в Иране. Женщины тут же ухватились за эту возможность и начали отстаивать свои права. В 1963 женщинам было предоставлено право голосовать и быть избранными в парламент, а на последующих выборах четыре женщины были избраны в парламент и две в сенат.
ГС: В преддверии революции 1979 года женщины поддерживали Хомейни, и многие из них ожидали, что их прогресс продолжится.
HE: Революция 1979 года вывела массы иранских женщин на демонстрацию за отмену монархии и исламскую республику. Они считали, что исламская республика даст им полное равноправие, устранив все существующие препятствия для участия женщин в делах государства. Но в волнении этой революции никто не обращал особого внимания на то, что говорил в Париже аятолла Хомейни. Он сказал, что женщины будут играть определенную роль в обществе, но в рамках ислама. В те дни никто не удосужился спросить: «Что такое исламская структура?»
GS: Вас цитируют, что с 1979 года политика исламского или фундаменталистского правительства по отношению к женщинам находится в «беспорядке». Это слишком сильно?
ОН: Нет, верно. За последние семнадцать лет правительство было вынуждено отменить все принятые им законы о правах женщин. Действие Закона о защите семьи было приостановлено сразу после прихода к власти революционеров в 1979 году. Это означало, что мужчины снова могли развестись со своими женами и просто уведомить их по почте.
У женщин отобрали опеку над детьми. Мужчины могли жениться более чем на одной постоянной жене и на любом количестве временных жен. Мужчины могли запретить своим женам выходить на улицу, работать. Прогресс, достигнутый женщинами во время правления шаха, к концу дестабилизировался. В ответ на все более громкие заявления традиционных элементов в обществе шах резко отказался от своей поддержки расширения участия женщин в руководящих должностях. Так женщины были первыми жертвенными агнцами дореволюционного движения.
ГС: Справедливо ли считать эту негативную реакцию предвестником полного лишения женщин прав после революции?
HE: Перед революцией 1979 года в Иране существовала тенденция искать убежища в религии от того, что многие восприняли как нападки со стороны Запада. На улицах Тегерана перед кинотеатрами висели билборды с женщинами в купальниках. На берегу женщины и мужчины купались вместе. Некоторые женщины были в бикини. Иран — исламская страна, и эта форма вестернизации была слишком.
В результате ряд женщин молодого поколения, в частности, начали предлагать вернуться к традиционной исламской одежде и разделить мальчиков и девочек в университетах.
GS: Вестернизация продвигалась слишком быстро, слишком агрессивно, и социальный Иран, и религиозный Иран были расстроены, даже когда политический Иран продвигал продвижение. Тем не менее, потребность в более образованных людях в Иране возрастала, особенно во время войны с Ираком.
ОН: Да. Война длилась восемь лет, и Ирану требовалось, чтобы квалифицированные женщины выходили и выполняли работу, которую мужчины больше не могли выполнять.
GS: Откровенные голоса в вашей книге говорят о нежелании иранских женщин отступать. Например, одна женщина говорит: «Я была профессором университета. Никакой политической деятельностью не занималась. Я наблюдала за волнением своих коллег, мужчин и женщин, и помню демонстрации, шествия, собрания, на улицах и в домах. Мы все ждали, что что-то произойдет».
ОН: Я тоже помню те дни в Иране; революция создала чувство участия среди мужчин и женщин из всех классов.
В маршах, которые привели к революции, были женщины-профессионалы без шарфов и женщины из традиционных слоев общества, носящие традиционную черную вуаль; были женщины из семей низшего и среднего класса с детьми. Все эти женщины шли плечом к плечу, надеясь, что революция принесет им улучшение их экономического положения, улучшение их социального положения и, прежде всего, улучшение их правового положения.
GS: Меня поразило впечатляющее количество женщин-профессионалов среди ваших интервьюируемых — врачей, юристов, учителей, художников — а также то, что многие из них называют реальностью революции.
ОН: Первые годы после революции сами женщины называют землетрясением. Их мужья, большинство из которых потеряли работу, находились в состоянии депрессии, и женщины должны были сплотить семью: уйти, устроиться на работу, новую работу или продолжить свою профессию. несмотря на все унижения, с которыми они столкнулись.
ГС: В ходе революции, когда власть женщин была ограничена, мужчины думали, что они наследуют ее.
Но сообщение, кажется, заключается в том, как абсолютная власть развращает. Одна из женщин в книге цитируется: «После революции положение мужчин в глазах женщин уменьшилось».
ОН: Это типичное женское настроение. Женщины воспитывались в традиционном исламском обществе, где последнее слово было за мужчиной в доме. Поэтому после революции женщины ожидали продолжения такой же защиты, которую они получали от своих мужчин до революции. Но то, с чем они столкнулись, было группой мужчин, которые ушли, которые были напуганы и подавлены после потери работы. Женщины просто брали на себя роли мужчины и женщины в доме, а мужчины уступали им свою традиционную роль.
GS: Пожалуйста, прокомментируйте выборы Мохаммеда Хатеми в Иране.
ОН: Господин Хатеми не был бы избран президентом, если бы не голоса женщин и молодого поколения, пришедшего голосовать в полном составе. Женщин ждут большие перемены. Они ожидают назначения женщин на должности заместителей министров. Они ожидают гораздо большего влияния в делах государства.